Ночью в полудреме я почувствовала, что Заза откинул одеяло и обнял мои ноги. Но я сплю, милый, сплю и ничего не слышу. Ну-ка попробуй разбудить меня! Он целовал мои ноги, постепенно продвигаясь все выше, и, когда он коснулся губами моих губ, я обняла его. Обвались в ту минуту потолок, я бы так не закричала.
— Боже! Кто это?!
— Тс-с, не кричи! — Рамаз прикрыл мне рот рукой.
— Заза! — крикнула я. — Где Заза?
— На седьмом небе. — Рамаз придвинулся ближе. — Тебе нужен именно он?
Я закричала, закатила ему пощечину и выбежала на кухню. Заза сидел на корточках, прислонившись к холодильнику и положив голову на колени. Я вцепилась в него и стала трясти.
— Заза, помоги мне! Опомнись, Заза! Помоги мне!
В ответ он лишь повел плечом, отмахиваясь от меня.
Я опустилась рядом с ним на колени и с плачем принялась звать его. Обернувшись, я увидела Рамаза. Он стоял, прислонившись к стене, с расстегнутым воротом, и недобро смотрел на меня.
— Грязная свинья! — кричала я. — Ведь и ты куришь! Почему же ты сейчас не такой же, как он?! Что, случай подвернулся? Свинья! Подонок!
Он подошел ко мне и до боли сжал мою руку.
— Это не поможет тебе, детка! Зря стараешься!
— Не смей, а то я закричу!
Внезапно согнувшись, я укусила его в руку и, оттолкнув, вбежала в ванную, захлопнув за собой дверь.
Выругавшись, Рамаз ударил кулаком в дверь. Потом немного постоял за дверью, и по удаляющимся шагам я наконец поняла, что он ушел.
Не знаю, сколько времени я, плача, просидела на полу рядом с Зазой.
Уже светало, когда Заза поднялся и с трудом дошел до дивана. Мне не спалось: трещала голова, лицо опухло от слез.
Проснулся Заза в дурном настроении.
— Свари кофе, — буркнул он.
— Сам сваришь. Я ухожу, — спокойно ответила я.
— Куда?
— Домой, к маме.
Не привыкший к такому тону с моей стороны, он удивился:
— Скоро вернешься?
— Я не вернусь.
— Почему?
— Так нужно.
— Если нужно… значит, нужно!
Он знал, что одним только теплым словом, одним ласковым жестом стер бы мою обиду и успокоил меня, но он не счел нужным делать этого. Он знал, что значит для меня разлука с ним, знал и пользовался этим.
Обида душила меня, и я не сдержалась:
— Я уйду! Но сначала скажу тебе все. Не улыбайся: ничего хорошего ты не услышишь. Как можно назвать человека, который плюет в лицо тому, кто его любит? Подлецом! Как назвать человека, который свою молодость, красоту, способности отдает за щепотку зловонного зеленого порошка? Тряпкой! Если одному очень плохо, а другой не может ему ничем помочь, так как предается в эту минуту неземному блаженству, то как его назвать? Мерзавцем…
Я видела, как на шее его напрягаются мышцы, но остановиться уже не могла.
— Не слишком ли много ты себе позволяешь, малышка? — проговорил он наконец.
— Напротив, я слишком мягко обращаюсь с тобой.
Он устало откинулся на спинку стула:
— Чего же ты хочешь от меня?
— Мне, как и каждой женщине, хочется видеть в тебе опору, иметь рядом здорового и сильного мужчину, во всем превосходящего меня, который помог бы мне…
— О какой помощи ты все время твердишь? Что у тебя стряслось?
Я растерялась и не сразу нашлась что ответить.
— Ничего особенного… Мне вдруг стало плохо, понадобилось лекарство, но ты валялся, как чучело!
— Ну, довольно! Уходи, если хочешь! Только не устраивай мне сцен! Уходи. Тебя никто не держит! Уж не стала ли ты, в конце концов, моим опекуном?
— Стала.
— Кто же тебя заставляет так заботиться обо мне, позволь спросить?
— Ребенок!
Заза стоял спиной ко мне. Он медленно обернулся.
— Какой ребенок?
Я скривила в улыбке губы:
— Обыкновенный. Крикливый и сопливый — следствие сумасшедших ночей. Слышал о таком?
Он вытаращил на меня глаза.
— Только не думай, что я от него избавлюсь. И тебе не доставлю беспокойства: как-нибудь сама воспитаю его. И пусть он будет не сыном наркомана, а всего лишь ублюдком. Так будет лучше для него.
Я начала складывать вещи. Заза неподвижно стоял передо мной. Наконец он открыл мою сумочку, вытащил из нее ключи и вышел, заперев дверь снаружи.
Я была довольна: мое выступление прошло не без успеха, ведь я так старалась… Немного успокоившись, я легла в постель.
Заза вернулся поздно. Пообедав, он выкурил несколько сигарет подряд и как бы между прочим обронил:
— Я был у врача. Буду лечиться.
Я отвернулась от него, чтобы он не заметил моей торжествующей улыбки. Итак, посмотрим, долго ли продлится мое торжество. И моя ли это победа или ребенка? Впрочем, все равно, ведь отныне мы с ним одно целое.
С тех пор с Зазой произошли некоторые перемены. Его ласки стали нежней и умеренней. Я познакомила его с Мери и была рада, что они понравились друг другу. Но маму я никак не могла уговорить, она ни за что не хотела видеть Зазу.
В ноябре Заза предложил пойти в загс и расписаться. На вопрос, зачем это нужно, он ответил:
— Ребенок должен носить мою фамилию.
Мы поженились и пригласили только самых близких друзей и соседей, которые буквально молились на меня, приписывая исцеление Зазы исключительно мне. Свадьба была хоть и скромной, но веселой: Заза рассказал, как у меня разболелся живот и как я сюда попала, как я поселилась здесь и потом женила его на себе. Гости надрывались от смеха…
Приближалась зима. Доктор сказал, что плод большой и что мне нужно больше двигаться. Но я стеснялась выходить на улицу и занималась гимнастикой дома.
Однажды я купила красивый ситец и сшила несколько распашонок. Заза взял одну и повертел в руках:
— Какие маленькие…
На следующий день он принес домой трехколесный велосипед и был очень доволен.
В общем, мы готовились к рождению ребенка и спокойно ждали его появления.
В конце апреля меня увезли в больницу. Роды совсем не похожи на праздники дней рождения, но я держалась стойко. Со мной просто не могло случиться ничего плохого, ведь внизу ждал Заза! Но, боже мой, как я устала от боли. Я кричала, мне так хотелось освободиться от нее. Наконец старая акушерка сообщила мне о рождении сына. Я лежала совершенно обессилевшая и никак не могла понять, почему кричит лежащая рядом роженица.
Утром следующего дня мне принесли письмо от мамы, наполовину стертое слезами. Звонила Мери и обещала проведать меня, если удастся выкроить время. Но Зазу я ждала напрасно: он не пришел.
В моей палате лежали еще четыре женщины. Они рассказывали и рассказывали нескончаемые истории, говорили о плохих и хороших сторонах семейного быта, и это им не надоедало. Одним не повезло со свекровью, другие были недовольны братьями и сестрами, третьи жаловались на мужей. Вечером же, когда в палату внесли запеленутых новорожденных, все притихли, и только иногда были слышны ласковые слова, обращенные к малышам.
— Почему не принесли моего ребенка? — спросила я громко.
— Первенец? — поинтересовалась полная светловолосая женщина.
— Да, — ответила я.
— Сразу видно: лежишь в постели, нежишься. Встань, пройдись немного. Вон, посмотри на нее. — Она кивнула на лежащую в углу женщину. — Она родила сегодня в полдень, набегалась по этажам, а теперь отдыхает. Не беспокойся, могут еще и три дня не приносить ребенка — это как скажет врач.
Утром пригрело солнце, небо блестело, как зеркало, на соседней крыше ворковали голуби, и люди на улицах были как-то по-праздничному веселы. Я стояла у окна, и вдруг мне захотелось раствориться среди этих людей, я думала о том дне, когда я выйду отсюда с завернутым в розовое одеяло малышом и Заза отвезет нас в наше уютное гнездышко.
Снова принесли детей. Малыши так пронзительно кричали, что у меня заныло сердце, ведь, может, и мой так же где-то кричит. И так мне захотелось посмотреть на него хоть одним глазом, что я поднялась в детское отделение. Сиделка, став в дверях, сказала, что сюда входить нельзя и что ее ругают за нарушение порядка. После долгих уговоров я ей успела изрядно надоесть, и она мне посоветовала обратиться к врачу. «Может, и впустит», — добавила она.
Я постучала в дверь и вошла в кабинет врача. Мужчина лет сорока с лишним, с проседью в волосах сидел за столом и что-то писал.
— Что вам угодно? — спросил он, не поднимая головы. Я застегнула пропитанный хлоркой халат и смущенно повторила свою просьбу. Врач недовольно мотнул головой, поднял трубку телефона и спросил:
— Фамилия?
— Модебадзе.
Он положил трубку и внимательно посмотрел на меня:
— Значит, это вы — Модебадзе? — Он встал и указал мне на стул. — Присядьте, пожалуйста. Я как раз собирался повидаться с вами.
Я подумала, что он, наверное, знакомый мамы, и села.
— Вы, оказывается, молоды и красивы. — Он провел рукой по моей щеке.
Я совсем растерялась: неужели он будет приставать ко мне?
— Это ваш первенец, не так ли?
Я кивнула.
— Ну что такое один ребенок? Вы до старости еще успеете пятерых народить, а то и восьмерых. Правда, детка? А теперь, к сожалению…
Улыбка застыла у него на лице. Ошеломленная, я смотрела на него и не понимала, о чем он говорит.
— Только не волнуйтесь, вам это вредно.
— Он умер? — едва слышно произнесла я.
— Еще нет, но, наверно, скоро… Но так будет лучше… И вы бы измучились и он.
Вдруг в глазах у меня потемнело. В ушах стоял такой звон, что я уже не слышала голоса врача. Он дал мне выпить воды. И стал утешать:
— Ты же сильная девушка… все уладится… думай о будущем.
Я очнулась и, схватив стакан, допила воду.
Врач сел с чувством исполненного долга.
— Я хотел спросить: наблюдались ли у вас в семье психические или венерические заболевания, или…
— Или наркоманы?
— Да, возможно, и это. Я не утверждаю, но…
— Можно мне посмотреть на него? — прервала я врача.
— Может быть, не нужно?
— Покажите мне ребенка, — уже твердо повторила я.
— Вам нельзя сейчас…