– Ты ждешь кого-то? – спросил Германсен. Элизабет в толпе не было.
– Нет, – ответил Юн. И они въехали на паром.
19
Из гостиничного номера были видны город и порт. То, что в отцовы дни было скопищем причалов и красных пакгаузов на сваях, сейчас разрослось в настоящий бетонный Клондайк с автозаправками и широкими улицами, мотоциклами и американскими туристами с круизных судов – и все это благодаря рыбе и траулерам. Дома поднимались как на дрожжах, заводики по производству рыбного филе росли через каждый метр. А теперь обнаружили нефть, и появились новые люди, новые больницы, новые дома, вертолетная площадка и специализированные магазины, среди которых немало диковинных.
Так что когда Германсен зарывался в свои бумаги, Юн давал голове передышку и наблюдал за жизнью современного прибрежного города, готовящегося к Рождеству. Каждый день шел снег. На борт рейсовых корабликов поднимали елки и ящики пива, жители островов везли домой покупки и подарки. Под огромными мощными прожекторами люди готовили к зиме лодки: отмывали их, смолили. У мола виднелась новенькая нефтяная платформа, а на заднем плане – величественные синие горы на острове, едва различимые в бледном свете зимнего дня.
– Где ты родился? – спросил полицейский, наверно, уже в шестой раз. Сколько времени длилось их общение, столько же Юн молчал о своих личных обстоятельствах. Арест он воспринял с облегчением: словно спустили курок, который долго держали на взводе, и напряжение разрядилось.
– Здесь написано. – Юн показал на бумагу.
– Знаю, но я хочу услышать от тебя. Мне же надо тебя разговорить: ты как немой. Тут сказано, что ты родился дома.
– Да.
– В то время на острове было так принято?
– Не знаю.
И пошло-поехало: когда крестили, когда отдали в школу, конфирмация, дни рождения родителей, чем они занимались, когда умерли, Элизабет и все этапы ее несуразно складывающейся жизни.
О Лизе говорили мало. Когда Юн замыкался в себе, Германсен возвращал его к действительности, расспрашивая об острове и местной жизни. Хотя Юн не всегда видел связь между событиями, зато он был настоящий кладезь слухов и историй и выкладывал все подряд, не исключая и такие подробности, о которых сообщают только спьяну или чтобы навредить заклятому врагу.
– Так ты считаешь, что полевой пожар, перекинувшийся на рыбзавод на Нурдёй, – на самом деле поджог?
Этого Юн так прямо не говорил.
– Выходит, сам Заккариассен и поджег?
История с пожаром случилась много лет назад, и подробности забылись.
– Зачем ему поджигать?
– Пф-ф. Ему было много, – фыркнул Юн.
– Чего много?
– У него было два завода, оба напичканы дорогой техникой. А рыба кончилась.
– Гм. А ты уверен, что поджог – его рук дело?
– Нет.
Полицейский считал полезным время от времени ошарашивать Юна неожиданными вопросами. К примеру, когда Юн увлекся, рассказывая охотничью байку, и вдруг против обыкновения разговорился, Германсен невпопад спросил, играет ли он на музыкальных инструментах.
– Нет, – буркнул обескураженный Юн.
– Но ты любишь музыку?
– Да.
– Я обратил внимание на твои пластинки. Если хочешь, можем привезти их – здесь наверняка проигрыватель найдется.
И тут же перешел к Карлу, спросив, почему его хутор в таком удручающем состоянии.
– Пьет он, – ответил Юн. Связь между пристрастием к бутылке и тем, что крестьянин всю жизнь колотится в нужде – кажущейся нужде, – он считал очевидной.
Перебрали всех: Римстада – хороший ли он инженер и какой из него администратор; водолазов, Лизиных сестер и Заккариассена; Ханса и его помешательство на чистой воде… Юн уже устал перемалывать все эту скукотищу. Нет, он не помнит, сколько лет Эрик, ленсман, знаком с Элизабет; да, они учились с ней в одном классе; он не может сказать, знал Эрик, кто устроил поджог, или нет; хотя весь остров это знал, да.
– Но дело против Заккариассена не завели?
– Нет.
– А в газетах об этом писали?
– Да.
– Ну и порядки у вас! А не мог это сделать еще кто-нибудь? Или просто несчастный случай?
– Нет.
Они говорили о рыбе и разных работах, Юн многое в жизни перепробовал.
– Почему ты перестал ловить рыбу?
– Да так…
– Тебе это не нравилось?
– Нет.
– А на стройке? Ты ведь и оттуда ушел.
Глупо заниматься тем, что не любишь, объяснял Юн. Вот Ханс и Элизабет все пыжатся, пыжатся, а тоже никем не стали; и зачем было мучиться, лучше уж делать что нравится.
– Никем не стали? Они учителя! Их работа очень важна для общества.
– Ну…
– Что это за отношение к жизни?
Юн мало задумывался о том, как он относится к жизни и не надо ли это отношение изменить. Его все устраивало.
– Устраивало?!
– Ну… да.
– И в армии ты не служил. Освобождение по болезни – разве это дело для такого крепкого здорового мужика? Ведь с головой у тебя официально все в порядке?
Юн громко засмеялся.
Они поговорили о разных людях, об острове в целом.
– Я хочу понять здешний образ мыслей, – объяснил Германсен. – Вот, например, водолазы – ты обвиняешь их в том, что они нашли труп и потихоньку снова утопили его?
– Я видел только пятно.
– Но Лизу нашли именно там, где ты видел пятно. Почему они так поступили?
– От страха.
– Если нечего скрывать, нечего и бояться.
Юн не стал бы так утверждать. Он боится всю жизнь, и не потому, что совершил убийство.
– И боязнь удержала бы тебя от обращения в полицию?
– Возможно.
– Верно, – улыбнулся Германсен. – Ты же не сообщил о пятне в воде.
– Сообщил. Я рассказал Элизабет и ленсману. Но меня никто не слушает.
– Бедняга… И на стенах ты писал?
Юн замялся.
– Да, – признался он.
– Это называется подстраховаться на все сто, верно? Юн не понял, на что намекает собеседник.
В таком ритме прошли два дня. Германсен читал бумаги, стопку за стопкой, и задавал вопросы, разыгрывая то дурака, то интеллигента. Они ели в номере или внизу, в ресторане; приходили люди, вступали в разговор с ними; звонил телефон; иногда Германсен исчезал на несколько часов и появлялся с новыми кипами бумаг, новыми вопросами и прежней дотошностью.
И снова Юн глядел в окно, на пристань и корабли, на людей, занятых предрождественской суетой, и на синий остров, все ниже и ниже опускавшийся в воду.
На третий вечер Германсен объявил, что игры кончились. Как раз завершился выпуск новостей по телевизору, горничной, перестилавшей постели, велели удалиться, а Юну – сидеть тихо: прекрати дергать себя за волосы, сколько ни нервничай, ничего не изменится.
– Посмотрим, что у нас получилось. Полицейский фокусничал все время, но теперь он повел себя просто несносно.
– Начнем с твоего свидетельства. Его можно истолковать двояко. Или водолазы убили Лизу, или совершили нечто – предположительно тоже связанное с ней, – что хотели бы скрыть.
– Что?
– Мы оба это знаем.
– Нет.
– Хорошо. Если тебе неприятно, пока это пропустим, ладно?
Юн чуть было не сказал «да».
– Ты ведь любил Лизу?
– Да.
– Зачем ты вчера сказал, что не помнишь дня рождения Элизабет?
– Я забыл.
– Забыл день рождения родной сестры? Ты сделал ей подарок на прошлое рождение.
– Надо же.
– Помнишь, что ты подарил?
– Я многое забываю.
– Откуда ты знаешь?
Вопросы сыпались в диктаторском темпе, и угнаться за собеседником Юну было трудно. Он думал изо всех сил, не находил ответа и в который раз говорил, что многое забывает.
Германсен поднес к его глазам бумагу. Юн увидел штамп муниципалитета на подписи Римстада, начальника Технического совета.
– Водолазы уже были здесь однажды, – сказал полицейский. – Их же фирма прокладывала и старый водопровод, двенадцать лет назад. И время от времени они присылали сюда работников с инспекцией. В частности, Георг по крайней мере один раз приезжал на остров для проверки и профилактики оборудования – по договору фирма отвечала за обслуживание, и чем дальше, тем больше хлопот доставлял ей ваш старый водопровод. Вероятно, при его сооружении тоже не обошлось без просчетов. Из-за этого, возможно, строители и были так настороженны. К тому же, как выяснилось, Георг и инженер Римстад не ладили между собой. Знаешь почему?
– Нет.
– Многого ты не знаешь о своих земляках, Юн!
Он не ответил.
– Лиза исчезла предположительно двадцать седьмого августа. А здесь вот написано, – и он выудил новую бумажку, – что было произведено «картографирование дна озера Лангеванн в целях прокладки нового водопровода». Георг с партнером выполняли эти работы между двадцать пятым и тридцатым августа. Это означает, что в тот момент на озере уже находилось все необходимое оборудование – и лодка тоже. За три недели до того, как ты увидел темное пятно в воде. То есть у них уже тогда была возможность утопить тело без лишних проблем.
– Да.
– Потому что без лодки этого не сделаешь.
– Нет.
– Утопить тело мог и кто-то другой, мало-мальски сведущий в водолазном деле, пока эти двое напивались в деревне – они ведь по выходным уходили в загул, верно?
– Да.
– Двадцать седьмого августа как раз была суббота (новые бумажки: календарь, план мероприятий молодежного клуба) – в клубе устраивали праздник, и оба водолаза были там.
– Да?
– А ты там был?
Юн не помнил и сказал:
– Вероятно.
Редкий праздник в округе обходился без его присутствия – где-нибудь неподалеку в лесу.
– Насколько мне удалось узнать, тебя там не было.
– Вот как.
– А Лиза как раз была. Несколько человек видели ее, причем в компании водолазов, с Георгом. Он, кстати, вообще пользуется славой бабника. Его не только Римстад, но и многие мужчины на острове недолюбливают. А тебе он нравится?
– Не знаю.
– Тебе не за что его любить?
Юн дернул себя за волосы и опустил глаза.
– Вроде нет.