Теперь, стоя на маленькой площади под дождем, он осознал, что несправедливо поступил со своей матерью и использовал ее поведение как оправдание. Из событий в Борго-Сан-Пьетро Энрико понял, что у матери было достаточно причин молчать. Если священник решился на убийство, то заговорит ли откровенно простая женщина? Энрико подошел к церкви Сан-Франческо. Он не знал, почему выбрал именно ее. Почти машинально омыв руки в чаше со святой водой перед входом, он перекрестился. Он не мог вспомнить, когда делал это в последний раз. В церкви было темно, холодно и пусто. Ему казалось, что его шаги отдаются слишком громким эхом, когда он медленно шел по нефу. Энрико остановился перед столом со свечами, полез в карман, чтобы отыскать монету, а затем опустил ее в прорезь коробки. Металлический звон нарушил благоговейную тишину. Энрико зажег свечку и поставил рядом с остальными, вспоминая о матери и о том, как несправедливо думал и говорил о ней.
Потом он бросил вторую монету в ящик, зажег еще одну свечу и впервые за много лет произнес нечто похожее на молитву. Это были не те заученные наизусть слова, которые монотонно и зачастую бездумно повторяют обычные прихожане, а слова, которые шли от сердца. Опустившись на колени и молитвенно сложив руки, Энрико со всей искренностью просил за Елену, за ее жизнь и здоровье. При этом он чувствовал, будто обрел нечто давным-давно утерянное.
— Молитва помогает в нужде и нам самим, и людям, за которых мы молимся. Бог прислушивается к нам, если мы говорим с ним, пусть даже он и не подает никаких знаков, которые мы можем почувствовать. Мы просто знаем, что Бог рядом с нами, на нашей стороне. Это чудо нашей веры.
Слова, прорвавшиеся к Энрико будто сквозь пелену тумана, вернули его из отрешенности. Только когда он услышал чей-то голос и увидел возле себя темный силуэт, ему стало ясно, что был в церкви не один. Сначала Энрико подумал, что к нему подошел священник церкви Сан-Франческо, но потом заметил широкие пурпурные ленты, шапочку такого же цвета и золотой массивный крест на груди, свисавший на длинной цепочке. Мужчине среднего роста было около шестидесяти. Он носил круглые очки без оправы. Это был кардинал.
Энрико растерялся, он не ожидал встретить в маленькой Пеше высокопоставленное лицо. Тут же поднявшись с колен, он сказал:
— Вы ошиблись, ваше высокопреосвященство, я хоть и католик, но неверующий.
— А я мог бы поклясться, что вы только что молились, — ответил священник, слегка покачав головой.
— Ну… да, так и было. Но это впервые за много лет.
— Лучше один раз за много лет, чем вообще никогда. Блудным сыновьям, которые все же вернулись к нам в лоно, наш Господь особенно радуется.
— Я только не уверен, что буду делать это регулярно… Молиться, я имею в виду.
— Идите и прислушайтесь, что говорит вам сердце! Человеческое сердце, как правило, хороший советчик, сын мой.
— Может быть, вы и правы, ваше высокопреосвященство.
— Я рад, что вы пытаетесь снова обрести веру. — Кардинал сделал приглашающий жест и указал на пустующую исповедальню. — Наверное, прошло много времени с тех пор, как вы очищали свою совесть перед Господом.
— Я не знаю, — с сомнением ответил Энрико. — Мне кажется, еще слишком рано для этого.
Кардинал понимающе кивнул.
— Как я уже говорил, слушайте свое сердце! Человек может получить безмерную помощь, очистив свою совесть. Я совсем недавно сам пережил такое, приняв исповедь отца Умилиани.
Энрико удивленно взглянул на кардинала.
— Вы были у Умилиани? Он вам открылся?
— Именно так, и после этого ему стало немного лучше.
— Но почему же он убил Бенедетто Кавара?
— Синьор Шрайбер, вы как католик должны знать, что исповедь обязывает к абсолютному молчанию. Даже Иисусу духовник не может передать то, о чем ему рассказал на исповеди отец Умилиани.
— Вы знаете, кто я такой, ваше высокопреосвященство?
— Я пришел сюда, чтобы поговорить с вами. Привратник в госпитале сказал, что вы вошли в портал церкви Сан-Франческо. Церковь, как вы, наверное, догадываетесь, очень озабочена происшествием в Борго-Сан-Пьетро. Вполне вероятно, что вы сумеете мне помочь и прольете свет на это дело.
— Ваше преосвященство, вы же наверняка разговаривали с полицией.
— Конечно.
— Тогда вам известны обстоятельства. А больше я не знаю. Я лишь спросил у бургомистра о своих родственниках. Он же соврал мне, сказав, что в деревне никто из Бальданелло больше не живет, а священник в отъезде. Почему он соврал и зачем поспешил к отцу Умилиани, я понятия не имею, также как и о мотивах убийства. Думаю, вы об этом знаете больше, чем я.
— У отца Умилиани свои заботы, — объяснил кардинал и указал в конец продольного нефа. — Взгляните-ка!
Он подвел Энрико к картине, на которой был изображен святой с ранами, какие можно видеть у распятого Спасителя на многих изображениях. Картину окружали шесть сцен из жизни святого. По этим рисункам Энрико догадался, что это за святой.
— Святой Франциск, Франциск Ассизский, — сказал он.
— Да, покровитель этой церкви и заступник всех итальянцев, — подтвердил кардинал. — Сын богатого купца, «плейбой», как сказали бы сегодня, который отказался от всего, чтобы, облачившись в грязную монашескую сутану, посвятить жизнь Богу. Пример тем людям, которые думают, что больше не в силах терпеть страдания. Франциск все время думал о Боге, о своих ближних, о животных, которых он считал связанными с людьми, но никогда о себе самом.
— Эти стигматы наглядно демонстрируют его страсть к страданиям?
— И даже больше. Он принял их, и тому есть свидетели. В 1224 году, будучи уже старым, больным и слабым, он получил от Господа на горе Алверно эти стигматы. Это было на Воздвижение, когда Христос оказал ему милость и высшее признание.
— Не знаю, можно ли отнести получение стигматов к милости, — с сомнением произнес Энрико.
— Это же раны Господни! — воскликнул кардинал. Его голос прозвучал несколько осуждающе, но потом он задумчиво улыбнулся и полез в карман сутаны. — Если вам потребуется христианская помощь или вы вспомните что-нибудь важное о происшествии в Борго-Сан-Пьетро, обращайтесь прямо ко мне.
Он дал Энрико визитную карточку с адресом в Ватикане и надписью: «Герольд, кардинал Феррио, секретарь Конгрегации доктрины веры».
— Вы из Конгрегации доктрины веры? Эта организация — преемник инквизиции, так ведь?
— Если бы я был инквизитором, сын мой, стал бы я так дружелюбно с вами разговаривать?
Кардинал простился, потому что, по его словам, ему нужно было срочно отправляться обратно в Рим. Энрико еще немного задержался в церкви, обдумывая столь странную встречу. Несмотря на любезные слова Феррио, Энрико не покидало чувство, что он побывал на допросе, на котором кардинал вел себя ловчее и изощреннее инквизиторов прошлых столетий. Пожав плечами, Энрико сунул карточку в карман и пошел к выходу. Он проголодался и устал. После скорой трапезы Энрико намеревался отправиться в отель и пораньше лечь спать. Но до этого он еще хотел почитать записки Фабиуса Лоренца Шрайбера, чтобы как можно больше узнать об истории своей семьи.
Странно, но без Риккардо и Марии Бальданелло я вдруг почувствовал себя одиноким среди всех этих офицеров и высокопоставленных лиц Лукки и окрестностей, которых Элиза Бонапарт пригласила на свой праздник. Полковник Шенье, адъютант герцогини, выделил моим мнимым слугам место в большой кухне, где, как он сказал, позаботятся об их пропитании. Неужели за последние дни я так привык к близости Марии, что ее нынешнее отсутствие вызывало во мне болезненные чувства? Даже сейчас, когда Шевье представил меня каким-то господам, их женам и дочерям, облаченным в шелковые наряды с блестящими украшениями, я невольно сравнивал их с обычной девушкой. Все они не шли ни в какое сравнение с Марией! Тем больше я сожалел о том, что она — сестра бессовестного главаря банды, которая знала о его преступлениях, терпела это и даже поддерживала его.
Снова и снова меня поздравляли с чудесным спасением, искренне или не очень справлялись о моем здоровье. Я вынужден был слушать проклятия в адрес разбойников с большой дороги, которые творят бесчинства в окрестностях Лукки. Эта хула была явным доказательством того, что Мария принадлежала к отверженным людям и находилась в постоянной опасности. Ее жизнь в любой день могла завершиться виселицей, если бы открылась правда о ее брате.
От таких мыслей чувства во мне изменились, сожаление переросло в страх.
Я снова попытался найти среди присутствующих господ человека, которому я был обязан поездкой в Верхнюю Италию. Но как я ни старался, мне не удалось распознать своего заказчика. Я был разочарован. Но затем подумал и сказал себе, что этот таинственный господин, наверное, не хочет проявлять ко мне интерес прилюдно. Оставалось лишь набраться терпения: тот, кто так истратился, чтобы доставить меня сюда, наверняка скоро проявит ко мне интерес.
Капитан Ленуа подошел ко мне и спросил, как мне понравился парад. Когда я лестно отозвался о его солдатах и товарищах, то заметил, как полковник Шевье наморщил лоб. Он не без оснований полагал, что в том состоянии, в котором меня нашел, я едва ли мог насладиться парадом даже наполовину.
В мгновение ока внимание всех приковала одна дама, которая вышла на середину праздничного зала. Это была герцогиня Элиза, сообщившая об особом развлечении: ее супруг исполнит соло на скрипке. Буря аплодисментов, казалось, никогда не утихнет. Герцог подошел к Элизе, вежливо поклонился и прижал подбородком инструмент. Сначала я думал, что аплодисменты звучат исключительно из вежливости и уважения к высокому титулу. Но я вынужден был изменить свое мнение, как только зазвучали первые ноты. Бачокки действительно великолепно играл на скрипке, и Ленуа одобрительно заметил по этому поводу:
— Герцог прекрасно обращается со скрипкой, как ни с чем другим.
Мне показалось, что в словах Ленуа скрыт двойной смысл, и я испытующе взглянул на него. Неужели капитан хотел сказать, что способности главнокомандующего в музыкальной области выше, чем в военной? Это только подтверждало бы слова Риккардо о Бачокки. Но Ленуа выглядел абсолютно невинно, прислушивался к мелодичным звукам скрипки и, казалось, не собирался уточнять брошенную вскользь фразу. Может быть, он вел себя так из-за присутствия полковника Шевье. Неожиданно полковник подал мне знак следовать за ним. Я уже собрался уйти, но заметил любопытный взгляд Ле