– Давай, за упокой Иваныча, – тихо произнес он. – Хотя по такому человеку лучше водки бы треснуть. Но это успеется. Земля ему пухом.
Ковалев выпрямился и тоже поднял стакан. Молча опорожнили посудины наполовину. Ковалев бросил окурок в мусорный бачок с надписью «Marlboro» по красному фону и тотчас же закурил новую. Димка – спортсмен-разрядник: каратист, пловец и парашютист – неодобрительно поглядел на него, но промолчал.
– Ты, Серый, помнится, про секту спрашивал, – после долгой паузы вполголоса заговорил он, – Как там ее – Синро Хикари. Бля, без бутылки и не выговоришь. Так зацепки кой-какие есть. В конце месяца мы проводили рейд вместе с УБНОНом. Парочку крупных дилеров выщемили. Представляешь, продают, суки, чистейший морфин в порошочке. Ребята из УБНОНа одного за жабры – тот колется. Купил, мол, крупную партию у такого-то. Имя, само собой, не назвал по причине полного незнания. Зато назвал адресок. – Богдан усмехнулся, видно, вспомнил что-то развеселое и хлебнул еще пивка. – Влетаем мы на этот адресок, – продолжил он. – Народу – тьма. Всех, понятно, вяжем. Полкило – представляешь? Полкило чистенького, как слеза, морфинчику. Бабок – море. Хлопцы хозяина за помидоры – как да что. Тот в молчанку играет. Ну, недолго ему дали в Зою Космодемьянскую играть, запрессовали. Тот – в сознанку. Взял там-то и там-то. Короче, по цепочке вышли на лабораторию. Я почему тебе все это рассказываю – во всех задержаниях сам участвовав Не видел бы – хрен поверил бы! До лаборатории взяли сорок семь кило! Сам видел, как ребята взвешивали. А лаба знаешь где? Хрен поверишь!
– Где-нибудь в Сосново, – холодно ответил Ковапев.
– Точно! – воскликнул Димка. – Молоток ты, Серый. Сам догадался или знал? Именно в Сосново.
– Не знал и не догадывался – вычислил, – отозвался Сергей. – Почувствуйте разницу. Но пока, кроме моей догадки – и то весьма эфемерной и в дело не подшиваемой, не вижу связи с сектой.
Димка со вкусом допил пиво и потянул к себе второй стакан.
– А ты не торопись. – лениво проговорил он. – Будет тебе и белка, будет и свисток. Времени сейчас, – он поглядел на часы, – всего только двадцать тридцать пять, так что три часика погоди. Кое-что и я тебе расскажу, но это так, мелочи. Виталька Рогозин вернется домой, мы пойдем на Братьев – и он тебе все выложит. Ждем-с первой звезды.
Он вальяжно раскинулся в жестковатом креслице. Ковалев тоже потянул к себе второй стакан, расправившись с первым. Закурил, поглядел на затянутое низкой облачностью небо. По зонту ударили первые слабые капли дождя. Улица Братьев Горкушенко в Новом Петергофе.
– А поганое же в этом году лето, – вдруг проворчал он, – То ли дело раньше… – и сам засмеялся своему стариковскому брюзжанию.
Вот чего Николай Николаевич не ожидал, так это того, что его пригласят на заседание Глав Синдиката и что штаб Синдиката находится в Питере. Он мог представить себе штаб где угодно – в Москве, Берлине, Лондоне, Париже. Да хоть в Новом Орлеане или Южно-Сахалинске, но почему-то не здесь.
Как гласит история Синдиката – по крайней мере, официальная внутренняя, – эта организация была основана в Санкт-Петербурге, в конце восемнадцатого века, как одна из масонских лож, увидевшая в аномале Сверхсущество будущего. По легендам, основал ее незабвенный граф Панин, слегка сбрендивший на старости лет, да еще начитавшись трудов, с позволения сказать, наперсницы престарелой Воронцовой-Дашковой – баронессы Штольц, непроходимой дуры, почитавшей себя великой натурософкой и анатомкой.
Кстати, история умалчивает, была ли между графиней и баронессой кроме духовной еще и лесбийская связь, хотя современники сходятся в одном – скорее да, чем нет. Но, так или иначе, ей удалось пронаблюдать за пойманным где-то в таежной глухомани у реки Вычегды и привезенным году этак в 1779-м в просвещенный Санкт-Петербург полуодичалым аномалом, которого местные жители называли «Ворса», хозяин леса, и панически боялись. Повязали это «чудо природы» суровые поморские мужики, у которых тот повадился переть припасы из закромов. Правда, в процессе борьбы Ворса покалечил половину мужского населения деревни, кое-кого даже убил. К исправнику он был доставлен полумертвым, так бы и сгнил на съезжей, ибо добиться от дикаря не удалось ничего, но какой-то самородок вывез его в клетке в Санкт-Петербург, надеясь заинтересовать Академию де сьянс.
Академия не нашла в одичалом человеке ничего сверхъестественного или нового – ибо таких найденышей исследовали в раже неофитства русских наук уже с десяток – и баронесса забрала его в свой зверинец, находившийся в имении где-то под Лугой, поместив между обычнейшим бурым мишкой и снежным барсом, супротив экзотического орангутанга. Видимо, решив, что лицезреть родственника дикарю будет приятно, – о родстве человека и обезьяны задумывались задолго до сэра Чарльза Дарвина.
Но единожды дикарь заговорил, да как! Отборнейшим черным матом, перемежая слова русские с тюркскими и малороссийскими, он обложил передразнивавшую его обезьяну. Прогуливавшихся в тот момент по зверинцу баронессу Штольц и юную княжну Коротаеву хватил скоропостижный обморок, а старый князь и барон застыли от изумления, подобно глупой и любопытной жене Лота. После приведения всех в чувство дикарь был отмыт и помещен в более пристойное место, а именно – в подвальную комнату господского дома.
История умалчивает как, но баронессе удалось разговорить северного лешего. Он оказался сыном отставного сержанта Лейб-гвардии Семеновского полка, списанного под чистую после Полтавского сражения из-за потери правой руки, оторванной шведским ядром. При своем почти сорокалетнем возрасте, дикарь, подстриженный и побритый, выглядел совсем юнцом – не более чем на двадцать – двадцать пять лет. Кое-что дикарь объяснял путано и несвязно, но большинство бесед баронессы с ним были дотошно запротоколированы и вышли в свет за год до смерти Екатерины Великой. И тотчас же попались на глаза Никиты Панина.
Кстати, кончила свои дни баронесса почти одновременно с императрицей, слишком доверившись миролюбию дикаря, который ее и загрыз, прежде безжалостно изнасиловав. О судьбе Ворсы история умалчивает. То ли сбежал, то ли был убит на месте преступления.
Граф Панин, несмотря на преклонные годы, проанализировал творение баронессы весьма трезво, отметя прочь лирическую чепуху глупой женщины, и решил, что это явление нельзя оставлять бесконтрольным. Тогда, правда, ни он, ни его приспешники не думали о судьбах человечества в целом, они мыслили о благе империи. И поскакали по ее просторам специальные гонцы, выявляя по одним им ведомым признакам «особых царевых людей», коих и забирали в специальные пансионы, содержавшиеся за счет богатых членов ложи. Незадолго до этого единомышленники постарались изъять из обращения и уничтожить все экземпляры злополучного трактата баронессы в целях банального сохранения секретности своих мероприятий. Какой-либо научной ценности трактат не представлял, однако мог бы натолкнуть пытливые умы на некоторые выводы, особенно в свете подозрительной активности Панина сотоварищи. В своем деле они изрядно преуспели, и до нашего времени дошли только два экземпляра.
При Павле Петровиче пришлось ложе, как и многим другим, уйти в подполье. Зато появились мощные связи с заграницей, ибо не только земля русская рождала подобные чудеса природы. Конечно, часть детишек, изъятых у родителей, оказались «пустышками», но ложа накапливала опыт. Александр Первый до какого-то момента благоволил масонам, но после декабря 1825 года снова пришлось уйти в подполье, откуда ложа, преобразованная около 1855 года в Синдикат, уже никогда не выходила, имея при этом огромное влияние на власть имущих.
Октябрьский переворог проредил Синдикат, но то были количественные изменения, но никак не качественные. Первыми проникшие в Китай, Тибет и Японию, аномалы вывезли оттуда – когда добром, когда и не очень – преподавателей борьбы, учителей мистики и философии. Необъятные просторы России позволили уцелеть учебным базам и хранилищам всевозможных запасов. Любые изменения власти не трогали Синдикат, потому как в самом начаче века двадцатого мелкий чиновник Супозин, завербованный Синдикатом в качестве агента-наблюдателя, самостоятельно вывел теорию угрозы человечеству от неконтролируемо плодящихся аномалов. Именно тогда Синдикат и переориентировал свои цели – от защиты империи к защите человечества.
Еще до большевистского переворота, году этак в 1908-м, образовался Американский филиал, с центрами в Чикаго, Сан-Франциско, Боготе и Рио-де-Жанейро. На год раньше был окончательно сформирован Азиатский филиал, с центрами в Харбине, Гонконге и Сайгоне. Зоной неустойчивости оставались Ближний Восток, Япония и Черная Африка. Австралия, в качестве самостоятельного Океанийского филиала, примкнула уже после Второй мировой войны, до этого она находилась в ведомстве Британского филиала.
Но многие думали – Николай Николаевич из их числа, – что Санкт-Петербург после Октября семнадцатого года стал лишь региональным центром. Не секрет, что многие члены Синдиката пошли на службу к большевикам, когда стало ясно, что Советы победили в этой стране. Многие аномалы стали оперативниками ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ и ГРУ. Многие на этом и сгорели, как, например, Яша Блюмкин. Полного курса подготовки он пройти не сумел – именно после этого курс стал более продолжительным и изолированным. «Революционные вихри» 1918 года увлекли его, когда он проходил практику пятого, предвыпускного курса. И Яков целиком окунулся в «революцию». Покушение на Мирбаха он сработал топорно. (Покушения, как такового, не было, была лишь провокация, но все равно – топорно.) Так же топорно он работал и дальше – недоучка.
После ежовской зачистки Синдикат принял решение – в политическую борьбу не соваться. Никому. Исключение составляли только те, кто уже увяз в государственной деятельности по уши. Именно тогда и начали разрабатывать систему двойников. Кто-то работает, учится и не подозревает, что скоро его заменят на похожего – почти идентичного – человека.