— Ты читала?..
Могла бы, когда я в последний раз давал книжку ей на хранение.
Бабуля мотает головой:
— Мне не нужно. И так знаю. Там, в ней, твои даты — твои числа.
— А еще компьютер. Папин ноут, я туда все ввел.
Она пожимает плечами:
— Тут я ничего поделать не могу.
Мы глядим друг на друга — и вдруг я понимаю, что на нее можно все вывалить.
— Баб, он мне угрожал. Но я его не убивал. Это не я.
Она прижимает палец к губам.
— Ни слова им не говори, — шепчет она. — Ни словечка!
Допрос длится до вечера.
Я не говорю ни слова.
— Кто еще там был?
Ага, щас, так я вам и сказал.
— Почему ты упал в огонь?
А как вы думаете?
— Ты видел у кого-нибудь нож?
Понемногу становится понятно, что нож не нашли. Где-то он лежит — его выбросили, спрятали или носят при себе.
Ножа у них нет. Имена есть, а улик нет.
Жду, что вот-вот все будет как в детективном сериале — кто-нибудь заглянет в дверь, подбежит и шепнет на ухо следователю: появилась главная улика, убийца найден, дело закрыто. «Все прошло по плану. Мальчишка попал в засаду, у него не было шансов». И на лицах у них, как положено, появится победная улыбка: мы его поймали. Но ничего такого не происходит.
Бабуля беседует с адвокатом — это молодая женщина, смуглая, взвинченная, она сидит с нами и все время что-то записывает в свой ноут. Потом закрывает ноут и тоже принимается задавать вопросы.
— Вы намерены выдвинуть против него обвинение?
— Если вы его задержите, я буду настаивать на присутствии врача: мой подзащитный только что из больницы. Вы намерены его задержать?
— Вы оказываете на моего подзащитного излишнее давление. Ему шестнадцать лет. Вы знакомы с требованиями закона о ювенильной юстиции от 2012 года?
Полицейские кривятся, но в конце концов соглашаются, что сегодня мне никаких обвинений не предъявят, и меня отпускают. На крыльце бабуля жмет руку адвокатше и заставляет меня сделать то же самое.
— Спасибо, — говорю.
Адвокатша улыбается от уха до уха.
— О, так ты умеешь говорить, — замечает она. Дает бабуле визитку: — Если понадоблюсь, звоните в любое время, хоть ночью.
Мы топаем домой, не представляя себе, что мы там застанем, но там все в точности как было. Оглядываю комнату: все нормально, ничего не пропало, даже комп на месте.
Спускаюсь вниз, и бабуля, закурив сигарету и поставив чайник, лезет за пазуху и достает записную книжку.
— Забирай обратно.
— Баб, — говорю, — ты знаешь, что я не хотел в Лондон?
Она щурится, глядит на меня сквозь облако дыма.
— Да.
— Думаю, пора нам двигать отсюда. Лондон для меня неподходящее место. И мама так говорила, правда? Тут опасно.
— Ну, видишь ли, тут мы с ней расходились во мнениях: я-то считаю, что тебя сюда прислала судьба. В такие времена, как сейчас, нужны такие люди, как ты, — люди, которые укажут другим путь. Ты пророк.
— Типа как Христос.
— Возможно.
У меня земля уходит из-под ног. Бабуля у меня со странностями, это я давно знаю, но сейчас она, по-моему, совсем тронулась.
— Что за хрень? Кончай фигню пороть!
— Сколько раз тебе говорить — выбирай выражения! Ты прав, ты никакой не Христос, Христос не стал бы грубить своей бабуле.
— Баб, я не Христос. Ничего такого. Я… я обыкновенный.
— Ха! Сам знаешь, что это неправда.
Пауза, мы снова глядим друг на друга, оба понимаем, что так и есть.
— Ладно, я не такой, как все. Я что-то вижу, но это не значит, что я могу изменить мир.
— Да ну? Правда не можешь?
— Не могу, баб!
— А по-моему, еще как можешь. И еще как изменишь.
— А по-моему, если я не унесу ноги из Лондона, то сдохну в тюряге.
Тут она хватается за голову:
— Не говори так! Никогда так не говори!
— Баб, я не знаю, какое число у меня. Но здесь погибнет тьма-тьмущая народу, и очень может быть, что я один из них.
Бабуля оседает на табуретку и вцепляется пятерней себе в волосы. Она давно не красилась, видны седые корни. Потеряла дар речи — наверно, впервые в жизни. Похоже, я до нее доорался. Я знаю, что надо убираться отсюда, может, удастся и ее уговорить.
— Давай собираться, сегодня же и уедем.
Она поднимает голову и смотрит на меня со своей табуретки.
— А как же та девочка?..
Сара. Ее число. Число, которое говорит мне, что я умру не в тюрьме. Или не говорит?
Бабулин вопрос так и висит в воздухе, и тут звонят в дверь. Мы оба цепенеем. Первая моя мысль — это Сара. Старая ведьма ее наколдовала. Сердце так и ухает. Вдруг да? Что мне тогда делать? Что сказать? Потом я думаю, что это полиция. Нашли нож. Сердце ухает еще пуще.
— Откроешь? — спрашивает бабуля.
— Не знаю, — отвечаю и кусаю губу.
— Похоже, они так просто не уйдут. Открой, Адам. Пожалей мои старые ножки.
Иду к двери. На улице темно, поэтому я сначала включаю свет, а потом открываю дверь.
На пороге стоит мальчик — коротышка в очках. Минуту не могу вспомнить, где я его видел. Он видит мое лицо и отводит взгляд, но потом смотрит снова — не на щеку, а прямо в глаза.
— И…и… извини, — запинается он. Угол рта у него дергается, и у меня в голове щелкает: это Нельсон, ботан из математического кружка.
— Чего извиняешься-то? — спрашиваю.
— Ну, пришел к тебе, когда ты только из больницы… Я вот думал, тебе будет интересно. — Протягивает лист бумаги, свернутый в рулон и перетянутый посередине резинкой.
— Что это? — спрашиваю.
— Дни рождения. Я их нанес на карту. Только…
— Что?
— Только… это не дни рождения, правда?
Тик у него как с цепи сорвался. А я думаю только об одном: «Еще улики, напечатанные, зафиксированные, нанесенные на карту».
— Заходи уж.
Мы расстилаем распечатку на журнальном столике в гостиной. Это план Вест-Энда, весь в разноцветных кружках. Кружков так много, что под ними и плана не видно.
— Я обработал данные, которые ты мне дал, хотя мне кажется, что они никуда не годятся. Ну других у меня не было, пришлось работать с чем есть. Посмотрел почтовые индексы, до некоторых пришлось догадываться, и нанес на карту. Разные даты разными цветами, вот тут, сбоку, легенда. Чем больше кружок, тем больше народу. Я их сгруппировал — самые мелкие кружки до пяти человек, потом от пяти до десяти, от десяти до двадцати, а самые большие — больше двадцати.
Первое января он пометил черным, второе — синим, третье — красным и так далее.
— А мы где?
Нельсон показывает на район с огромным черным кружком.
— Нельсон, ты где живешь?
Показывает. Черный кружок.
Сидим и молча смотрим на план. Нельсон показывает на меня, потом обратно на распечатку. Лицо у него совсем взбесилось — дерг, дерг, дерг. И конце концов он поправляет очки на носу и говорит то, что давно собирался, но не мог решиться.
— Адам, по-моему, это не дни рождения. Много в одних и тех же местах, и распределение очень неравномерное. Что это такое? Что это за даты?
Смотрю, как он нервно моргает, глядя на меня, как лицо у него пляшет само по себе. Да, вот оно, у него в глазах. Его число. 112027. Если я не могу спасти мир, может, удастся спасти хотя бы его. Может быть, именно сейчас пора начинать говорить правду. В голове у меня голос, мамин голос, но я заталкиваю его подальше.
Тут я слышу другой голос:
— Скажи ему. Скажи все как есть.
На пороге кухни стоит бабуля.
— Это даты смерти, — говорю я. — Я их вижу. Ты мне веришь?
Нельсон моргает и ерзает. Не могу удержаться, смотрю на него, и от его числа мне становится страшно. Страшно за него, страшно за меня.
— Верю, — говорит он. — Не понимаю, но верю, Адам, потому что весь Интернет на ушах стоит. Давай покажу.
Он наклоняется и берет с пола рядом с диваном сумку с ноутом. Расстегивает молнию, кладет комп себе на колени и включает.
— Я тут посмотрел, что пишут о первой дате — про Новый год. По всей Западной Европе полно сайтов с намеками. Пишут какую-то жуть на форумах и в блогах. В Шотландии есть секта, которая предсказывает апокалипсис первого числа. Они перебрались на какой-то остров и засели там. Их предводителя цитируют на уйме сайтов: «Все мы грешники. Грядет воздаяние Господне, и те, кто не знает Бога, умрут в Новый год. Я узрел истину в их глазах».
Загружает сайт.
— Отлично, — говорит, — не удалили.
Нечеткое фото какого-то человека, окруженною слушателями.
— Кто это? Что это за тип?
— Настоящего имени нет ни на одном из сайтов. Называет себя Михей, как пророк из Библии.
По спине у меня бежит холодок, я вздрагиваю.
— Он тоже видит числа, — говорю. — На то и намекает. Он числа имеет в виду.
— На свете полным-полно психов. Их всегда было много. История знает массу примеров, когда кто-то предсказывал конец света — и ничего.
— Думаешь, я псих?
Нельсон не знает, что сказать. Лицо у него печально дергается.
— Ничего страшного, — говорю. — Отвечать не обязательно.
— Нет-нет, — говорит он, — я не думаю, что ты псих. Просто… просто я не могу понять, что именно ты видишь. Не могу придумать научное объяснение. Что именно ты видишь?
— Не знаю, вижу я эти числа на самом деле или… мыслями. Смотрю человеку в глаза, а там число. Оно есть, и я его знаю. Я их всю жизнь нижу.
— И это дата, когда человек умрет?
— Ну да. Мама, еще кое-кто. Я видел их числа. Видел, как они умрут.
Нельсон не знает, что делать и куда девать глаза. Он не из тех, кто возьмет да и прямо спросит, какое у него число. Но он о нем думает, а я его вижу и проклинаю эту способность, этот дар, это бремя. Так хочется найти нужные слова, пообещать Нельсону, что все будет хорошо, но его число визжит мне в уши, раздирает мозг.
— Нельсон… братан… — начинаю я, но он перебивает, он же не знает, что я сейчас скажу.
Кашлянув, барабанит пальцами по клавиатуре.
— Правительству тоже что-то известно, — выпаливает он. — Гляди. Отменяют публичные мероприятия. Вот — все заявления на проведение в Лондоне общественных мероприятий начиная с тридцатого декабря отклоняются. И на тридцать первое тоже. Адам, даже новогодние вечеринки отменяют!