Они поравнялись со школьным автобусом, к нему гурьбой бежали ребята. Элизабет улыбнулась и замахала им. – Грустно их бросать, конечно. Я считаю их почти своими. Наверняка я сильнее привязана к острову, чем мне кажется. Ах, Юн, надеюсь, тебе никогда не придется пережить такого – знать, что люди тебя предают, и все равно доверять им, потому что ты не можешь иначе… Это ужасно.
Юн прочитал вслух надпись на стене, что Лизы нет в живых.
«Буквы зеленые», – мысленно удивился он.
– Кошмар, правда? – сказала Элизабет. – Мы обсуждали это сегодня на педсовете. Надеюсь, не твоих рук дело? Ты в последнее время постоянно Лизу вспоминаешь.
– Нет.
– Я тоже так подумала. Сначала хотели в полицию заявить, но потом решили смыть все потихоньку, и дело с концом. Стоит из такой истории раздуть шум, тебе же боком и выйдет.
Их окружили малыши, чтобы вместе идти домой, и маленькая девочка взяла Элизабет за руку и начала полный драматизма рассказ о скакалках.
Юн замер на месте в полном отчаянии. Сунул сестре пакеты, сказал, что догонит ее, кинулся в телефонную будку и набрал номер конторы ленсмана. Никто не отвечал. И пока он слушал гудки на другом конце провода, Элизабет со своими спутниками шла по отражению букв на дороге. Юна дважды вырвало.
Через некоторое время он снова набрал тот же номер – бесполезно. Набрал другой. Наконец ленсман поднял трубку.
– Заккариассен подал на меня заявление еще раз? – спросил Юн, задыхаясь.
Ленсман с трудом сообразил, о чем речь. Юн звонил ему домой и, видимо, оторвал от ужина.
– Нет, – сказал он, помолчав. – А почему? Ты снова у него был?
– Не был.
– Понятно. Зачем тогда звонишь?
Этого Юн и сам не знал. Он мог только повторить свой вопрос. Ленсман тяжело вздохнул.
– Он забрал свое заявление. Ты об этом хотел меня спросить?
– Э-э… да.
– Без объяснения причин. Ты ему не угрожал?
– Нет.
– Очень надеюсь. Юн, не нравится мне, что ты не хочешь говорить со мной начистоту.
– Я говорю начистоту.
– Тогда что все это значит?
Юн снова почувствовал себя кругом виноватым.
– А стены в школе ты испоганил?
– Нет.
– Послушай меня, Юн. Я не знаю, преследовал ты старика или нет, теперь это не важно, он забрал свое заявление. Но я прошу тебя: пойди сейчас домой и поговори с Элизабет обо всем, что тебя мучает. Она догадывается, что ты затеваешь.
Он пошел не домой, а по главной дороге на север, прочь из деревни, подальше от людей. Комья земли на полях, стоящих под паром, напоминали мотки колючей проволоки. На раскисших лугах лежали еще не поднятые темно-серые вешала для сена. Теленок стоял на снежном островке и мычал. Тут и там ржавели остовы машин. Жизнь не должна быть такой. Сил его больше не было.
Он сошел с дороги и зашагал через поля, описал дугу в южном направлении и оказался у приемной врача. Тот уже снял халат и собирался домой.
– Я плохо вижу, – выдохнул Юн, ловя ртом воздух.
– Плохо видишь?
Но врач не засмеялся. Юн не ипохондрик, у него нет привычки заходить к врачу «просто так». Те несколько раз, что он был здесь, его всегда приводили насильно.
– Прошу в кабинет, – сказал доктор.
Юн начал рассказ с утреннего происшествия. Он выходил с родственником в море искать снасти, но был как слепой, ничего не видел буквально под носом, все Франк высмотрел. Правда, они почти ничего и не нашли.
– Наверно, он лучше знал, где искать? – предположил доктор.
Юн не отрицал этого.
Он стоял у черты и читал буквы в таблице на противоположной стене и видел все: и одним глазом, и вторым, и двумя вместе, даже «w» и «z» на нижней строчке. Они с врачом снова вернулись за стол.
– А вообще как ты себя чувствуешь? Мигрени по-прежнему мучают?
– Нет. Очень редко.
– Ночью спишь?
– Да.
– Лекарства свои пьешь?
Юн заерзал на стуле. В этом кабинете за его жизнь сменилось много докторов, к лекарствам все они относились по-разному, и он не мог сразу сообразить, какой ответ устроит нынешнего.
– Э-э… нет, – наудачу произнес он.
– Ну и как, нормально?
– Да…
– Отлично. У нас тут есть некоторые чуть ли не с лекарственной зависимостью… Итак, Юн, что ты хотел мне рассказать? Говори.
Юн шел не на исповедь, просто хотел проверить, все ли в порядке со зрением, но зачем упускать такой шанс?
– Я забываю.
– Что?
События последних двух лет. Детство, юность, работу на стройке и в море он помнит во всех подробностях: пейзажи, лица, погода. Но то, что происходило в последних два года, буквально выпало из памяти, а теперь иногда – Юн это не контролирует – всплывает в ней, но фрагменты склеены неправильно, на эти воспоминания нельзя полагаться.
– Симптомы шока, – сказал доктор и пожал плечами. – Наверно, ты пережил горе два года назад?
Юн не мог придумать ничего, кроме бегства Лизы в Копенгаген и ее отъезда с острова, но вслух не сказал.
– Тут в карте написано, что мой предшественник поставил тебе диагноз «депрессия» и хотел направить к специалисту, но, как я понимаю, ты отказался.
Юн кивнул.
– Мы уезжаем, – сказал он.
– Вот как… Тебя это огорчает?
– Да. И…
– Говори, говори. Я здесь именно для этого.
– Элизабет не хочет брать меня с собой.
– Вот придумал! Конечно же она хочет.
– Возможно, но я там лишний.
– Все время от времени оказываются лишними, поверь мне. Но я не допускаю и мысли, что она не хочет…
– Она замуж выходит.
– Так. А он тебе не нравится?
– Нет.
– И эта неприязнь взаимна?
– Да.
– Тоже довольно обычная история. Тебя это угнетает? Нет, он действительно пришел убедиться, что здоров. Доктор назвал Юна приятным исключением из правил.
Ему обычно досаждают люди, твердо знающие, чем именно и насколько серьезно они больны и какие лекарства им надо выписать.
– Можно, конечно, провести полное обследование, но, честно говоря…
Юн ушел.
Элизабет весь вечер была задумчива, ее мучили запоздалые сомнения. Сама заварила кашу, говорила она, а теперь боюсь, как все пойдет, если Ханс вопреки ожиданиям все-таки разведется.
Они пили какао и снова были почти как настоящая семья. У нее на коленях лежало вязанье, он сидел в кресле-качалке и рассматривал свои ладони – бесконечную паутину линий судьбы.
– Лизы нет в живых, – робко сказал Юн.
– Чушь. Это неправда, даже если это написано на стене.
– Откуда ты знаешь?
– Юн, нельзя, чтоб из-за таких вещей у тебя появлялись страхи.
– Осенью водолазы нашли что-то в Лангеванн. Может, Лизу?
Нельзя было говорить это, но Юн жил в постоянной тревоге, весь извелся – вот и вырвалось.
– Ты заговариваешься, – ровным голосом сказала Элизабет. – Это просто мрачная, неудачная шутка. Я не дам и пяти эре за эти твои «пятна» в Лангеванн. Дед тоже чего только в озере не видел – ты забыл? Тогда решили, что там живет морское чудовище, он даже интервью по радио давал.
– Да, но…
– У тебя неуемная фантазия. Помнишь, как ветром снесло крышу с овина Карла и она упала на дорогу? А ты решил, что началась атомная война, настал Судный день и бог знает что.
– Мне же было лет десять, если не семь…
– Пятнадцать. Это случилось летом, после твоей конфирмации.
– Какое лето? Ноябрь.
– Нет, это было в июле, в самую страду! Сушила сдуло в море, помнишь?
Да, про сушила он помнил.
– Лиза живет припеваючи. Я видела ее пару месяцев назад, не больше. Ей пришлось уехать с острова из-за проблем с отцом – только из-за этого, кстати говоря, – и она сейчас у родни на юге. Юн, тебе нужно понять это и смириться, ты же взрослый. Жизнь не похожа ни на кино, ни на детектив. В основном она обычная и очень скучная…
Под водостоком на улице звенела капель, успокаивающе постукивали спицы в руках Элизабет, и старые ходики на стене тикали в своем обычном сонном ритме.
Юн вернулся к повседневности и сказал:
– Карл зовет меня искать овец.
– Понятно. А платить будет?
– Да нет…
– Так я и думала. Знаешь, сколько он взял за то, что вытащил из кювета машину Ханса?
– Нет.
– Триста крон! Живоглот. Почему это ты должен пахать на него бесплатно? Деньги у него есть.
Это уж наверно. Коров и быков у него много, фонд помощи жертвам стихийных бедствий ему не отказывает, работники у него нелегалы, да еще Карл ухитрился немало вытянуть из муниципалитета за то, что водопровод прошел по его земле. Так посмотреть, дела у Карла лучше, чем у большинства крестьян на острове, хотя хутор его и лежит в развалинах.
В тот вечер Юн засыпал, думая о Георге. Его мучило, что водолаз не дает о себе знать. Он уехал более месяца назад – слишком большой срок для того, чтобы его молчанию можно было найти какое-то утешительное оправдание.
15
С утеса ему открывалась вся деревня, одинокие хутора на севере острова, изрезанный шхерами берег. Юн искал в горах овец, не для заработка – от Карла гроша ломаного не дождешься, – но чтобы вырваться из дома. Там переезд из планов становился реальностью. Элизабет по мелочи паковала вещи – то картинку, то бра; как придет из школы, так до ночи и складывает. Медленно, но упорно она убирала его мир со столов, стен, со всех привычных мест и прятала в серые коробки, расставленные по всему дому, который теперь скорее напоминал склад.
Юн получил деньги за работу на озере Лангеванн и в каком-то безнадежном порыве купил на них вагонку для западной стены. Но было поздно: бессмысленные, по ее мнению, траты уже не могли заставить Элизабет свернуть с пути.
– Хоть в море выкини! – рассмеялась она ему в лицо. Все было решено.
Вот он и сбежал в горы. Здесь между ним и пропащей деревней лежит печальная даль. Там внизу все замерло. С рыбой на этот год покончено, бочки с засоленной селедкой стоят за рыбзаводом, скот в стойлах, стройки, включая водопровод, заморожены до тепла… Настала осень: куда ни бросишь взгляд – слякоть, мокрый снег, бурые поля и черные горы.