Дама торопит его уйти:
“Уже белый день. Ах — ах, нас увидят!”
Мужчина тяжело вздыхает. О, как бы он был счастлив, если б утро никогда не пришло! Сидя на постели, он не спешит натянуть на себя шаровары, но склонившись к своей подруге, шепчет ей на ушко то, что не успел сказать ночью. Как будто у него ничего другого и в мыслях нет, а смотришь, тем временем он незаметно завязал на себе пояс.
Потом он приподнимает верхнюю часть решетчатого окна и вместе со своей подругой идет к двухстворчатой двери.
“Как томительно будет тянуться день!” — говорит он даме и тихо выскальзывает из дома, а она провожает его долгим взглядом, но даже самый миг разлуки остается у нее в сердце как чудесное воспоминание.
(А ведь случается, иной любовник вскакивает утром как ужаленный. Поднимая шумную возню, суетливо стягивает поясом шаровары, закатывает рукава кафтана или “охотничьей одежды”, с громким шуршанием прячет что‑то за пазухой, тщательно завязывает на себе верхнюю опояску. Стоя на коленях, надежно крепит шнурок своей шапки — эбоси, шарит, ползая на четвереньках, в поисках того, что разбросал накануне:
“Вчера я будто положил возле изголовья листки бумаги и веер?”
В потемках ничего не найти.
“Да где же это, где же это?” — лазит он по всем углам. С грохотом падают вещи. Наконец нашел! Начинает шумно обмахиваться веером, стопку бумаги сует за пазуху и бросает на прощание только:
“Ну, я пошел!”)
***
В прихожей хлопнула входная дверь. Марина отложила в сторону книгу Сэй — Сёнагон “Записки у изголовья” и улыбнулась. В дверях гостиной стоял нагруженный свертками Анатолий. В одной руке он держал букет свежих роз, под мышкой — пачку газет.
— Я не очень долго? Подожди, я поставлю цветы в вазу. Боялся, что они, на такой жаре, завянут в машине.
Через минуту Анатолий появился уже разгруженный и с вазой, в которой стоял букет красных роз. Поставив их на тумбочку, рядом с другими цветами, он протянул Марине толстую пачку газет:
— Я не знал, какие ты читаешь, поэтому купил все, что были в киоске.
— Спасибо. Ты проголосовал?
— Все, как ты сказала. — Тут он увидел лежащую на постели у Марины книгу. — Ну как тебе “Записки у изголовья”?
— Божественно! Ничего более приятного из “женской прозы” я не читала. Почему этого у нас не было в школьной или институтской в программе?
— Ты что! В записках Сэй — Сёнагон слишком много новелл, которые так или иначе связаны с амурными и чувственными переживаниям. Любой чиновник тут же связывал это с чуждым советскому человеку капиталистическим сексом. Его, как ты знаешь, в Советском Союзе не было. У нас было только вынужденное воспроизведение тупой рабочей скотины. А зачем рабам подобные “японские феодальные изыски”, им надо “Краткий курс ВКП(б)”, “Поднятая целина” и советские детективы, в которых черным по белому было написано, что любое преступление против партии или пропагандируемой ею морали — уголовно наказуемо.
— А я люблю детективы, — сказала Марина и хитро улыбнулась. Она явно пыталась подначить и завести Анатолия. Федоровой понравилось, как он азартно говорил по поводу еще несколько часов назад неизвестной ей книги.
— А, ладно, — махнул рукой он, раскусив Маринину хитрость, — о чем это мы с тобой говорим. Давай, лучше, я приготовлю тебе что‑нибудь вкусненькое. Я накупил целую кучу различных деликатесов. Что ты хочешь?
— Ничего не надо. Кофе, если можно.
— Я мигом, не скучай, — и Анатолий вновь скрылся на кухне.
Марина взяла пачку газет и открыла первую. Просмотрев ее, она ничего не нашла. Федорова взглянула на число. Газета была вчерашняя. В следующей тоже ничего не было. Лишь в четвертом издании Марина обнаружила на последней странице кричащий заголовок “Ужас на улицах города”.
В гостиную с подносом вошел Анатолий и сел возле постели.
— Еще одно убийство женщины, — сказала ему Марина.
— Да, что ты говоришь. Давай отложи газету и, прежде чем выпьешь кофе, быстренько съешь бульон с фрикадельками.
— Да я не хочу, — Марина положила на постель газету и, тяжело вздохнув, неохотно взяла из рук Анатолия бульонную чашку.
— Ладно, ты ешь, а я пока залезу под душ. Я весь взмок, пока нашел избирательный участок. Никогда прежде там не был. Хорошо, что взял паспорт.
Анатолий вышел.
Марина быстро расправилась с бульоном, поставила пустую чашку на поднос и вновь взялась за газету.
Когда Анатолий вышел из ванной, Марина спала. Газеты были рассыпаны по постели, одна из них лежала на полу. Анатолий собрал их, положил на журнальный столик и дотронулся до лба больной. Температура у нее заметно спала. Лекарство подействовало. Анатолий хотел было уйти, но Марина открыла глаза и попросила:
— Посиди со мной.
Он сел и сказал:
— Ты идешь на поправку. У тебя уже почти нормальная температура.
— Значит, я могу встать?
— Что сказал доктор? Нужно отлежаться несколько дней. У тебя дома все равно некому за тобой присмотреть.
Марина взяла обеими руками его руку и прижалась лбом к его ладони.
— У меня действительно прошла температура?
— Конечно.
— Я даже не знаю, чем смогу отблагодарить за твою заботу.
— Как чем, — улыбнулся Анатолий, — натурой.
— Ах ты жалкий развратник! — Марина шутливо оттолкнула его руку.
— Ты меня неправильно поняла, ты привезешь мне из будущей поездки по Америке свой новый диск.
— Ну, это другое дело. Я тебя прощаю.
Анатолий хотел было встать, но Марина вновь взяла его руку в свою и сказала:
— Пожалуйста, не уходи.
— Пора уже ложиться спать.
— Мне так хорошо с тобой. Я проснулась вчера ночью, а ты обнимаешь меня и тихо сопишь на ухо. Побудь еще немножко.
— Ну и хитрая же ты, — покачал головой Анатолий. — Ты просто хочешь, чтобы я лег рядом.
— Да, — радостно блеснула глазами Марина. — Тем более, что у меня только что начала подниматься температура, а у тебя есть прекрасный альпинистский способ снижения ее и такое прекрасное биополе.
— Откуда ты знаешь о биополе? — удивился Анатолий.
— Мне так показалось, — сказала она и подвинулась к стене, освобождая ему место на постели.
***
— Вставай, вставай, — кто‑то тряс Анатолия за плечо. — Убили нашу повариху!
Он нехотя разлепил глаза и увидел перед собой невысокого худого парнишку с пронзительно черными глазами. Анатолий знал только его прозвище — “Чума”. Еще по приезде в детский дом Анатолию как‑то пришлось с ним сцепиться. Парень хотел отобрать праздничное печенье у какого‑то малыша. Тогда Анатолий с честью вышел из схватки, и ему показалось, что побежденный затаил на него обиду.
— Что тебе надо?
— Ограбили и убили нашу повариху.
Анатолий сел на постели и оглядел спальню. Она была пуста.
— Все пошли смотреть, — как бы отвечая на немой вопрос, сказал Чума. — А кровищи‑то там, кровищи! Уже и милиция приехала.
— А ты чего здесь? — С подозрением посмотрел на него Анатолий.
Парень насупился и сказал:
— Я все видел.
— Что видел? — В груди у Анатолия вдруг все похолодело, он сразу же вспомнил качнувшуюся в отгороженной спальне поварихи занавеску.
— Я видел, как ты убил ее и снял золотые цепочки.
У Анатолия было такое ощущение, что его сердце вдруг оборвалось и летит в бездну. Он молча, с расширенными глазами смотрел на парня, а тот говорил и говорил все более страшные веши:
— Я знаю, куда ты все это положил, — парень засунул руку под матрас Анатолию, вынул из‑под него окровавленный сверток и развернул его. В нем лежали несколько золотых цепей и окровавленный нож. — Не бойся, я никому ничего не скажу. Я знаю, ты хотел купить брату лекарство. Тебе надо было спрятать все подальше, иначе милиционеры это найдут. Пойдем, я знаю одно хорошее место.
Анатолий оделся как во сне и пробрался вслед за парнем, через подвальный угольный люк в сад, а затем в заброшенный дровяной сарай. В дальнем углу его Чума приподнял несколько половых досок и нырнул в образовавшееся отверстие. Анатолий последовал за ним и оказался в каком‑то странном, выложенном красным кирпичом коридоре. Парень положил на место половые доски и шепнул:
— Держись за меня.
Они прошли с десяток шагов, спустились на несколько ступеней, затем вспыхнула спичка и Анатолий увидел в руке у Чумы большую керосиновую лампу. Детдомовский завхоз долго искал куда она запропастилась, а вот она оказывается где. Мальчишки стояли в довольно просторном подземном помещении со сводчатым потолком. В некоторых местах с него свисали белые сталактиты. Стены подвала, как и коридор, были из красного кирпича.
— Как тебе? Нравится? — Чума поднял над головой зажженный фонарь, затем подошел к грубо сколоченному, покрытому рваной клеенкой столу и бросил на него окровавленный сверток, из которого вывалился нож. — Это моя тайна и мой штаб. Никто об этом не знает. Помнишь, к нам приезжали эти чудики с рогатками. Они искали эти подвалы, говорили, что здесь клад спрятан. Они не нашли, а я нашел. Уметь надо.
— Я не убивал ее, — вдруг сказал Анатолий.
— Ладно тебе, я же все видел. Говорят, такая болезнь у людей бывает. Лунатиками их называют. Ночью по крышам ходят, делают все, что хотят, а утром просыпаются и ничего не помнят. Да ты не бойся, я никому не скажу, что ты с этой жирной коровой спал. Она мне тоже все время шоколадки обещала. Потом появился ты и она начала тебя подкармливать. Я сразу понял, что она тебя к себе в постель затащить хочет. Я здесь давно живу и все знаю. Я тебя не выдам.
— Но я же тебя когда‑то побил, зачем ты помогаешь мне?
— Так, это когда было. Ты же только приехал и никого не знал. Ладно, с кем не бывает. Давай, лучше мы с тобой поклянемся друг другу на крови, что не выдадим наши тайны, — Чума взял в руку окровавленный нож.
При виде его Анатолия аж передернуло. Чума сделал на своей ладони несколько надрезов в виде пятиконечной звезды. Из них появились капельки крови. Зат