– Шельма, – вмешался Зеб, – по-моему, тебе придется мыть не только доски, но и губки для мела.
– Погоди, сын. Давай-ка мы попробуем на Хильде, понятно я объясняю или нет, а то ведь это практически невозможно изложить без уравнений, которыми пользовался твой кузен Зебулон, а ты утверждаешь, будто эта математика тебе незнакома…
– Она мне действительно незнакома!
– …Но ее физическую интерпретацию ты превосходно усвоил. Вот и объясни Хильде суть дела. Если она поймет, то, наверное, окажется возможным построить такой континуумоход, что им сможет управлять человек без всякого технического образования.
– Ну конечно уж, – язвительно сказала я, – где уж мне, с опилками-то в голове. Я гожусь только на то, чтобы нажимать кнопки разных там телевизоров и головизоров, а куда при этом летят электроны, это заведомо выше моего понимания. Ну давай, Зебби, показывай, какой ты умный.
– Постараюсь, – охотно согласился он. – Только пожалуйста, Шельма: не болтай лишнего и не отвлекайся на другие темы. А то я попрошу папу тебя побить.
– Он не посмеет! Пусть только попробует!
– Ах не посмеет? Тогда я подарю ему на свадьбу кнут – это в дополнение к «Таинственным историям». Джейк, «Истории» ты тоже получишь. Но кнут тебе необходим. Напряги внимание, Шельма.
– Напрягла, Зебби. А ты напряги вдвойне.
– Ты знаешь, что такое «прецессия»?
– Разумеется. Предварение равноденствий. Это значит, что Вега станет Полярной звездой, когда я стану прабабушкой. Через тридцать тысяч лет или около того.
– По существу правильно. Но ты пока даже еще не мама.
– Ты не знаешь, что произошло сегодня ночью. Теперь я будущая мама. И Джейкоб не посмеет подойти ко мне с кнутом.
Мой муж явно удивился, но, похоже, обрадовался – а я почувствовала облегчение. Зебби взглянул на свою жену. Дити торжественно сказала:
– Это вполне возможно, Зебадия. Мы обе не принимали контрацептивов, и у нас обеих овуляция – или уже, или вот-вот. У Хильды группа крови В резус-положительная, у отца АВ положительная. У меня А положительная. Могу ли я узнать, какая группа у вас, сэр?
– Ноль, положительная. Да… Не исключено, что я подбил тебя первым же залпом.
– Весьма вероятно. Но… скажи, положительно ли ты к этому относишься?
– Положительно? – Зебби встал со стула, отшвырнув его. – Принцесса, вы не могли бы подарить мне большего счастья! Джейк! За это нужно поднять бокалы!
Мой муж прервал наш затянувшийся поцелуй.
– Предложение единодушно одобряется! Дочь, есть у нас холодное шампанское?
– Есть, папа.
– Ну хватит вам! – сказала я. – Зачем такой энтузиазм по поводу нормальной биологической функции? Нам с Дити неизвестно, залетели ли мы, мы лишь надеемся, что залетели. И вообще…
– Ну, так мы попробуем еще, – перебил меня Зеб. – Какой у тебя календарь, Дити?
– Двадцать восемь с половиной дней, Зебадия. У меня ритм четкий, как маятник.
– У меня двадцать семь дней, мы с Дити просто случайно совпали по фазе. Но от шампанского я не отказываюсь, за ужином мы его откупорим, а то вдруг потом долго не придется. Дити, у тебя бывает утреннее недомогание?
– Не знаю, я ни разу не бывала беременной… пока.
– А я бывала, и у меня бывает, и это гадость. В тот раз я очень старалась сохранить маленького, не получилось. Зато теперь уж рожу непременно! Свежий воздух, упражнения по строгой программе, неукоснительная диета, сегодня вечером – только шампанское, потом ни капли, пока не буду знать точно. А тем временем – профессор, позвольте мне заметить, что идут занятия! Я желаю знать все о машинах времени, а когда опилки у меня в голове подмочены шампанским, они плохо работают.
– Шельма, временами ты меня поражаешь.
– Зебби, временами я сама себя поражаю. Мой муж строит машины времени, и я должна знать, как они действуют. Или по крайней мере на какие кнопки нажимать. А то вдруг его укусит Бармаглот и мне придется везти его домой. Давай объясняй дальше.
– Объясняю четко и наглядно.
Но все же несколько минут ушло у нас впустую («впустую»?), так как все целовались друг с другом – даже Зебби с моим мужем похлопали друг друга по спине и обменялись поцелуями в обе щеки в латинском стиле. Зебби попытался было поцеловать меня так, будто я и правда его теща, но я не целовалась подобным образом лет с пятнадцати. Я проявила твердость, и в конце концов он капитулировал и устроил мне такой поцелуй, какого еще ни разу не устраивал – о-о-о-о! Дити, конечно, знала, что делала. Но я не хочу давать моему средних лет мужу повод для ревности к молодому мужчине, и кроме того, не идиотка же я, чтобы пытаться соперничать с Дитиными сиськами и всем прочим, в то время как у меня у самой вместо них яичница из двух желтков, а моему милому старому козлику так нравится мое все прочее. Итак, занятия возобновились.
– Шельма, ты можешь сказать, что такое прецессия у гироскопа?
– Не знаю, попробую. Когда-то я сдавала физику за первый курс, но это было давно. Толкни гироскоп, и он начнет двигаться не в том направлении, в котором ты ожидаешь, а под углом в девяносто градусов к этому направлению, так что толчок как бы подстраивается под вращение. Вот так. – Я наставила на них указательный палец, словно мальчишка, вопящий: «Бабах, ты убит!» – Мой большой палец – это ось вращения, указательный – направление толчка, остальные пальцы показывают направление вращения.
– Молодец, можешь сесть в первый ряд. Теперь – подумай как следует! – представь себе, что мы установили гироскоп в раме и затем приложили к нему равные силы по всем трем пространственным координатам одновременно: как он себя поведет?
Я попыталась представить это зрительно.
– По-моему, он или упадет в обморок, или рухнет замертво.
– В качестве первой рабочей гипотезы неплохо. Если верить Джейку, он исчезнет.
– Они правда исчезают, тетя Хильда, я видела. Несколько раз.
– Но куда же они деваются?
– Мне недоступна математика Джейка, я вынужден принимать его выкладки на веру. Но они основаны на идее шести пространственно-временных координат: три из них пространственные, самые обычные, которые мы знаем, они обозначаются х, у и z, и три временные, одна обозначается обыкновенным английским «ти» – t, другая греческой буквой «may» – τ, а третья кириллической буквой «т» – т.
– Выглядит как латинское курсивное «м».
– Да, только это не «м», у русских это вместо нашего «ти».
– Нет, у русских вместо нашего «ти»[24] – «chai». В толстых стаканах с клубничным вареньем.
– Прекрати, Шельма. Итак, у нас имеется шесть измерений: х, у, z, t, τ, т. В теории принимается, что все они находятся под прямым углом друг к другу и что любое из них переходит в любое другое посредством вращения – или что можно ввести новую координату (не седьмую, а новую вместо какой-либо из шести), скажем, заменить «may» на «may прим» путем смещения по оси х.
– Зебби, я отключилась еще четыре координаты тому назад.
– Покажи ей колючку, Зеб, – посоветовал мой муж.
– А что, пожалуй. – Зеб взял у него какую-то штуковину и положил передо мной. Штуковина была похожа на одну головоломку, которая была у меня в детстве, только вместо шести палочек из нее высовывались четыре. Три стояли на столе, треножником, четвертая торчала вверх.
– Это оружие, – сказал Зеб, – изобретенное в незапамятные времена. Концы должны быть острые, тут они сточены. – Он подбросил штуковину, она упала на стол. – Как бы она ни упала, один шип всегда направлен вертикально вверх. Если рассыпать такие перед конницей, кони натыкаются, падают, атака захлебывается. В Первую и Вторую мировые войны они снова вошли в употребление – против всего, что ездит на надувных шинах: велосипедов, мотоциклов, грузовиков и тому подобного. А когда они большие, то выводят из строя и танки, и все, что на гусеницах. Маленькие удобны в партизанской войне, их можно метать из засады – обычно они бывают отравленные и убивают безотказно.
Но тут у нас эта смертельная игрушка служит просто геометрической проекцией, трехмерным чертежом координат четырехмерного пространственно-временного континуума. Каждый штырь находится под углом ровно девяносто градусов к любому другому.
– Вовсе нет, – возразила я. – Тут каждый угол больше прямого.
– Но я же сказал, что это проекция, Шельма, это изометрическая проекция четырехмерных координат в трехмерном пространстве. Это искажает углы… а человеческий глаз еще более ограничен. Закрой один глаз, замри, и ты увидишь только два измерения. Иллюзию глубины создает мозг.
– Я не очень-то умею замирать…
– Это уж точно, – подтвердил мой супруг, которого я нежно люблю и в тот момент готова была задушить.
– Но я могу закрыть оба глаза и ощупать эти измерения.
– Вот и прекрасно. Закрой глаза, возьми эту штуку в руки и представь себе, что штыри – это четыре измерения четырехмерного пространства. Тебе что-нибудь говорит слово «тессеракт»?[25]
– В школе учитель геометрии показывал нам, как делать тессеракты – то есть их проекции – из воска и зубочисток. Очень интересно. Я обнаружила еще кое-какие четырехмерные фигуры, проекции которых делать легко. И научилась их делать. Разными способами.
– Шельма, у тебя был какой-то совершенно исключительный учитель геометрии.
– Так я же училась в исключительном классе. Ты только не падай в обморок, Зебби, я состояла в группе так называемых сверхуспевающих детей. Тогда как раз было сочтено недемократичным называть нас «особо одаренными».
– Вот это да! Так какого же черта ты вечно изображаешь дурочку?
– А вы обо всем поверхностно судите, молодой человек! Я хихикаю, потому что не позволяю себе рыдать. Это безумный мир, и единственный способ получать от него удовольствие – это относиться к нему как к шутке. Но это же не значит, что я не читаю и не думаю. Я читаю все: от Джиблетта до Хойла, от Сартра до Полинга