Но хозяин не играл. Быстро поднеся к носу свой бокал, он втянул в себя воздух, колышащийся над хрустальной вымытости стеклом, и обиженно посмотрел на гостя:
– По-моему, спиртом пахнет…
Пролетарий много лет уже не знает никаких запахов, но – мастерство не пропьёшь – этот запах он ещё чувствует. Принюхался – нет никаких сомнений. Сюда влили спирт. Тогда он решил пригубить из хозяйского бокала, хотя тот его и останавливал. Пригубивши, он понял всё, потому что он химик вообще-то. Среди множества его разнообразных профессий эта была одной из главных. Так вот, пригубивши он понял, что в бокале уксус. Не может быть таким кислым вино, у которого на этикетке значится 13% спирта. Кислость вина и его градусы находятся в обратной зависимости. И пролетарий даже может почти без ошибки сказать, сколько в вине градусов, только попробовав его. Если в него, конечно, ничего не подмешали.
Но это как раз был не тот случай. Пришлось рассказать дорогому другу историю купленного им вина с красивой этикеткой. Не ясно, на каком этапе – у производителя или у одного из торговцев – вино скисло. Но эта метаморфоза влечёт за собой ещё и обезалкоголивание напитка. Пришлось им туда немного спирта брызнуть.
Высокочтимый друг был и так совершенно раздавлен последними событиями, но пролетарий по доброте своей и человеколюбию не преминул напомнить, что вот в том, что за рубль шестьдесят семь за литр, ему такого встречать не доводилось. Хозяин чуть не плакал от досады, но и гость доволен был, что он такой хороший друг.
Тут встал вопрос – а что же сегодня будет пить фанат французского вина? «Кровавой Мери» двоих не вынести, ведь вечер только начинался. Можно было бы ещё набодяжить – водки, хоть залейся – но томатного сока больше нет. Хозяин купил только три литра, в расчёте на гостя.
Пришлось франкофилу пить тривиальную водку. Нет, гость настаивал, конечно, чтобы наоборот, но гостеприимный хозяин и слышать ничего не хотел. Потому что он очень хороший друг.
Часа в четыре утра гость и в одиночку всё равно покончил с «Мери» и демократично присоединился к напитку друга. А он умолял гостя, чтобы после его отъезда в отпуск тот бы взял эту коробку скисшего дорогого вина и бросил её в харю этим, из французского бутика. Для себя он уже решил, что ноги его больше не будет в этом магазине. Отныне он будет пить только те вина, что стоят не более двух евров за литр. А если вдруг рука его потянется за тем, что стоит два пятьдесят, просил бить его по рукам.
Пролетарий выполнил последнюю волю отъезжающего друга, правда, не на следующий день. На следующий день он продолжил анализ вкусовых качеств разных вин, чтобы убрать послевкусие от дорогого французского. А уж после этого и собрался.
Сначала, правда, он попал не в тот магазин. Тоже винный, тоже понтовый и на той же улице. Там внимательно выслушали гневные тирады клиента на его изысканном, а потому малопонятном, английском языке и объяснили, что для получения сатисфакции ему ещё один квартал проехать надо. Однако предложили освежить пересохшее горло возмущённого потребителя перед дальней дорогой. Они ему нальют хорошего вина, настоящего. Гневный посетитель отказался и продолжил путь, с ненавистью закинув обратно в машину обрыдлую коробку.
В искомом магазине весь персонал оказался, действительно, французским. Они прохаживались с какими-то лохами и с бокалами вина по лабиринтам штабелей из ящиков. Слава богу, по-английски они тоже говорили. Хотя о чём тут говорить? Чека у пролетария не оказалось, и он сразу взгромоздил им на прилавок их вонючий ящик. Тем не менее радости продавцов от их встречи не было предела. Хозяин бутика заверещал, что у него в загашнике давно хранится бутылочка, которую он сейчас и хочет открыть. Потому что вот сейчас он по лицу гостя видит, какой и в кои-то веки к ним зашёл настоящий ценитель и знаток.
Пролетарий порадовался, что его оценивают по лицу, а не по застиранным шортам и рваным вьетнамкам на натруженных ногах. Забыв, что лицо его много хуже его одежды и обуви, он приободрился, живот расправил и гордо отказался от угощения, заявив, что токмо волей своего друга сюда направлен. И вообще непьющий он! Хозяин бутика ещё раз посмотрел на лицо гостя и не поверил. Предложил хотя бы бокальчиком кальвадоса скрасить его трагическое непитиё.
Пока гость забавлялся кальвадосом, а весь магазин искал, чем ему заменить его бутылки, в том числе початую, подскочил главный менеджер и извинился. Он извинился, что в тот раз при продаже этого вина они забыли упоминуть, что это было особенное вино и вкус у него своеобразный, на любителя. Это очень хорошее вино, и они даже рады, что им возвращают коробку этого волшебного вина обратно, ведь оно уже закончилось, а они не сообразили хотя бы бутылочку сохранить для коллекции. Пролетарий предложил менеджеру выпить стаканчик этого вина, но тот отказался, сославшись на то, что он на работе.
Выходил из магазина пролетарий уже с новым коробом, значительно дороже того, что покупал его друг. Кстати, уезжая, тот просил, чтобы, если пролетарию всё же удастся обменять вино, пусть он сам его и выпьет.
Коробка на заднем сиденье тряслась и позвякивала, а пролетарий всё удивлялся – да как же такое великолепие пить можно! Если только волосы смазывать. По праздникам.
Дежавю
Однажды бывший советский пролетарий решил, что не всё ему дома сидеть, курочек пасти да плавиться в чужих джакузи! Отдохнуть от трудов праведных тоже надо иногда.
И вот наш пролетарский писатель, подхватив своё многочисленное семейство, поехал в Италию. Да не просто там на день – на два, а аж на две недели. Сам-то он на такие буйства давно уже не способен, это его опять соседи соблазнили. Билеты заказали, гостиницы по всему маршруту забронировали, и когда он понял, на какую муку они его обрекли, было уже поздно.
Нет, не то чтобы он совсем уж замшелый гриб, он и сам любит съездить куда-нибудь дня на три, на четыре, в крайнем случае на неделю, но две недели – это уже большой перебор.
Красоты там, конечно, неописуемые, но наш от красот быстро устаёт. В Москве, бывало, зайдёт в Пушкинский музей или в Третьяковскую галерею, встанет у понравившейся картины, как столб, и смотрит на неё минут пятнадцать-двадцать, вполголоса разговаривая с теми, кто там изображён. За два-три часа успевает осмотреть два зала, после чего устаёт, разворачивается и уходит. В следующий раз намеревается осмотреть ещё хотя бы два зала, но приходится останавливаться в уже осмотренных, чтобы поздороваться со знакомыми персонажами в рамах и поинтересоваться их новостями. В результате больше четырёх залов ни в одном музее он в жизни так и не осмотрел.
А уж если в дело вмешивались гиды, мало чего понимающие в своём деле и тем раздражающие его, то он вообще переставал воспринимать какую-либо информацию. И такое происходило с ним всегда, в любом музее. А тут – Италия, которая вся – один большой музей! В каком-то сумасшедшем темпе они переезжали из одного города в другой, и пролетарский писатель перестал что-то соображать уже через четыре дня.
Заканчивалась поездка, как и начиналась, в Милане, ибо там был аэропорт. Наш совершенно вымотанный пролетарий, проводив друзей, решил задержаться на пару дней, чтобы прийти в себя. И тут совершенно случайно он встретился в Милане со своей сильно сдвинутой сестрой. Нет, она не то чтобы совсем не в порядке, просто есть у неё одна мания – она любит учиться. Она закончила немыслимое количество институтов и университетов, и всё ей было мало. Эта её, на первый взгляд, безобидная особенность усугублялась тем, что все учебные заведения ей непременно нужно было заканчивать с золотой медалью или с красным дипломом.
В детстве ему родители выговаривали – дескать, что же ты, лоботряс, учишься не слишком? И не то чтобы он так уж безобразно учился, но учителя на родительских собраниях говорили о нём с особой горечью, отчего его родители вовсе перестали ходить на эти собрания. И вот он мечтал, что сестрёнка подрастёт, пойдёт в школу и перетянет на себя часть родительского недовольства. Не случилось. С первого дня в школе она приносила только «пятёрки» и другими оценками так и не разнообразила жизнь семьи до самого окончания школы. Родителям это вскоре надоело, они совсем забросили интересоваться её успехами в школе и на родительские собрания тоже перестали ходить.
И вот, окончив все заслуживающие внимания отечественные учебные заведения (включая МГИМО), сестра заскучала и переехала в Англию. Там она ещё поучилась, и в конце концов учёность довела её до того, что она стала членом совета директоров крупной английской компании. Портмоне её теперь лопалось по швам от обилия кредитных и дебетных карточек, и она каталась по свету, как ртутный шарик по гладкой поверхности, проводя какие-то переговоры и выискивая места, где она ещё не училась.
Вот по всему по этому бывший пролетарий даже не удивился, узнав, что именно в те два дня, когда он будет в Милане, его сестра будет там же.
Встреча была тёплой, но непродолжительной. Сестра тут же подхватила его жену и увлекла её в какие-то магазины. Пролетарий, оставшись на Дуомской площади один, потосковал немного да и подался в какую-то пиццерию. Завтрак был недавно, есть не хотелось, но надо же где-то посидеть. Он уселся в уголок и подозвал официанта. Тот подскочил и приготовился записывать заказ. Пролетарий со свойственным ему изысканным вкусом попросил один литр разливного дешёвого домашнего вина и один литр газированной минералки – он любил пить вино, разбавленное газировкой. Хорошо зная женщин, во всяком случае в плане шопинга, он понимал, что сидеть ему придётся два-три часа, и потому заказ ему не казался чрезмерным. Но официант вошёл в ступор. Он предложил столик побольше, раз сеньор ждёт гостей. Сеньор гостей не ждал и настаивал на правильности своего заказа. Молоденький официант продолжал тормозить. Он ещё несколько раз переспросил посетителя, правильно ли понят им заказ, после чего вызвал подмогу. Улыбающийся на все пятьдесят шесть зубов метрдотель подбежал в твёрдой уверенности, что вмиг разрешит недоразумение, но после некоторого препирательства с пролетарием улыбка его приобрела жалкое выражение.