Дверь захлопывается, и я бросаюсь на нее, стуча кулаками по ржавому металлу.
— Ты сволочь, Савл! Оставь мою семью в покое!
Сара
В нашу комнату принесли еще еды, покрывало на кровати заменили пуховым одеялом. Сюда же притащили игрушки для Мии, ту коробку из переговорной.
— Что это? — спрашиваю Адриана.
— Приказ Савла, — говорит он.
Савл. Куда ни плюнь, везде Савл.
— Почему он это делает? Еще вчера он относился ко мне, как к куску грязи на своем ботинке. Что изменилось?
Адриан не отвечает.
— Для меня вот ничего не изменилось, — медленно говорю я, надеясь, что он поймет скрытый смысл моих слов.
— Я пытаюсь достать все то, о чем вы просили, — говорит он, и я понимаю, что мы говорим на одном языке.
Мия садится на пол, роется в коробке с игрушками, выискивая куколку.
Включается душ.
— Когда? — шепчу.
— Тут не все от меня зависит. Но вероятно, скоро. Может быть, даже очень скоро.
Он кладет руку мне на плечо. В кои-то веки прикосновение малознакомого человека не вызывает у меня желания убежать куда подальше.
— Попробуй отдохнуть, — говорит он. — Предоставь все дело мне.
Я пытаюсь не паниковать, когда дверь опять закрывается, и утешаю себя тем, что Адриан на нашей стороне и все будет хорошо.
Забираюсь на кровать и укладываюсь на бок, подложив под живот подушку. Живот не то чтобы болит, но тянет и ноет. Наблюдаю за тем, как Мия возится с игрушками. Она нашла куколку и теперь разговаривает с ней, укладывая и снова поднимая ее.
— Малыш, мигай, — говорит она.
— Спи, малыш. Ш-ш-ш!
Ребенок внутри меня ворочается.
Прикладываю руку к тому месту, где маленькое колено или локоть давит на живот изнутри.
Закрываю глаза.
Ребенок успокаивается.
Он тяжело дышит. Пузырек слюны надувается и лопается, стекая вниз по подбородку. Он не вытирает ее. Вместо этого он достает нож. Ручка сделана из кости или рога, лезвие изогнуто. Это охотничий нож.
Не понимаю, что я сделала, почему он так себя ведет.
— Я делал это раньше, — говорит он.
В чем, в чем, а в этом я не сомневаюсь.
Если бы только я могла бежать. Если бы только здесь был кто-нибудь еще. Но никого нет. Только он и я. Он, я и его нож.
— Пожалуйста, пожалуйста, не делайте этого.
Я умоляю его.
Молю о пощаде.
Он не слушает. Не мигая, смотрит на меня, и в глазах его полыхает безумие.
Адам
Стены твердые, пол бетонный, вентиляционное отверстие в потолке — шириной с мою руку, да к тому же закрыто решеткой. Выбраться отсюда можно только через дверь, когда ее открывают и закрывают. Делают это только те люди, которые приносят мне еду и забирают пустой поднос. С того раза, когда Савл приходил поиздеваться надо мной, он больше не появлялся. Рядового, который передал мне записку от Сары, я тоже не видел.
Не спускаю глаз с солдат, запоминая, что именно они делают, когда входят в мою камеру. Схема одна и та же: снаружи вооруженный солдат отпирает дверь, второй, который несет еду, входит в камеру, держа поднос обеими руками. Перед тем как войти, он смотрит, где именно я нахожусь, затем ставит поднос на возвышение, где я сплю, и, пятясь, выходит в коридор, ни на секунду не спуская с меня глаз. Дверь не закрывается, чтобы второй солдат снаружи мог все видеть.
Когда они только открывают дверь, то возникает небольшая заминка. Вот в это время и надо нанести удар. У того, кто несет поднос, руки заняты, так что, думаю, с ним я справлюсь легко. Тот, у которого ключ, не будет стрелять в меня, когда между ним и мной стоит его напарник, но потом сделает это без колебания… если только я не использую поднос в качестве оружия. Можно заехать им в лицо второму, толкнуть его на первого и бежать.
Быстрота и неожиданность — вот что главное.
У меня будет только одна попытка.
Сколько сейчас времени, я не знаю. По еде тоже ничего не поймешь, потому что приносят каждый раз одно и то же. Значит, придется сделать это в следующий раз, когда они войдут.
Надо подготовиться. Усаживаюсь на край кровати, сжавшись как пружина, но в этой позе долго не просидишь. Хожу по камере, но так я трачу драгоценную энергию. Снова заставляю себя сесть, сосредоточиться на мыслях о Саре, но от этого голову словно разрывает на куски. Как только я начинаю думать о том, что может произойти, крышу сносит окончательно. Перевожу мысли на Савла. Стоит вспомнить его самодовольную ухмылку, чувствую, что кровь закипает. Мы оказались в этом переплете из-за него. Надо остановить его любой ценой. Я должен защитить людей, которых люблю.
Я потерял так много близких и не хочу потерять еще и Сару. Я люблю ее и знаю, что она любит меня. Если ее не будет, жизнь теряет смысл. Когда люди умирают, они уходят насовсем. Мне ли этого не знать.
Закрываю глаза и пытаюсь вспомнить маму. Она все ускользает и ускользает от меня. Не могу дотянуться до нее. Наконец у меня получается, но в памяти всплывает совсем не тот образ, который я хотел бы видеть.
Она сидит в кровати, и от нее осталась одна лишь тень. Лицо осунулось, глаза запали. Она подзывает меня к себе. Мне страшно от того, как сильно она изменилась. Осторожно забираюсь на кровать. Боюсь пихнуть ее неуклюжим локтем или коленкой. Она обнимает меня костлявой рукой и склоняет ко мне голову. У нее пахнет изо рта, и кажется, что она пытается выдохнуть из себя все химикаты, которые закачали в нее врачи. Я напряжен и едва владею собой.
— Что такое, Адам? Что случилось? Ты сплошной комок нервов.
Что случилось? Мой мир распадается на куски. Ты больна, мама. Ты умираешь, но никто не говорит об этом вслух.
— Ничего…
— Успокойся. Подумай о хорошем. Где бы ты хотел быть прямо сейчас? Куда мы с тобой отправимся?
Голова отказывается думать. Я не хочу никуда идти с ней в том состоянии, в котором она сейчас. Я бы лучше вернулся на несколько лет назад, в то время, когда она была просто мамой, как любая другая, в то время, когда она еще не болела. Но тут есть одна закавыка: никогда она не была похожа на любую другую маму, потому что она всегда была самой веселой, самой чокнутой, короче говоря — лучшей мамой на свете.
— Пойдем на пляж, мам.
Пляж Уэстона в нескольких сотнях метров от нашего дома. С тем же успехом можно пытаться перебраться на другую сторону земного шара — мама не в состоянии встать с кровати, не говоря уже о том, чтобы дойти до набережной.
— Сегодня солнечно, Адам?
— Да, но не очень жарко.
— Хочешь мороженое?
— Давай сначала дойдем до пляжа. Сейчас прилив.
— Да что там идти-то? Всего каких-то полмили…
— Мы не пойдем, мама, а побежим.
— Точно! Спорим, я первая добегу?
— Ни за что! Я уже убежал далеко вперед.
— Тогда подожди меня. Держи меня за руку…
— Нет, ты должна догнать меня…
Мы бежим по ровному песку к мерцающей серебристой кромке, почти беззвучно омывающей берег. Я нарочно сбавляю шаг, пока она не хватает меня за плечо.
— Я тебя поймала!
И мы бежим, взявшись за руки, вперед и вперед, в морские волны…
Открываю глаза. Я в пустой камере, один.
Почему она ушла? Почему оставила меня? У меня от нее ничего не осталось.
Снова закрываю глаза и слышу наши голоса. Мы произносим те самые слова, которые я прочел в ее письме. Она написала его, зная, что умирает: «Надеюсь, ты меня помнишь, но если начнешь забывать, как я выглядела или какой у меня голос или еще что-нибудь, это ничего. Помни только саму любовь. Остальное не важно».
Помни любовь. Остальное не важно.
У меня все еще есть ее любовь. Никто и ничто не сможет отнять ее у меня. Даже смерть.
И у меня есть люди, которых я люблю, и которые любят меня.
Этого Савл и не понимает. Просто не понимает. Сколько бы жизней он ни прожил, он так и не разобрался в том, что по-настоящему важно.
Возможно, от этого он стал более опасным. Возможно, от этого он стал уязвимым. Я не знаю этого, но я точно знаю, что есть у меня. У меня есть любовь, а это то, за что стоит бороться.
То, ради чего стоит умереть.
Сара
Уныло поблескивает холодный серый металл лезвия. Он прижимает кончик ножа к моей коже. Но я ничего не могу сказать. Во рту кляп, и он душит меня. Мои умоляющие глаза неотрывно пытаются поймать его взгляд. Но его глаза пусты. Он не чувствует моего ужаса, не реагирует на него. Он ничего для него не значит.
Не убивайте меня.
Не убивайте меня.
— Я уже делал это… — говорит он, и я в этом не сомневаюсь.
Господи, помоги.
И вдруг взрыв. От громкого хлопка задрожали перепонки в ушах.
Открыв глаза, я слышу следующий взрыв. Первое, что приходит в голову, — Хаос. Все началось заново. Оглядываюсь на Мию. Она не спит. Начинает выть сигнализация.
— Мама, что? — с испугом спрашивает Мия.
— Пока не знаю, — говорю.
Внутренне подбираюсь в ожидании нового толчка. Из коридора доносится гул. Мимо нашей двери бегут люди. Сигнализация продолжает заливаться. Еще несколько мгновений — и людей больше не слышно.
Снова звучат взрывы. Теперь они раздаются не поодиночке, а канонадами: один, другой, третий… В коридор высыпает новая толпа народу. Топот множества ног, крики.
Поднялся такой гвалт, что я даже не услышала, как повернулся ключ в замке. На пороге стоит Адриан. Форма застегнута кое-как, волосы всклокочены.
— Скорее, Сара, — говорит он. — Пошли. Я понесу Мию. Укутай ее и захвати с собой что-нибудь теплое.
— Что происходит? Что это за шум?
— Потом объясню. Нам надо идти.
Заворачиваю Мию в полосатое одеяло.
— Куда идем? — бормочет она.
— К папе, — шепчу.
Адриан подхватывает ее, а я достаю из-под кровати свое старое пальто. Он останавливается в дверном проеме. Мимо бесконечным потоком цвета хаки проносятся солдаты.
Тем не менее охранник снаружи нашей комнаты все еще на месте.