— Я стучала, но ты, кажется, не услышал, — сказала Леокадия, когда он наконец взглянул на нее чуть раздраженным взглядом. — Ты не посидишь со мной в гостиной? Я раскладываю пасьянс, но он никогда не получается в одиночестве.
— Это какой-то парадоксальный пасьянс, — Эдвард улыбнулся кузине. — Ведь это игра для одиноких. Разве здесь нужны какие-то флюиды другого человека?
— Да, присутствие другого лица необходимо, — подтвердила Леокадия. — Я хорошо знаю эту игру. Ну, возьми свою книгу и посидим вместе! Тогда пасьянс сложится!
— Не могу, Лёдзю, — его взгляд снова направился к книге, содержание которой он внимательно изучал. — У меня очень важное дело…
— А что ты делаешь? — она заглянула ему через плечо. — Это магические квадраты? — спросила Леокадия, заметив латинский квадрат «Sator Arepo».
— Да, — Эдвард положил в книгу закладку и внимательно посмотрел на кузину. — Тебе что-то известно о них?
— Особенно много я знаю об одном из них, — она слегка улыбнулась. — Но расскажу только тогда, когда придешь в гостиную.
— Мне жаль, — Эдварда охватило раздражение, — но есть срочная работа, не могу побыть с тобой.
Леокадия бессильно села в кресле у письменного стола и несколько минут разглядывала упорядоченный кабинет кузена: заметки, разложенные веером на столе, карточки, сложенные ровной стопочкой, две чернильницы — одна с синими, другая с красными чернилами, книгу на подставке, словари, расставленные от наименьшего до наибольшего, массивный книжный четырехдверный шкаф и две гравюры над ним. Одна изображала смерть Сократа, другая происходила из какого-то математического произведения и на ней был шар, вписанный в цилиндр. Глянула в раздраженные зеленоватые глаза Эдварда. Привстала, и ее стройная фигура напомнила Попельскому знак вопроса. Подошла к тщательно застланной кровати и нервным движением откинула одеяло.
— Я знала, что так будет, — сухо сказала она. — Что если поднять твое одеяло, то простыня окажется натянутой так, что от нее отскочит монета. Все прекрасно организовано, все продумано до мелочей, все натянуто, как твоя простыня. — Попельский смотрел на нее с растущим удивлением. — Я разбираюсь в магических квадратах, — буркнула она. — А лучше всего в одном из них. Это числовой квадрат. Он заметен на гравюре Дюрера. Сложи числа в каждом столбце, сложи числа в каждой строке и сложи числа по диагоналям. Получится всегда 34. — Попельский быстро записал это на карточке. — А теперь отгадай мою загадку, — Леокадия зловеще повысила голос. — Тебе известно, как называется эта гравюра? Проверь, и узнаешь обо мне кое-что, ты, эгоист!
Она быстро вышла из кабинета кузена. Эдвард облегченно вздохнул и начал нервно листать книгу. Через несколько минут хлопнул себя по лбу, порывисто вскочил и побежал в гостиную. Там никого не было. На столе лежали разбросанные карты. Пасьянс не сложился.
Попельский постучал в дверь спальни Леокадии. Тишина. Нажал на ручку, но та не поддалась. Двери были заперты. Вернулся в свой кабинет и сел около стола. Смотрел на одну из страниц развернутой книги. На ней была изображена гравюра Дюрера с магическим квадратом. Под ней была подпись «Меланхолия».
XI
На следующее утро в шесть часов служанка Попельского, Ганна Пулторанос, начала напевать псалмы. Это был ежедневный ритуал, который Леокадия насилу терпела, а ее кузен, наоборот, безоговорочно воспринимал как одно из важных свидетельств неизменности окружающего мира. Эдвард часто слышал их сквозь сон и таким образом выучил наизусть все изысканные сравнения в адрес Богородицы. Кроме того, он был убежден, что мелодичное напевание Ганны хорошо влияет на его сон.
Этим утром предположение Попельского подтвердилось. Ганна неожиданно прекратила петь, и Эдвард немедленно проснулся. Он открыл глаза и прислушался. Где-то далеко, со стороны входной двери, доносился чей-то тихий голос, узнать который мешало разгневанное ворчание и сопение Ганны. «Видимо, какой-то бродяга», — подумал Попельский, поворачиваясь на другой бок. Но дискуссия у дверей началась задолго, с нищим Ганна расправилась бы как обычно — коротко и решительно. Тем временем служанка повышала голос и резко объясняла что-то непрошеному бродяге. Попельский уловил несколько раз повторенную фразу: «Хозяин спит». Встал с кровати и открыл дверь своего кабинета.
— Пожалуйста, разбудите его, — донесся голос.
— Он всегда спит до полудня, — рассерженно прошипела Ганна.
— Уверяю вас, что услышав, что это я, он немедленно проснется, вот видите, он уже не спит.
В дверях стояла Рената Шперлинг и смотрела на Попельского с легкой улыбкой. У ее ног стоял большой фанерный чемоданчик.
— Да, — тихо отозвался Попельский. — Я приму эту пани. Пожалуйста, Ганна, проведите ее в гостиную, принесите кофе, а я сейчас приду. И ради Бога, — он немного повысил голос, — Ганна, не орите так, потому что весь дом проснется!
Сердитый сам на себя за то, что так строго отчитал верную служанку, Попельский скинул ночную сорочку и повязку для глаз, которая, видимо, так рассмешила Ренату. Надел майку и домашние штаны, а сверху одел длинную домашнюю куртку, перепоясался ремнем и направился в гостиную. На его любимом месте возле часов сидела Рената. От ее веселья не осталось и следа.
— Что случилось? — Эдвард сел в кресле напротив и начал тщетно искать сигареты.
— Пани Зиморович выкинула меня вон из квартиры, — в глазах девушки блеснули слезы. — Сказала, что я привожу к себе мужчин…
— Она видела меня вчера вечером возле дома?
— Да.
— И стала обвинять вас в том, что вы меня поцеловали, да?
— Да, — Рената потупилась. — Сказала, что я последняя развратница, которая живет за деньги богатых бандитов…
— Это я бандит? — Попельский улыбнулся, принимая от Ганны поднос с кофейником и чашечками.
— Хуже, — прошептала Рената. — Она решила, что вы мой опекун и используете меня…
— То есть сутенер, — досказал Попельский.
Рената замолчала и сидела, не поднимая глаз. Была без макияжа, но кожу все равно имела гладкую и светлую, словно фарфор. Не обула туфельки на высоких каблуках, благодаря которым ноги кажутся стройнее, но ноги тем не менее были безупречными. На ней была простое скромное платьице, но Попельский чувствовал себя так, словно перед ним сидела царица гарема в подвязках и кружевном белье.
— Я помогу вам, панна Рената, — серьезно сказал Попельский. — Поселю вас у своего знакомого на Клепаровской. Вы сможете там жить до тех пор, пока не подыщите себе что-то подходящее…
Рената замерла, но не отозвалась ни словом. Однако мысли бурлили в ее голове, о чем свидетельствовали нервные движения пальцев. Они бегали ее коленями, будто выполняя какие-то сложные импровизации на пианино. Вдруг они сплелись, а девушка оцепенела, словно парализованная.
— Спасибо, я действительно пришла к вам за помощью, но этого предложения не приму, — сказала она, помолчав. — Это не годится. Одинокая женщина не может поселиться у мужчины. Негоже…
— Дорогая панна Рената, — пояснил он ласково и выразительно, будто к ним снова вернулись роли учителя и ученицы, — на Клепарове все гоже. Это во-первых. Во-вторых, мой знакомый не посягнет на вашу девственность по старой, как мир, причине: он любит красивых юношей, которые, в конце концов, часто у него бывают. Когда-то из-за этой своей слабости он чуть не поплатился жизнью. Какой уличник раскроил ему голову подсвечником, а потом обокрал. Через несколько дней я поймал этого ворюгу вместе с его трофеями. Балетмейстер Шанявский, потому что именно так зовут моего знакомого, в огромном долгу передо мной, поэтому он с радостью нам послужит. Это главное объяснение, почему вы у него будете в полной безопасности. Ни одна женщина не является для этого пана объектом эротических мечтаний, тем более та, которая находится под моей опекой.
Рената нервно почесала шею, на которой расцвели розовые пятна.
— Я очень благодарна вам, пан профессор, за все, что вы для меня сделали, — она взглянула на него с натянутой, бледной улыбкой.
— Пошли, — Попельский поднялся с кресла. — Подкрепитесь кофе, а я тем временем оденусь.
Вышел из гостиной несколько обеспокоенный Ренатиним взглядом. Он готов был поклясться, что она смотрела на заметные из-под домашней куртки густые и темные волосы на его груди. Отбросив эту мысль как нереальные мечты немолодого мужчины, начал одеваться. Это не заняло много времени, поскольку по старой привычке он вечером всегда, перед тем как лечь спать, готовил себе костюм на следующий день. Все лежало на отдельном стуле: от носков до шляпы, все подобрано в тон, ботинки того же цвета, что и ремень, галстук гармонировала с пиджаком.
Поэтому он очень быстро выбрал новый, светлый костюм и через минуту уже был на углу Иезуитского сада с тяжелым чемоданом у ног. Рядом стояла немного испуганная Рената. Попельский осмотрелся вокруг за извозчиком, не зная, что на его затылке покоится полный сострадания и гнева взгляд Леокадии, которая давно уже не спала и сквозь приоткрытые двери спальни прислушалась к их разговору.
Наконец появился экипаж. Извозчик, услышав адрес, воспетый в батярских песнях, несколько обеспокоенно взглянул на небритого и поцарапанного мужчину и его красивую спутницу. Стегнул коня и двинулся вдоль университета в сторону улицы Браеровской, чтобы ей добраться до Яновской.
Этих двоих, которые так отличались возрастом, извозчик, как и пани Зиморович, принял бы за проститутку и ее сутенера, если бы не скромное платье женщины и отсутствие макияжа на бледном лице. Чтобы узнать, кем были его утренние пассажиры, возница замедлил ход и навострил уши.
— Должен вам кое о чем рассказать, панна Рената, — ласково отозвался мужчина. — Пожалуйста, не пугайтесь того, что я вам сейчас скажу…
Женщина судорожно перевела дыхание, а розовые пятна на ее шее, которые уже, казалось, исчезли, сейчас побагровели.
— Интересно, что вы можете мне сообщить за пять минут до поселения меня у своего друга, — она рассерженно дернулась. — Может, то, что мне придется вас отблагодарить, а? Может, вы вернетесь к вашим бывшим залетам, как это уже было в той ужасной кафешке, а?