Конечно, всё было не так здорово, как предполагалось. Костей у него в черепе оказалось уже почему-то мало, и вживлять импланты было некуда. Но стоматологи там что-то нашли, и теперь оставалось только ждать: приживутся – не приживутся?
О поездке он не жалел. В обратном поезде в Киев вспоминал харьковчан, бывших своих соотечественников, смешно произносящих вместо буквы «г» звук, стремящийся скорее к «х». Вспоминал их озабоченность политикой и свои споры с ними на политические темы, неизменно кончающиеся мирно. Вспоминал их влюблённость в свой красивый город и гордость за него, которые он с удовольствием теперь разделял.
В общем, возвращался на свою неисторическую родину наш писатель в самом приподнятом настроении.
Ночью так хорошо стучат колёса поезда!
Он вышел в тамбур покурить, открыл дверь между вагонами, и колёса застучали ещё громче: тык-дык, тык-дык, тык-дык…
Он курит, курит, жадно ловя губами запахи и звуки живого поезда, – ведь обоняние он потерял ещё в молодости на химзаводе, а слух – уже не помнит, где потерял. Ему не жаль потраченного времени и денег, и он, улыбаясь, представляет, каким красавцем станет через полгода, когда ему поставят зубы. Там, за непроглядной чёрной далью, куда мчит его поезд, – снова будет яркое солнце, и радость, и открытия, и весёлый смех его красивых одноклассников!
И кажется, что жизнь – впереди…
Послесловие
Апология Бывшего Советского Пролетария
Повесть «Чирчик впадает в Средиземное Море» – не первое произведение Марата Гизатулина о Бывшем Советском Пролетарии. До повести были рассказы (вернее, рассказики – так определил автор собственный жанр) – легкомысленные и простенькие, на первый взгляд, зарисовки из жизни главного героя «до и после», обрывчатые фрагменты детских и юношеских воспоминаний, перемежающиеся с сюжетами из здесь и сейчас протагониста. Дихотомия рассказиков простирается существенно дальше противопоставлений времени и места. Каждый рассказик в отдельности представляет собой, в сущности, философскую притчу, в которой автор – чаще всего отстраненный и бесстрастный наблюдатель, находящийся вне описываемого им мира. Наподобие какого-нибудь физического прибора, обезличенного, и по всем правилам естественной науки выведенного за пределы системы эксперимента во избежание оказания на неё влияния, он регистрирует работу законов мироздания, сравнивая как ведут себя винтики в созданном им механизме в тех или иных условиях и аккуратно записывает в журнал эксперимента что за чем и по причине чего происходит, «кто на ком стоял», и что из всего этого вытекает. Результат всякого такого измерения – очередная философская максима, очередной закон человеческого взаимо-существования.
Вот БСП, вращаясь в высшем свете сказочной и роскошной Арабии отправляется на дегустацию сногсшибательных вин, но в момент кульминации действия, когда читатель уже сам почти что ощущает на языке послевкусие благородного вина, автор отключает в дегустационном зале свет. Сцена делает поворот на сто двадцать градусов, Арабия уезжает куда-то влево, и зависает там, в небытии, а перед глазами зрителя возникают два подростка, (одному из них предстоит стать БСП через много лет), дегустирующие коктейли из креплённых вин и авиационного спирта где-то на среднеазиатском фронтире СССР. И снова, не успевает читатель ощутить то пьянящее во всех смыслах чувство подросткового приключения, риска, юношеского азарта, когда вот-вот и хватишь через край, Чирчикское солнце внезапно гаснет, сцена вновь поворачивается на треть, и читатель, подобно Билли Пилигриму проходит в соседнюю комнату – в другое время и место – чтобы присоединиться к дегустации коктейля «Северное Сияние» в компании молодого напористого слесаря (конечно же это снова будущий Бывший СП) и Красивой Девчонки. И, чёрт побери, остаться бы там подольше, коктейля ведь хватит на всех, и «звёзд на небе стало больше, и всё вокруг запахло счастьем, бесконечным и вечным», но жестокий автор снова крутит свои сто двадцать градусов, и мы возвращаемся в Арабию, сказочность которой уже кажется сильно преувеличенной.
Дихотомия, диалектика, два мира – два Дамира… И следует из всего этого научное открытие, гениальное в своей простоте: «всё в жизни так – всё не вовремя, всё невпопад», доказанное в процессе научного эксперимента и проверенное на БСП и прочих иже с ним и здесь, и там, и «далее везде»… А как было бы «впопад и правильно»? Подростков из Чирчика – в Арабию, пусть учатся дегустировать у мэтров? БСП из Арабии – к Красивой Девчонке, пусть не грустит? А молодого и еще не спившегося слесаря-философа – в высший свет, у него ведь «жизнь – впереди»?
Все невпопад, как ни поверни сцену… Закон природы, доказанный Гизатулиным в ходе эксперимента длиною в жизнь.
Или вот: только собрались дети Пролетария искупаться в красивом бассейне на вилле, где семья остановилась в поисках новых ощущений, только читатель приготовился понаблюдать за жизнью новообращённых аристократов, но автор снова внезапно поворачивает сцену, и перед глазами читателя вместо прекрасного чистого бассейна и красивого дома в средиземноморском стиле появляется грязная лужа, которую называют Ханчик, влекущая детей в свои зловонные воды, и губящая их не хуже какого-нибудь гаммельского крысолова. Автор, тем временем, формулирует очередной закон бытия: «Странно всё… и опасно, а главное – непонятно, откуда ждать удара…».
И вот – долгожданная повесть. Рассказики в ней сплетаются в довольно запутанный и кажущийся неискушённому новичку бессвязным сюжет.
Автор переходит от беспорядочной констатации разрозненных и мало связанных между собой аксиом, к формированию органичного свода законов, действующих как во вселенной БСП, так и в нашей с вами вселенной.
БСП становится мифообразующей фигурой; это пророк, современный святой, на примере бытия которого автор иллюстрирует канон своего религиозно-этического учения (кстати, место и роль религии в творчестве Гизатулина заслуживает отдельного исследования, мы же этой темы лишь касаемся слегка, оставляя богатую почву для будущих исследователей).
В структуре сюжета повести переплелись элементы всех четырёх борхесовских историй, они как бы вписаны одна в другую, что ставит повесть, написанную с первого взгляда незатейливо и шутейно, в один ряд с такими неортодоксальными сюжетами, как, скажем, «Сто лет одиночества» или «Бойня номер пять».
В фигуре БСП же можно усмотреть черты некоторых героев античной мифологии, в то время как история, рассказанная автором, основана на переосмыслении античных сюжетов.
В первую очередь БСП напоминает Геракла. Повесть, как и миф о полубоге-получеловеке, состоит из описания подвигов главного героя, причем, обладая некоторой фантазией, их вполне можно разделить на двенадцать основных и семь второстепенных, в соответствии с каноном мифа о Геракле, образующим структуру всей повести как истории поиска. Только подвиги БСП другого рода, и победы его больше напоминают поражения – но это только с первого взгляда. Мы еще поговорим об этом подробнее. Сила БСП – в признании собственной слабости. Он добивается благосклонности Самой Красивой, но не может воспользоваться плодами своей победы. Он становится «трёхглавой механической гидрой», чтобы запустить вовремя цех химзавода, но победа в гонке со временем равносильна поражению. Он переиначивает все свои привычки, чтобы произвести благоприятное впечатление на израильскую интеллигенцию, перемогает самую свою суть, но встречающая сторона не замечает изменений.
Сила БСП – в слабости. Его победы – в поражениях.
…И Язона напоминает БСП. Он отправляется в многотрудные путешествия в поисках почёта и славы едва ли не в каждой второй главе; чего стоят одни лишь только описания его вояжей в «некую страну Ближнего Востока», в «Арабию», а также просто «в Дубай»…
…И Одиссея: БСП сначала воюет свой Иллион, Москву, вплетая в историю поиска историю штурма укреплённого города – а когда последний, наконец, падает под натиском героя, пускается в долгий путь домой – и тоска о доме, об Итаке, оставленной в Чирчике, проходит красной нитью через каждую главу повести, в результате чего история поиска переплетается с историей возвращения
…И, конечно же, а может быть, и в первую очередь напоминает БСП – Прометея. История поиска, преодоления и возращения БСП обогащается в конечном счёте сюжетом о самоубийстве бога.
Пожалуй, именно последнему сюжетному элементу хотелось бы уделить несколько больше внимания.
С первого взгляда БСП и Прометея мало что объединяет. Гордый, сильный Прометей противостоит богам Олимпа, он приносит себя в жертву на вечные мучения. Орёл будет вечно клевать его печень.
В случае с БСП все обстоит иначе. Он не богоборец (это амплуа свойственно автору книги, но не его любимому герою). И печень его клюёт разве что любимый его напиток, который по его мнению сбрасывает ему прямо на крышу машины добрый боженька: «уж как я только не богохульствовал, а Он всё равно меня любит. Прямо на крышу машины кидает мне вкусненькое».
С точки зрения БСП «стекловата – она такая вездесущая вещь, как господь бог». Ну о каком богоборчестве, о каком Прометеевом подвиге может идти речь, если борешься не с всесильным Зевесом, а всего лишь со стекловатой, пусть даже и вездесущей?
И все же БСП сильнее окружающей его действительности, сильнее обстоятельств. Сила его духа и безупречность его морального авторитета – в отрицании собственной силы. БСП чужды велеречивость, заносчивость; своё превосходство в любом споре он выразит через констатацию собственной мнимой слабости. Но автор знает, что БСП силен: «Я бы так, как он, никогда не поступал бы, я бы убивал таких ещё до советской власти. Но он оказался сильнее».
В отрицании собственной силы, собственного морального превосходства, в постоянном самоуничижении и приуменьшении собственных достоинств БСП превращается в нравственный камертон поколения, возмужавшего в восьмидесятые. Он становится сверхчеловеком in contrarium. И это роднит самого автора с его любимым героем.