Он снова встряхнул Эрика:
– Да сам Творец не скажет, через какой мир из бесконечного множества ляжет проход! И какая дрянь оттуда вылезет, прежде чем встанет защита! А ты ошибся в плетении, и защита не встала вообще.
Он выпустил ворот. Эрик упал на четвереньки, неловко опершись на прокушенную руку, та подломилась, и он со всей дури приложился скулой о пол.
– Ты. Подставил. Под удар. Непричастных.
В живот врезался носок башмака. Эрик завалился набок, стукнувшись спиной о ножку стола. Мог бы дышать – закричал бы. А так только и оставалось, что свернуться клубком и попытаться протащить воздух в легкие.
Альмод опустился рядом, снова рванул за воротник, заставляя сесть. Прошипел в лицо:
– Самоуверенный самовлюбленный дурак!..
– Я не напрашивался! – Наконец-то получилось вдохнуть. – Я вообще не хотел…
– И не нашел ничего лучше, чем дезертировать.
– Я не клялся никому в верности! И не буду…
– А кто будет? Кто защитит этих людей, если одаренные вроде тебя будут кривить носы: слишком грязно, слишком опасно, слишком… Все слишком, пусть всем этим занимается кто-то другой! – Альмод выпрямился, глядя сверху вниз.
– Как будто тебе, благородному, есть дело до черни, – устало сказал Эрик, прислонившись спиной к ножке стола. Болела рука, ныл живот, раскалывалась голова, и не осталось сил ни оправдываться, ни бояться. Пусть убивает. Уже все равно.
– А ты видел хоть раз, во что превращается земля, если прорыв не удержали сразу? Ни травы, ни кустика, ничего живого – и десятки лет не будет ничего живого? Видел город, полный костяков? Больших, маленьких, на двух ногах, на четырех… и только ветер воет на улицах?
Альмод сел на пол, так же прислонился к ножке стола, прикрыл глаза:
– Я тогда был на год старше тебя. Третий мой прорыв… Тогда я еще их считал. Командир не удержал плетение в переходе… Ему оставалось два шага до выхода, мне – пять. Я свалился без сознания на четвертом, но из прохода выпал. Или вытащили – не знаю, когда в жилах закипает кровь, трудно соображать…
– Тогда ты узнал про черное небо?
Зачем ему это знание, ведь все равно…
– Да. Вдвоем мы прорыв не удержали, конечно. Его сожрали, я… сбежал. Просто сбежал. Решил, что наконец-то свободен. Потом узнал: чтобы остановить тот прорыв, когда он поглотил город, пришлось собирать всех. Все отряды. Пророков, первого… Всех, кто обычно не сражается, но тут пришлось. – Альмод надолго замолчал. – А когда меня поймали, специально провезли там, чтобы посмотрел и запомнил. – Он усмехнулся. – Надо сказать, я действительно запомнил.
– Озерное? – Эрик был тогда мал, но рассказы об опустошенной области ходили один страшнее другого, и он тоже запомнил.
– Озерное.
– И… что потом?
– Кнут. Должны были запороть, но я живучий. Полгода в карцере. Новый отряд. Потом снова единственный живой. Теперь вожу свой.
– А как нашли?
Альмод усмехнулся. Дернул рукав, показывая шнурок на запястье с тремя дымчато-алыми бусинами:
– Ты не поверил. Я не знал, командир взял образец на посвящении и не рассказывал. Он вообще мало рассказывал… – Чистильщик поправил рукав. – Плетение простейшее. Так что повторять сегодняшнее не советую.
Значит, все-таки чтобы не затерялся: куда денешься от собственной крови.
– Я не… не поверил. – Эрик тоже закрыл глаза. – Просто умирать – так уж свободным. – Альмод хмыкнул. – А повторить… Ты сказал: «Найду и убью». Вряд ли мертвец способен сбежать.
– Это была угроза, а не обязательство. Но когда-нибудь мое терпение кончится.
Эрик ошарашенно уставился на него. Потом рассмеялся и с ужасом понял, что остановиться не может. Он хохотал и хохотал, завалившись набок, сворачиваясь в клубок на полу, пока откуда-то сверху не обрушился поток ледяной воды. Он всхлипнул, сел, размазывая воду по лицу. Как будто командир до сих пор был образцом долготерпения. Не обязательство, значит… Да можно ли верить хоть одному его слову?
Альмод легко поднялся.
– А после того как Фроди подставился, спасая тебя, он мне самому голову открутит, если я попытаюсь тебя убить.
Не спрашивая разрешения, он завернул рукав на раненой руке, ощупал, не утруждаясь диагностическим плетением.
– В смысле?.. – прошипел Эрик сквозь зубы.
– А ты что, не понял, что он вытолкнул тебя из-под места прорыва? Он сам мог бы просто отскочить.
Неправда! Фроди его за пустое место держит! Альмод врет, снова врет!
– Да и ты мог бы, если б не зевал.
Командир дернул за руку, совмещая обломки кости. Эрик вскрикнул. Зажмурился, вспоминая. Вот он сам ошеломленно оглядывается, выйдя из прохода. Вот замирает Альмод, чуть склонив набок голову. А потом все одновременно отскакивают в стороны, он сам летит кубарем, а за спиной раздается крик. Твою же мать…
– Тебя бы сожрали, если бы не он. Точнее, загнулся бы от боли и ран, прежде чем дожрали бы. – Альмод закончил плетение, которое должно было удержать кости на месте, принялся затягивать раны. – Чистильщики крепче, а ты пока не прошел посвящение.
– Со мной ты бы и не стал возиться, – хмыкнул Эрик, не зная, куда прятать взгляд. Щеки обожгло стыдом.
Альмод передернул плечами – то ли да, то ли нет.
– А до того…
– Я понял.
А до того – в переходе, когда он сиганул в сторону, вереща, точно первогодок, обнаруживший полсотни пауков в сумке с учебниками. Творец милосердный, позорище-то какое… А он еще что-то там про руки в крови кричал.
– Все. – Альмод поднялся. – Сам подновить плетение сможешь?
– Да.
– На ночь и утром, в течение недели. И ключица, не забывай.
– Знаю. – Эрик встал, тяжело опираясь о стол. Ноги едва держали.
Альмод шагнул к двери.
– За что он оказался на каторге? – спросил Эрик ему в спину.
– Спроси у него самого.
– А если не ответит?
– Значит, это не твое дело.
Он исчез в сенях, потом вернулся, поддерживая Фроди.
– Половина отряда калеки, – сказал тот, опускаясь на кровать. – Потрясающе.
– Плести я могу, – отозвался Эрик.
На самом деле – далеко не в полную силу. Когда тело бросает все резервы на восстановление, особо не наплетешь. И все остальные определенно это знали.
Он помолчал, собираясь с духом, и заставил себя посмотреть прямо в глаза Фроди:
– Я должен попросить прощения.
– Ну и зачем? – спросил Фроди, глянув на Альмода.
– Потому что я так решил.
Фроди длинно вздохнул, снова посмотрел в глаза Эрику:
– Ничего ты не должен, башковитый. Это я задолжал кое-кому…
Эрик поежился – слишком уж много тоски было в этом темном взгляде.
Фроди продолжал:
– Тот долг мне уже не вернуть, так что теперь ты вернешь его кому-нибудь другому. И хватит об этом.
Он упал на кровать, спрятав лицо в подушку.
– Все, довольно на сегодня задушевных бесед, устал как собака, – сказал Альмод. – Переодевайся и спать.
Эрик только сейчас понял, что мокр до нитки. Поднял сумку, которую кто-то снова сунул под лавку, шагнул было к двери.
– Ты куда? – поинтересовалась Ингрид.
– Переодеться.
– А здесь что мешает?
«Ты», – хотел было сказать он, но Ингрид поняла без слов. Ухмыльнулась:
– И чего я там не видела?
Остальные заржали. Эрик залился краской. Ингрид пожала плечами и демонстративно повернулась к стене.
– Хватит, – сказал Альмод, гася светлячок. – Повеселились, и будет.
Эрик разложил мокрую одежду на лавке у стола – глядишь, к утру просохнет, – вытянулся. В голове зудел, не давая покоя, вопрос.
– А сколько живут чистильщики?
Теперь над ним смеялись в три голоса.
– Тебе среднее или медианное? – поинтересовался Альмод, когда хохот стих.
– Медианное.
Так точнее.
– Два года.
Половина чистильщиков не переживают двух лет. У Эрика перехватило дыхание.
– Я же говорил, что живучий, – хмыкнул Альмод. – Все, спим. И если кто-нибудь еще раз меня разбудит, точно убью.
Когда Эрик проснулся, в комнате был только Фроди: сидя за столом, раскладывал на неравные кучки монеты. Среди красной меди кое-где поблескивали осьмушки разрубленных серебряков.
– Забирай, – сказал он, пододвигая к краю стола одну из кучек. – Твоя доля.
– В смысле? – спросил Эрик, не слишком соображая спросонья.
– Смотри. – Фроди сгреб самую большую груду в кошель. – Вот это – в казну ордена. Это – в общий котел. Еда, ночлег, снаряжение, книги… На книги еще из жалования добавляем, четверть, не забудь, когда получишь. Кстати, что ты просишь за свою?
Эрик покачал головой:
– Ничего. Она мне досталась…
Не даром, совсем не даром. Он бы сказал, что заплатил слишком дорого, только никто не спрашивал.
– …не за деньги.
Фроди кивнул:
– А это, – четыре оставшиеся кучки выглядели равными, – наши доли. За вчерашнее. На баловство всякое.
Эрик собрал монеты, не считая, скривился: медь. Кажется – много и тяжело, на самом деле на пару раз поесть да выпить. Хорошо, если пара серебряков наберется.
– В городе будем, обменяешь, – понятливо хмыкнул Фроди. – Откуда у деревенских серебро?
Эрик пожал плечами: ему почем знать?
– А где остальные?
– Умываются. Альмод просил напомнить про кости.
Эрик усмехнулся: заботник нашелся. Подновил плетение, потом вспомнил еще кое-что.
– Твою спину он смотрел?
– Да. Еще день побездельничаю, и завтра уходим.
Он выбрался из-за стола, бесцеремонно схватил Эрика за подбородок, разворачивая к свету. Прежде чем тот успел вырваться, щека засвербела.
– Ну вот, – сказал Фроди, выпуская. – Чтобы синячищем не сверкал, девок не распугивал.
– Плевать я хотел на девок! – буркнул Эрик. – Так бы и сказал: чтобы люди болтать не начали.
– А что люди? Люди скажут: поучили сопляка, значит, за дело.
Может, и за дело. Только откуда ему было знать, что из перехода вылезет что-то опасное? Ему вообще никто ничего не объяснял. Сказали, мол, спросишь, когда разрешу, – и все. Разрешения он, к слову, так и не услышал. Эрик отвернулся к двери: