И когда полковник все это увидит, то поймет, что это не блеф. Что мы можем повредить его убежище… И тогда… Тогда появляется шанс, что он впустит вовнутрь… не всех, черт с ними, с этими дармоедами, их шлюхами и детенышами. Пусть он меня впустит, с семьей или без семьи – пусть впустит. И комбрига с людьми, если по-другому нельзя.
Если вопрос поставить таким образом – все может получиться. Мне терять нечего.
– Нечего! – повторил вслух Утес и протянул руку к Никите Ильичу. – Связь с командиром бригады давай. Пока у нас есть время…
Но времени у них не было. В этом смысле Утесу и его колонне не повезло. В Москве эпидемии еще, кажется, не было, а тут…
Пилот частного реактивного самолета почти дотянул из Берлина до Москвы. Оставалось всего-ничего, когда в небольшом салоне вдруг что-то произошло. Послышался крик, почти сразу же перешедший в хрип. Зазвенело бьющееся стекло.
Пилот убедился, что автопилот работает, отстегнул ремни, встал с кресла и открыл дверь в салон. Все четверо пассажиров – сын хозяина с секретуткой и два охранника – корчатся на своих креслах. Пена изо рта, хрип, судорожные движения рук и ног.
– Мать твою… – прошептал пилот.
Он не хотел делать этот рейс. В Берлине вовсю бушевали эпидемия и беспорядки. Говорили о массовом помешательстве, даже о случаях каннибализма. Но пилота уговорили. Ему предложили столько денег, что вполне можно было перестать работать до самого конца жизни. И то вряд ли потратишь.
Он и не смог потратить.
Ему сказали, что те, кого он будет вывозить, в костюмах биологической защиты. Ему даже выходить из самолета будет не нужно. Просто посидит в противогазе – и все. Потом взлет и посадка. Полтора часа лета.
Он и согласился, как последний идиот.
А теперь…
Хозяин перестал дергаться, замер. Открыл глаза и попытался встать с кресла. Дернулся, словно забыв, что ремень нужно отстегивать. Просто дернулся и упал на место. Снова дернулся, захрипев странно, не по-людски.
– Мать твою, – повторил пилот, бросился кабину, захлопнув за собой дверь.
Он вцепился в штурвал, резко снижаясь. До аэропорта не дотянуть. Да там к тому же человека из зараженного самолета обнимать и целовать не станут. Или в карантин с больными, или просто сожгут на всякий случай.
Нужно садиться на какой-нибудь аэродром попроще. Аэроклубовский или частный. Там можно спастись.
В дверь с силой ударили. Еще раз. Значит, отцепился от кресла. Или отцепились. И теперь вчетвером дверь вынесут… Вынесут. Нужно немедленно садиться. Хоть на трассу. У него маленький самолет, все получится. Все…
Вот подходящее шоссе. Сбросить скорость. И смотреть в оба, чтобы не зацепить какой-нибудь столб. Можно было бы на площадь в каком-нибудь городке, но у него «Джет», а не какая-нибудь «Сессна». Ниже. Еще ниже. Дверь затрещала, в нее колотили чем-то тяжелым.
Скорее-скорее-скорее…
Самолет снизился уже до двадцати метров. Пятнадцать. Шасси… Черт с ним, с шасси, садимся на брюхо. Внимание.
Машины… Самолет зацепил некстати подвернувшуюся фуру. Крыло отлетело, корпус самолета швырнуло в сторону, на деревья лесопосадки. Удар! Пилот успел закричать и вскинуть руки, чтобы защитить лицо. Ствол дерева пропорол кабину, разорвал тело пилота почти пополам. Самолет перевернулся, ударился носом о землю, встал вертикально, поддерживаемый деревьями, потом медленно завалился набок.
Двигатели не загорелись. Люди, видевшие катастрофу, бросились от дороги к самолету. Попытались вскрыть дверь. Кто-то притащил топор, монтировку. Через полчаса люди стали умирать.
Первый замер, схватившись руками за горло, попытался закричать, но изо рта потекла кровавая пена. Люди падали один за другим, словно что-то невидимое потянулось от разбитого самолета к дороге.
Люди падали-падали-падали-падали… Кто-то, кого смерть, кажется, не коснулась, побежал. Водитель бросился к «Газели», попытался развернуться, но дорога была забита. Он повернул машину на проселок, потом на поле, чудом проскочил сквозь березовую рощицу, вломился в лес. «Газель» застряла между стволами молодых деревьев. Водитель выпрыгнул и побежал в лес, все глубже и глубже, не обратив внимание на табличку с предупреждением, что территория принадлежит министерству обороны и вход на нее посторонним воспрещен.
Водитель бежал и бежал. Падал и снова вставал. Он убегал от смерти, надеялся, что получится спрятаться, укрыться в лесу.
Он бежал и бежал, когда прозвучала команда «Стой!». Он не остановился, даже когда прозвучала команда: «Стой, стрелять буду!» Он просто не слышал ничего, кроме своего тяжелого дыхания и грохота сердца где-то в горле.
Он и выстрела не услышал. Пуля ударила в грудь и пробила сердце. Сержант-контрактник умел стрелять. И получил приказ стрелять на поражение.
– Чего он бежал? – спросил сержанта солдат, подходя к трупу.
– А черт его знает, – пожал плечами сержант. – За смертью, наверное.
«Наверное», – хотел подтвердить солдат, но не смог – горло свело судорогой, автомат выпал из ослабевших рук. Сержант бросился к нему на помощь, но не смог сделать и двух шагов. Они не бежали за смертью – смерть сама пришла к ним.
И ко всей спецколонне, стоявшей на лесной дороге перед воротами Узла-3.
Глава 04
В эту ночь Янычар так и не уснул. Вначале действительно хотел вытащить на балкон кресло и подремать в нем. Однако начался дождь, не очень сильный, но частый и холодный, с боковым ветром, заносящим капли на балкон.
Янычар постелил себе постель на диване в гостиной и даже начал раздеваться, но, прислушавшись к своим ощущениям, понял – спать все равно не будет. Он и перед операциями тоже не мог уснуть. Нет, не нервы или паника, неоднократно проверял: пульс и давление в норме. Он просто не хотел спать.
Мозг отказывался от бездействия, продолжал прикидывать варианты, анализировать вводные, искать-искать-искать потенциальные угрозы и возможные прорехи в планировании.
Так и сейчас – хотя что тут планировать, когда все предельно понятно. Возможные угрозы? Вдруг рванет газовая колонка в доме. Кто-то откроет газ, а спичку не поднесет, не успеет… Так, стоп, в доме нет газа, тут все электрифицировано. Ладно, кто-то уронит фен в ванну, замыкание – пожар… Нужно будет все бросать и уходить? Возможно. Но этого наверняка предусмотреть нельзя. И предотвратить нельзя. Никак нельзя, поэтому – отложить на дальнюю полочку, вместе с землетрясениями, наводнениями и падением метеоритов. По мере поступления вводных и неприятностей будем их решать.
Он почти не знает противника – вот что плохо. Это беспокоило Янычара, заставляло время от времени вставать с дивана и ходить по комнате, заложив руки за спину.
Потом не выдержал и вернулся в кабинет, к компьютеру.
Интернет пока работал, несмотря на то, что Америка вроде как вырублена вирусом полностью. Или ее выкосило не всплошную, или серверы имеют резерв автономии. Янычар вошел в Сеть и три часа методически искал и скачивал материалы об эпидемии. Тексты и видео. Время от времени выходил на балкон подышать свежим влажным воздухом и глянуть – горят ли звезды над Кремлем. Ясное дело, что сейчас никто не станет их выключать, не хватало еще вызвать панику, но каждый раз, пройдя по балкону, Янычар испытывал легкое удивление – светятся. Светятся, и все тут.
Еще несколько раз он видел, как от Кремля летели вертолеты – эвакуация продолжается. Рискуют, подумал Янычар. Никто ведь толком не знает, как вирус распространяется и какой у него инкубационный период. Нужно было бы запереться в убежищах и перекрыть всякое сообщение с внешним миром.
Ну и вряд ли Президента и его ближайшее окружение станут эвакуировать по воздуху – лишний риск. Зачем-то существует система подземных коммуникаций. Метро-два и даже Метро-три. А на вертолетах – шестерок перевозят, и не в основные убежища, а в точки на периферии.
Из дома продолжали уезжать – без стрельбы, без скандалов, по-тихому, чтобы не привлечь внимания. На плачущих детей шикали, пытались уговорить, но дети все равно плакали.
Дети чувствуют, подумал Янычар. Как животные чувствуют приближение опасности. Или смерти. А Янычар… Янычар не чувствовал ничего, кроме легкого интереса. Ему всегда было приятно просчитать противника. Собрать данные, пошаманить над ними и выдать новый, оригинальный вариант операции, посрамить аналитиков.
Сейчас он быстро просматривал ролики, перематывал назад, замедлял, снова просматривал, останавливал кадры, рассматривая картинки внимательно, фиксируя детали. Значит, его первоначальные прикидки оказались правильными – заражение происходит не мгновенно. Нет, возможен вариант, что вирус действует молниеносно, сразу накрывая толпу, на одних сразу, на других не действуя вообще. Но это вряд ли. Скорее всего, есть какой-то минимум. Не очень большой, но и не секундный интервал. Десять минут? Пятнадцать? С точки зрения боевого применения мгновенно действующий вирус – не очень эффективен. А вот если он какое-то время не ощущается, если его начальное действие не проявляется никак, то противодействовать ему начнут с запозданием.
Ладно, это установить точно не получается, пометим, возьмем на учет. Какой-то английский блогер выставил информацию, что заражение проявляется через двадцать минут. Около двадцати минут. Зафиксируем – на всякий случай ждем полчаса.
Проявляется заражение всегда одинаково – человек падает на землю, бьется в судорогах, изо рта льется пена. Все, кто выставил в Сеть описание первого приступа, сходятся в этом совершенно категорично – судорога и пена. Паренек из Берлина в реальном времени гнал картинку в Сеть, с камеры. Сидел на балконе, подвывая от ужаса, но снимал, как люди падают, как некоторые из них остаются лежать в луже крови, а некоторые – почти половина зараженных, – подергавшись, поднимаются и начинают убивать тех, кому поначалу повезло не заразиться.
Янычар несколько раз прогнал картинку из Берлина, пытаясь понять, что именно на ней неправильно. Что-то царапало глаз. Улица была где-то в центре, в кадр попадал вход в станцию метро, тротуар и проезжая часть.