– Что ж, значит, я дурак и кругом виноват. – Он резко поднялся. – Не хочешь – не жди.
И пошло оно все к ядреным демонам.
– Я сама его убью! – донеслось в спину.
Альмод оглянулся.
– Я сама… – Голос сорвался, и она добавила почти шепотом: – Убью его. И тебе придется занять его место.
– И что потом? – улыбнулся он.
– Плевать, что будет потом… – всхлипнула она. – Ты будешь жить.
Он усмехнулся, качая головой. Шагнул ближе. Тира сорвалась с места, спрятала лицо у него на груди. Альмод обнял ее в ответ.
– Это ты сошла с ума.
– Да, – согласилась она, не поднимая головы. – Я схожу с ума каждый раз, когда тебя нет. Пока мы ходили вместе, было легче.
– Мне – нет. – Он погладил ее по волосам. – Хватит. Что сделано, то сделано. Пообещай, что не выкинешь ничего этакого. Самоубийственные глупости – по моей части.
С нее ведь станется.
Тира помотала головой.
– Пообещай, – повторил Альмод. – А я пообещаю, что, если болезнь вернется, пальцем не пошевельну, чтобы излечить Первого.
– Плетут вообще-то не пальцами… – хмыкнула она.
Он негромко рассмеялся:
– Уела. – Глупо, конечно, было надеяться, будто Тира не заметит подвоха. – Хорошо, давай так. Если это место свалится мне в руки, я не буду увиливать. Хотя этакая головная боль мне не нужна, даже если приплатят. Ты не будешь делать… и говорить… и писать, и… Словом, никак не попытаешься это ускорить. Я не хочу видеть тебя на виселице.
Она кивнула.
– Ну так мы договорились? – настаивал Альмод.
– Да, – подняла взгляд Тира.
– Вот и славно. – Он легко коснулся ее губ. – А погода и в самом деле чудесная, грех в четырех стенах сидеть. Пойдем в королевский сад?
Вообще-то туда с улицы не пускают. Но чистильщики они или нет, в конце-то концов?
12
От посвящения в памяти остались лишь напряженное лицо Первого, бесстрастное – Альмода и ободряющая улыбка Тиры. А потом Эрик отхлебнул отвратительное на вкус пойло, и мир перестал существовать, превратившись в бесконечный вязкий кошмар, который, попроси кто описать в подробностях, он тоже не смог бы припомнить. И боль… Почти та же, что тогда, в Солнечном. Такая, если верить описаниям, бывает, когда достанут твари, – словно единовременно обжегся огнем, кислотой и крапивой, и все это разливается с кровью по всему телу.
Немудрено, что Кнуд не стал рассказывать. Сам Эрик тоже не отважился бы признаться, что в голос кричал от боли и страха непонятно перед чем, а потом не решался закрыть глаза в собственной комнате, жалея, что соседа где-то носит. В последний раз он так отчаянно и безотчетно боялся на первом курсе, когда парни рассказывали в притихшей спальне истории про пироги с человеческим мясом и медведя на липовой ноге, что скребется в окна по ночам.
Но, хвала милосердному Творцу, Эрик был не один. В первый вечер в комнату за четверть часа до официального отбоя – когда он уже сидел на постели, глядя на светлячок и уговаривая себя, что он взрослый образованный человек, который не верит ни в какие кошмары из темноты, и поэтому надо раздеваться и гасить свет, – ввалилась Ингрид и уволокла его в таверну. Он попытался было отнекиваться, но она рассмеялась: мол, боишься, что напою и снасильничаю? И Эрик, зардевшись маковым цветом, пошел с ней.
В таверне обнаружился Фроди, который незамедлительно предложил выпить «за нашего нового брата», да так громко, что слышал весь зал, полный народа. И подхватил весь зал, так что пришлось пить не только с Ингрид и Фроди, но и с остальными, поэтому он окосел быстрее, чем когда-либо в жизни, и дальнейшее слилось в череду ярких обрывков.
Вот Фроди травит какую-то байку, которую, наверное, не слышал только Эрик, но все смеются так, что трясутся стены, а сам он едва не сползает под стол от хохота. Вот откуда-то появляется лютня, а вот уже он отплясывает в центре круга, а люди хлопают в ладоши, отбивая такт. Прыжок, еще один, раз-два-три шага, разворот, снова прыжок, мелкими шажками подойти к девушке, стоящей в круге, – сегодня они все хорошенькие, – поклон, встать на ее место и теперь самому отбивать такт так, что болят ладони.
Вот Ингрид сидит у него на коленях – правда, никак не получается вспомнить, сам ли он ее туда усадил, или она взгромоздилась без его помощи, рыжие пряди, пахнущие лакричным леденцом, щекочут лицо, а от поцелуя перехватывает дыхание. Но едва он тянется к шнуровке дублета, получает по рукам: проспись сперва. Девичий смех за спиной: мол, тебе не нужен, давай я приголублю! – и ехидное «перебьешься», прежде чем Ингрид снова склоняется к его губам.
Вот Эрик висит на плече у Фроди, который волочет его куда-то темным коридором и рассказывает, что он невероятный балбес, а они все потрясающие ребята, вот еще бы Альмод не вел себя как редкостная сволочь! Фроди хохочет и тоже советует проспаться. А потом он приземляется лицом в подушку и проваливается в темноту до утра, уже не думая ни о каких кошмарах.
На следующий вечер Ингрид вытащила Эрика на тренировочную площадку (будто мало ему было утра, когда две девчонки разделали его под орех!) и сперва прогнала по полосе препятствий, после которой он готов был завалиться набок, высунув язык, точно уставший пес, а потом заставила отрабатывать новые связки, так что Эрик с трудом дотащился до комнаты и провалился в сон, едва успев раздеться.
А на третью ночь после посвящения ему выпало дежурить у двери: два раза проиграл, один выиграл, трижды свели вничью, и выслушал все сплетни за последние полтора года, которые его напарник провел в ордене. Поэтому засыпать утром, когда солнце заглядывает в окно, было уже совсем не страшно.
Кнуд оказался прав: будни чистильщиков в ставке трудно назвать увлекательными. Наверное, для пророков с их бдениями все было по-другому, да и стол Первого Эрик помнил заваленным бумагами. Но рядовые особо не перетруждались. Хотя занятий хватало. Фехтование с Ингрид, плетение с Альмодом… Впрочем, на этих занятиях Эрику пришлось выступать наставником наравне с командиром, объясняя тонкости своей придумки. Дежурства – у двери и на случай прорыва… Причем и сами по себе дежурства утомительными не были, и частотой не отличались: следующее предстояло лишь через неделю, да и все сводилось к требованию не покидать особняк.
Прогулки по городу, каждый раз в иной компании. Столица Эрику не слишком понравилась: чересчур много людей, чересчур много шума. Понравилась библиотека, которая никогда не пустовала и где Фроди, кажется, готов был дневать и ночевать. Жаль, книги выносить запрещалось, но оно и понятно: не ровен час, сгинет дорогущий том в полях вместе с чистильщиком.
В общем, жизнь почти как в университете, только куда меньше занятий и куда больше свободного времени.
Кнуд вернулся на пятый день, и единственный взгляд на соседа отбил у Эрика охоту громко радоваться его возвращению.
– Кто? – только и спросил он.
– Рагна… – выдохнул Кнуд, пряча лицо в ладонях.
– Значит, пирог ей не понадобится, – сказал Эрик. Сел рядом.
Всего лишь знакомое лицо из прошлого. Но отчего же так трудно дышать?
– Пусть Творец примет ее душу.
– Ты знал ее дольше. Какая она была?
– Мы не ладили. Но имеет ли это сейчас значение?
– Да. Никакого. – Кнуд съежился, обхватив руками плечи.
Эрик снял с пояса прикупленную по случаю плоскую флягу:
– Держи.
Кнуд благодарно кивнул, зубы дробью застучали о горлышко.
– Не могу забыть. Творец милосердный, как она кричала! – Он вцепился руками в волосы, закачался туда-сюда, точно неваляшка. – Как эти твари прорвали барьер, как?! Они же горели… Мышь сиганула под ногами, я отвлекся, а потом поднял голову… Будто дюжина хлыстов выросла, и все в нас. Ульвар и Гейр перехватили часть… Рагна срубила одно, а второе…
Эрик приобнял его за плечи:
– Плачь.
– Не могу… – Кнуд судорожно втянул воздух. – И спать не могу. Закрою глаза и… Ее перервало пополам. Разъело…
Эрик зажмурился и пожалел, что не может заткнуть уши. На воображение он не жаловался никогда. Он не хотел этого слышать. Просто не хотел. Не должно такого случаться с живыми. Не должно.
– Ульвар и Гейр отвлечься не могли, всех бы… Он заорал: «Жги!» И я… сжег. Вместе с ней. – Кнуд вывернулся из его рук, снова закачался, вцепившись в волосы. – Как она кричала…
Громыхнул гонг. Кнуд поднял голову, на бледном лице лихорадочно блестели обведенные темными кругами глаза.
– Иди, обед же. Что ты тут… Я не могу. Жареное мясо пахнет совсем как…
– Подождет обед, – сказал Эрик. – Куда тебя одного такого оставлять?
– Да что со мной сделается? Я-то живой… А она – нет.
– Как и многие до нее. И многие после. Как когда-нибудь и ты, и я.
– Вот спасибо, утешил. Ульвар хоть про волю Творца плел.
– Воля Творца ведома лишь Ему самому, – пожал плечами Эрик. – Но… тебя действительно утешит, если я начну вспоминать про жизнь вечную и про то, что надо бы не скорбеть, а радоваться?
Кнуд расхохотался – горько и страшно. Эрик тоже отхлебнул из фляги, передал обратно. Тот глотнул как воду, не поморщившись.
– Кстати, это тоже не помогает. – Он поболтал флягой, слушая, как булькает содержимое. – Не хмелею. Ульвар два дня отпаивал…
– А потом?
– А потом выпивка кончилась.
Эрик совершенно неуместно хихикнул, сам не понимая с чего. Торопливо сказал:
– Извини, я…
Кнуд растерянно посмотрел на него. Улыбнулся. И наконец зарыдал.
– Мне так страшно… – Он завалился набок, съежился, прижимая колени к груди. – Ты не представляешь, как мне страшно… Я не хочу умирать… так…
– Мне тоже. – Эрик положил руку ему на плечо. – Когда я начинаю об этом думать, внутри будто все смерзается.
– Ты не видел. И не слышал. И… – Парня снова затрясло.
– Я видел, как едва не сожрали Фроди. Мне хватило.
– Ты не говорил… – растерянно произнес Кнуд. – Я думал, ты ни разу…
– Ты не спрашивал.
Кнуд вытер лицо рукавом.