— Тем более, что оба учителя математики, которых мы нашли на Задвужанской, — Грабский подхватил слова начальника и взглянул на потолок, — это фальшивый след. У них бесспорное алиби…
— Как вы их искали? — поинтересовался Попельский.
— Опросили всех взрослых мужчин, которые живут на этой улице, — пояснил Заремба. — Сначала отделили людей с образованием от невежественных. Тогда приходили к первым и осматривали помещение в поисках математических книг или заметок. Нашли двух господ. Оба — учителя в общеобразовательных школах. Оба имели алиби, которое мы проверили. Нет причин их подозревать…
— Если бы мы знали следующую матрицу, — громко размышлял Коцовский, не обращая внимания на выводы своего подчиненного, — мы могли бы защитить человека, чье имя зашифровано этими еврейскими буквами…
— Нет, — перебил его Попельский, — сначала мы выставили бы его как приманку…
— Вы что, сдурели? — Коцовский встал из-за стола и хлопнул по нему кулаками. — Вы что, шутите? Что это за методы? Какую приманку? Мы полиция, а не бандиты, которые готовы рисковать жизнью порядочных граждан! Напоминаю: вы только эксперт, правда, хороший эксперт, но от полицейской работы держитесь подальше!
— Пан начальник, — зашипел Попельский, — я еще не закончил говорить. Мне известно, как найти следующую жертву.
II
— Вы все сказали, дорогой пан? — спросил Коцовский.
Вопрос был лишним, потому что все указывало на то, что десятиминутное объяснение завершено — докладчик тяжко отдышался, оставив под доской указку, а потом закатал рукава сорочки и сел у стола.
— Да, я закончил.
Попельский соврал. Он не сказал всего. Терпеливо ждал минуты, когда можно будет продемонстрировать самый важный аргумент, подсказанный сейчас раввином Шацкером. Спокойно ожидал момента, когда разъяренный начальник наконец накричится и выкинет из себя всю ярость, о которой свидетельствовало то обращение «дорогой пан», когда четко скажет, что его предположение — это сумасшедший бред, а потом посмотрит на подчиненных победным взглядом, ожидая одобрения. И тогда он, Попельский, нанесет последний удар, издевательски рассмеется шефу в лицо, а потом вприпрыжку, как юный герой, помчится в дом Шанявского, где его ожидает молодая любовница с алебастровой кожей и набухшими грудями. И тогда воспроизведет триумф над Коцовским в любовной пантомиме, наслаждаясь упругостью своих мышц и податливостью женского тела. А потом уснет крепким сном победителя на гладком белом животе любимой.
— Дорогой пан, я догадываюсь, что эта надпись, о которой вы еще ничего не сказали, — Коцовский кивнул на доску, — показывает, что мы получим число 68, когда посчитаем все еврейские согласные в фамилиях жертв.
Кроме того, вы утверждаете, что убийца выбирает свои жертвы, руководствуясь этим числом в их фамилиях и неким изъяном характера, например: неряшливостью, болезнью и так далее. Если соглашаться с вашей экспертизой, pardon, скорее экспертизой раввина Шацкера…
— Простите, пан начальник, — вмешался Кацнельсон, — матрицы и координаты значащих букв открыл комиссар Попельский, а не раввин…
— О да, действительно, прошу прощения, — начальник склонился перед Попельским в шутовском поклоне, а потом гневно посмотрел на молодого аспиранта. — Напоминаю вам, что пан эксперт уже было лишен полицейского звания!
Наступила тишина. Муха вылетела в открытое окно. Безобидные взгляды лебедей, которые окружали Иисуса на олеографии, показались Попельскому издевательскими. Грабский сплел ладони на большом животе и делал мельницы большими пальцами. Заремба прищурил глаза, Кацнельсон жадно затянулся сигаретой и кружил вокруг доски, внимательно присматриваясь к магическим квадратам, а Коцовский записывал что-то в тетради.
— Посмотрите, дорогой пан эксперт, — начальник пододвинул Попельскому под нос какую-то запись. — Видите? Я выписал тут наши фамилии, и оказывается, что одна из них состоит из семи букв — Заремба, одна из девяти — Грабский, две из десяти — Коцовский и Кацнельсон и одна дольше одиннадцати — Попельский.
Представим, например, что двоих из нас, к примеру, меня и аспиранта Кацнельсона, замучает один и тот же убийца! И тогда какой-то умник, блестящий эксперт, сделает вывод: преступник убивает людей, чьи фамилии состоят из десяти букв. Прекрасно! — он хлопнул в ладоши. — Разыщите всех львовян с фамилиями из десяти букв! Бросьте, уважаемые полицейские, все ваши дела, садитесь в архивах и записывайте эти фамилии, а когда выпишете их тысячи, то просите коллег из других воеводств, чтобы они вам помогли, а потом совместными усилиями защищайте эту толпу, или же, как советует наш уважаемый эксперт, выставьте их всех как приманку! Этого вы требуете, а, умник? Чтобы полиция была аморальной и рисковала жизнью невинных людей! Э, нет!
— Не такой это уж и Сизифов труд, — Попельский не мог избавиться от снисходительного тона. — Во-первых, таких людей немного. Гематрия большинства имен и фамилий превышает 100, и уж тем более 68, это я сейчас проверил по телефонному справочнику! Обратите внимание, что имена и фамилии обеих убитых женщин короткие и содержат общие буквы! Во-вторых, я мог бы с вами согласиться, если бы, например, в фамилиях Коцовский и Кацнельсон было что-то закодированное, какая-то важная информация, которая касалась бы пана начальника и пана аспиранта…
— А разве это не так? — Коцовский ликовал. — Подчеркиваю — случайно! Моя фамилия содержит слово «коц», а фамилия вашего бывшего коллеги — «сон». А потом окажется, что кто-то из моих предков, к примеру, делал коци, а любимое занятие пана Кацнельсона — как раз спать! Вот вам и готов вывод: преступник убивает людей, чьи фамилии состоят из десяти букв, которые делают коци или любят долго спать! Пан, пан, — Коцовский насмешливо улыбнулся, — ваши экспертизы не стоят и гроша!
Все, кроме Попельского, понурились.
— Матрицы тоже ничего не стоят? — спросил вдруг Кацнельсон.
— Ну, матрицы, может, и нет, — буркнул слегка смущенный начальник. — Но эта гематрия — это уже слишком! Скажите-ка лучше, что мы и до сих пор не знаем, как искать следующую жертву Гебраиста!
— А что бы вы сказали, пан начальник, — отозвался Попельский, — если бы в фамилиях Коцовский и Кацнельсон была закодирована какая-то настоящая информация? Та, что соответствует действительности!
— Например что? — разразился смехом Коцовский. — Например то, что пан Кацнельсон — поляк иудейского вероисповедания?
— Простите! — не удержался Кацнельсон. — Я евангелистско-реформаторской веры!
— Именно так, дорогой пан начальник, — спокойно продолжал Попельский. — Если бы выяснилось, что согласные в фамилии Кацнельсон образуют слово «протестант» на языке кечуа. Что тогда? Вы так же весело смеялись или, может, пришли бы к выводу, что в этом есть что-то стоящее? Ну же, скажите мне! — последнее предложение он произнес уже приподнятым голосом.
Коцовский прикусил губу и глубоко задумался. Все подчиненные смотрели ему прямо в глаза.
— Мне пришлось бы признать, что это чудо, — медленно проговорил тот, — но я отнюдь не уверен, принял бы я таких серьезных средств, чтобы объяснить этот случай… Кроме того, — оживился он, — между случайной, вероятно, гематрией 68 в фамилиях жертв и вашим причудливым примером есть существенная разница!
Наступила тишина. Попельский несколько раз крутанул на пальце кольцо. Этот жест Зарембе показался магическим, потому что Вильгельм не знал, что перстень в мыслях друга превратился в кастет, которым он сейчас отправит Коцовского в нокаут.
— Гематрия 68 неслучайна, — Эдвард подошел к доске и взял мел. — Господа, первую жертву, перефразируя библейский язык, можно назвать пророчицей, вторую — блудницей. — Попельский записал на доске оба слова. — Это были их профессии. Гадалка и проститутка. На еврейском, соответственно, нбй'х и звнх. — Он дописал около польских слов их соответствия נביאה и זונה. — Если мы посчитаем значение этих еврейских букв, догадываетесь, пан начальник, сколько получится?
— 68? — тихо спросил Коцовский.
— Именно так, гематрии обоих слов составляют 68, — Попельский отряхнул ладони от мела. — Итак, преступник убил двух женщин, чьи имена и профессии имеют гематрию 68. Почему? Этого я не ведаю. Но знаю одно: я должен идти в бюро регистрации населения и пересмотреть фамилии всех жителей нашего города. Сразу же отброшу среди них те, чья гематрия больше, чем 100. А их огромное количество… А потом сочту значение всех согласных в тех фамилиях, которые останутся. Если у меня получится 68, я проверю профессию этого человека и тогда позвоню к раввину Шацкеру. Спрошу у него, как это слово перевести на еврейский. Если сочту буквы в еврейском аналоге профессии и получу гематрию 68, — он грохнул кулаком о доску, — буду иметь новую жертву! У вас будут еще какие-то замечания, начальник?
— Не замечание, а распоряжение, — надменный тон Коцовского контрастировал с его неуверенным взглядом. — Идите завтра в мой секретариат. С самого утра! Панна Зося выпишет вам полномочия в Бюро регистраций населения! К работе!
III
Пан Вацлав Круль, ночной портье, который работал в отделе V-a Городской управы королевского столичного города Львова, что на улице Рутовского, как раз готовился, как всегда, поужинать в своей служебной комнатке, как услышал резкий звон колокольчика у входной двери. Круль посмотрел на часы, понял, что сейчас девять вечера, и решил, что в это время здесь не должно быть ни одного посетителя. Может, ему послышалось? Старик запихнул указательные пальцы в ушные раковины и пошевелил ими. Надлежало быть чутким и прочистить ушные каналы на случай, если бы звук повторился. Оно никогда ничего неизвестно, может, это какой-то пьяница звонит ради развлечения, а может, руководитель администрации бюро хочет проверить бдительность своего персонала? Прислушался. Тишина. Облегченно вздохнул. Видимо, все-таки послышалось. Принялся за свое любимое занятие, которым всегда начинал дежурство, то есть взялся маленьким ножиком с бакелитовой ручкой чистить яблоко, когда звонок зазвонил во второй раз. У портье Вацлава Круля не было больше никаких сомнений, что звонят у парадной двери.