— Вообще-то неплохо. Нарисую и это.
Он бросил карандаш и закурил.
— Это твои картины?
— Не все. Какие тебе нравятся?
Я показала.
— Это картины довольно известного художника. А это моя.
На картине было нарисовано множество странных лиц: смеющихся, плачущих, испуганных и злых. Все было перемешано на этой картине, и только по глазам можно было судить о характере их чувств.
— В деревне я видела человечков на надгробных камнях. Они похожи на этих.
— Дела мои пошли бы значительно лучше, будь у меня такие ценители, как ты. На этой картине… — И он вдруг замолк.
Но я уже разглядывала другое полотно: у подножия водопада стояла девчушка, она тянула вверх руки и смеялась. А вторая присела на противоположном берегу и сосредоточенно рассматривала свои ноги.
— Это хорошо. Чья она?
— Эта тоже моя, — продолжая рисовать, ответил Заза.
— Позавчера утром я была здесь. Дверь была открытой.
Он недовольно взглянул на меня.
— Да, тогда мне нездоровилось.
Этим он дал понять, что надо сменить тему разговора.
— А что мне теперь делать?
Он удивленно посмотрел на меня и улыбнулся.
— Садись.
И нужно же мне было задать такой глупый вопрос!
— Я хочу сказать, может быть, тебе нужно что-нибудь постирать или приготовить?
— Тебе что, делать больше нечего?
— Нечего.
Заза взял со стола кисть и начал чистить ее.
— Тогда раздевайся, а я буду рисовать. У тебя красивое тело.
Будто защищаясь, я скрестила руки и съежилась. Мне захотелось найти в его словах что-то непристойное, чтобы разом все оборвать и уйти отсюда. Но сказаны они были так буднично, словно он просил открыть окно. И все-таки я не сдержалась.
— Заза, ты за кого меня принимаешь?
Он улыбнулся.
— Ты мне сама сказала, что ты — Нино, но теперь ты больше похожа на Жанну д’Арк.
— Да, я Нино, а не Додо!
— Какая разница!
Меня бросило в жар от подобного хамства: неужели он действительно не видит между нами разницы?
— Разница в том, пойми же ты, наконец, что я не перед каждым раздеваюсь!
Он насмешливо посмотрел на меня и, приблизившись, взял за подбородок:
— Малышка, я ведь тебя не просил приходить сюда…
На этот довод мне нечего было сказать. Я отвела его руку, взяла сумку и вышла. Он рассмеялся мне вслед.
Я была унижена. Чем же меня так притягивает этот выродок? Тем, что красив? Нет. Может быть, во мне говорит жалость? Нет. А может быть, это простое любопытство? Нет. Тогда, любовь? Нет, нет, нет!
Глаза мои были полны слез, и я ничего не видела перед собой.
— Нино! Что случилось, Нинико?
Взмах ресницами — и слезы уже катятся по щекам. И будто становится легче.
— Что случилось? Все, все случилось!
— Что все? Что с тобой? — Мери, самая близкая подруга, трясет меня за плечо.
— Нет, ничего, это я просто так…
— Тогда почему ты плачешь на улице, скажи мне.
Я прижимаюсь к Мери, как обиженный ребенок к матери.
— Я люблю Зазу… Люблю…
Мери смеется.
— Чтоб тебе пусто было! Как ты меня напугала! Пойдем ко мне, и ты все толком расскажешь.
Мери махнула рукой. Зеленоглазое такси, затормозив, окатило нас с головы до ног водой из лужи.
Мери некрасива, но привлекательна. Хотя, может быть, она и красива, но ее слишком умные глаза и слишком серьезный вид всегда отпугивают мужчин. Она действительно умна. И, наверно, потому не очень счастлива. Внешне она кажется равнодушной. Но между тем она любит всё и всех.
Меня она выслушала молча. И, подумав о чем-то, спросила:
— Как ты думаешь, он много курит?
Я пожала плечами, меня волновало совсем другое.
— Может, это не мое дело, но я посоветовала бы остановить свой выбор на Гиви. Он неплохой человек.
— Легче всего давать советы, но скажи, что бы ты сделала на моем месте?
Мери не ответила, потому что в дверь позвонили. В комнату вошла ее мать и попросила выйти нас к гостям. Но я не осталась.
— Нино, пойдем завтра к морю, — предложила Мери. Она знала, что я очень люблю море.
Я медленно вхожу в воду, пригоршнями обливаю ноги, живот, руки, спину. Озноб пробегает по телу, я смеюсь. Окатываю Мери водой и ныряю. Я не плыву, я ласкаю руками волны, и они отвечают мне тем же. Я переворачиваюсь на спину и снова погружаюсь в воду, чтобы проникнуть в ее тайны. Наконец мы выходим из воды и ложимся на песок: я на спину, она на живот. Солнце не уступает воде в ласке. Доносятся чьи-то голоса, но они очень далеко. Дальше, чем солнце. Вдруг:
— Заза, хочешь покататься?
Мой взгляд скользит и останавливается на знакомом, желанном теле. Мери смотрит на меня:
— Это он?
Я не отвечаю, поднимаюсь и не оглядываясь иду назад, в море. Я не слышу, но чувствую, что кто-то плывет за мной. Силы мои на исходе.
— Ты здорово плаваешь, малышка.
Он подплывает ко мне.
— У меня есть имя, и, по-моему, неплохое.
— Ты сердишься на вчерашнее? Вообще-то и ты птичка хоть куда.
— Прошу прощения.
— Давай разрешим наш спор. Нырнем, и, кто дольше продержится под водой, тот и будет прав.
Я улыбаюсь и в знак согласия киваю головой. Я надеюсь на свои легкие.
— Один, два, три!
Я делаю глубокий вдох и ныряю, ожидая победной минуты. Но вдруг под водой я чувствую прикосновение рук к моему телу.
Я не могу противиться, потому что его тело, которое прижимается ко мне, его губы, которые нежно касаются моих, его руки, которые обручем обвили меня, теплее в сто, нет, в тысячу раз моря и даже самого солнца.
На берегу Заза останавливает меня.
— Нино, ты придешь ко мне вечером?
Я сразу сникаю. Молчание — знак согласия, но на отказ у меня нет ни сил, ни желания.
Только сойдя с автобуса, Мери заговорила:
— Могу я тебя о чем-то попросить?
— Да.
— Не обманывай Гиви.
— Этого у меня и в мыслях нет. Ты ведь знаешь, как все произошло, и к тому же тогда я еще ничего не решила.
— А теперь? — улыбнулась Мери.
— Теперь я решилась.
— Что ж, тебе виднее. — Мери обняла меня и поцеловала. — Если я когда-нибудь буду тебе нужна, то ты знаешь, как меня найти. Ну, счастливо!
Я стояла на вокзале, до дому было далеко, но все-таки я отправилась домой пешком. Сейчас мне не хотелось встречаться с кем-нибудь из знакомых, и поэтому я свернула на узкую улочку. Вошла в телефонную будку, сняла трубку и задумалась.
С будкой поравнялся пожилой мужчина. Вернее, подкатил к ней: ниже меня ростом, живот, словно у беременной женщины на девятом месяце. Фу, какая мерзость! Наверное, он уверен, что достиг в жизни всего, о чем только может мечтать человек, и теперь ему осталось лишь набить пузо изысканной едой, завалиться на тахту и переваривать съеденное. Безусловно, он старается хорошо выглядеть: на нем аккуратно выглаженные брюки из дорогой ткани, импортная рубашка, новые, начищенные до блеска туфли. Но и это не может скрыть его уродства. Кажется, пот въелся даже в кожу его башмаков.
Несколько раз я набирала по две цифры и вешала трубку. Наконец уступила ему место у телефона.
— Звоните. Мой номер занят.
Он долго говорил, кричал в трубку и, неожиданно прервав разговор, выскочил из будки и побежал, смешно перебирая ногами.
Я позвонила Гиви на работу. Трубку взял он сам, но, видимо, ничего не слышал, и поэтому мне пришлось кричать.
Я просила его зайти ко мне после работы. Он пообещал, и действительно, ровно в четверть восьмого был уже у меня. Гиви улыбался, ему предстояло продвижение по службе, и он искрение радовался этому.
Я разогрела обед, накрыла на стол. Скоро пришла мама, и мы сели обедать. Мама и Гиви ели с аппетитом, мне же кусок в горло не лез. Я хотела разлить в рюмки коньяк, но Гиви прикрыл свою ладонью.
— Нет, мне не наливай, я за рулем.
— Тогда сама выпью. — Я придвинула рукой рюмку к себе и выпила.
— С каких это пор ты пристрастилась к спиртному? — засмеялась мама.
— А мне это и сейчас не нравится. — Я выпила еще одну. — Просто я не пила с тех пор, как мы были на фуникулере, помнишь, Гиви?
— С того дня прошло не так уж много времени.
— Да, не больше десяти дней, но за этот короткий срок произошли существенные изменения, и в первую очередь со мной. — Следующую рюмку коньяка я пила медленнее.
— Почему ты говоришь загадками? Я не понимаю тебя. — Мама заволновалась.
— Мама, я пригласила Гиви для того, чтобы извиниться перед ним за одну-единственную ложь. А сейчас я не могу уже лгать.
И я рассказала обо всем, что произошло в тот памятный для меня день. Закончив свой рассказ, я взглянула на них. Гиви, уставившись в тарелку, ковырял в ней вилкой, мама смотрела на меня расширенными от изумления глазами, которые стали больше, по крайней мере, раза в три.
— Ты уходишь?.. И ты останешься у него?
— Да, мама. Меня, как видишь, никто не заставляет делать это, и я не сошла с ума. Нет. Я иду туда по своей воле, потому что он мне дороже всех. Я люблю его больше тебя, мама. И я ни за что не уступлю вам сегодняшний вечер. Даже если потом буду жалеть всю жизнь.
Мама вдруг сразу как-то обмякла и, закрыв руками лицо, проговорила дрожащим голосом:
— Если ты сейчас уйдешь, то никогда уже не вернешься.
— Мама, я могла ведь сделать так, что ты никогда ни о чем не узнала бы. Но, наверно, у меня еще есть совесть. Поэтому прошу, простите меня, облегчите мою вину перед вами.
Когда я уходила, они все еще сидели неподвижно. Не чуя под собою ног, я пришла к дому Зазы. В дверях я столкнулась с незнакомым парнем, который, даже не взглянув на меня, пинком открыл дверь, и я снова очутилась в полумраке комнаты, напуганная уже знакомым мне запахом.
Их было трое, не считая Зазы, отрешенных от мира, валявшихся на полу с пустыми лицами. Я без сил опустилась на стопку книг в углу комнаты.
Вот так встреча!
Когда я шла сюда, моему взору, словно в кино, рисовались картины одна прекраснее другой. Вот женщина входит в красиво убранную комнату: везде цветы, на белоснежной скатерти — ваза с фруктами и сладостями. Вот, улыбаясь, к ней подходит мужчина, они обнимаются, шепчут друг другу нежные слова. А он! Он даже не помнил обо мне!