– Не нравишься ты мне. Очень не нравишься.
– Я сам себе не нравлюсь. – Ульвар сделал шаг. – Но разве тебе никогда не хотелось…
– Хотелось. Когда поймали и везли обратно. Но сейчас мне есть ради кого жить.
Повисло долгое молчание.
– Пойду погуляю, – сказал наконец Ульвар. – Заодно посмотрю, где кого из наших носит.
– Свечку подержать не забудь, – хмыкнул Альмод.
Снова скрипнули половицы, открылась и закрылась дверь. Эрик мысленно сосчитал до трехсот, медленно сел. Оказывается, вокруг было светло лишь потому, что кто-то поддерживал светлячок. Наверное, Альмод: больше в доме никого не осталось, лишь в углу у печи копошилась женщина. Она обернулась, переступая с ноги на ногу, покачнулась всем телом. Эрик вгляделся в лицо.
Конечно же, не узнал бы, если бы не эта ее походка: когда его увезли, Герд по прозвищу Утка было лет пять или шесть. Родилась она вроде бы нормальной, но, начав ходить, стала хромать. И чем старше становилась, тем короче оказывалась левая нога: словно сустав на бедре сместился кверху. Сейчас, кажется, она хромала еще сильнее. Вот, значит, кого староста прислал. Решил, что на убогую не позарятся, или, наоборот, не жаль, все равно замуж никто не возьмет?
Эрик поднялся с лавки, потянулся.
– Как себя чувствуешь?
– Лучше, чем утром, – ответил Альмод. – Здоров ты поспать.
– Что есть, то есть.
Он подсел на кровать, откидывая простыню. И правда лучше. Пожалуй, сейчас можно и доделать – собрать мышцы да подтолкнуть, чтобы восстанавливались. Потом останется только подновлять плетение. Дней через пять, от силы неделю, будет как новенький.
– Хочешь закончить?
Эрик кивнул. Спросил:
– Где все?
– Со своими людьми Ульвар пусть разбирается сам. Где носит Ингрид – не знаю. – Альмод поморщился: ощущения, когда сращивают порванные мышцы, далеко не приятные. – Фроди сговорился с какой-то молодкой: чую, будет потом чернявенький по деревне бегать. Отчаянная баба, остальные из-за дверей носов не кажут.
– Она вдова, – подала голос Герд. – Бездетная. Может, и повезет, и появится, кому на старости лет позаботиться. А может, выйдет как с младшим Данра Рыжего. Не в мать пошел, в чистильщика, что в деревне ночевал. Дом отстроили, за всеми тремя дочерьми Данр хорошее приданое дал, и до сих пор как сыр в масле катаются, а сколько лет прошло. И так и этак ладно.
Эрик, поймав на себе пристальный взгляд Альмода, заставил зубы разжаться:
– Много болтаешь. Если столько лет прошло, откуда тебе знать?
– Простите, господин. Так люди говорят.
Он едва не упустил плетение, мысленно выругался. Как все просто, оказывается. То, за что его попрекали едва ли не с рождения, за что отец, напиваясь, колотил мать смертным боем, другим было «ладно». И правда: отстроились, приданое… Эрик заставил себя не думать об этом. Что бы там ни случилось много лет назад, сейчас все равно ничего не изменишь. Закончил плетение, поднялся, снова потянувшись: тело ломило, намахался мечом с утра.
Герд достала из печи горшок, приподняла крышку – пахнуло сытным мясным духом. Солонина, наверное. Кто станет резать скотину по весне? Полдня назад Эрик умирал от голода, сейчас даже думать о еде не хотелось.
– Все готово, господа. Подождать, пока вы все поедите, или помыть посуду можно будет утром?
– Сами разберемся, – сказал Эрик. – Иди.
– Раскомандовался, – хмыкнул Альмод. Перевел взгляд на девушку. – В самом деле, иди.
– Воды натаскать?
– Шесть… пять здоровых мужиков себе воды не достанут? – фыркнул Эрик. – Ступай уже.
Говорить, что таскать ведра никто не будет, когда можно просто наплести, сколько нужно, он не стал. Не ее дело. Спросил Альмода:
– Тебя покормить?
Левая рука командира висела плетью, и Эрик знал, что она останется такой еще дня два, да и сесть Альмод сможет не раньше послезавтра.
– Мы обедали, так что подожду остальных. А ты ешь, если хочешь.
– Не хочу. Пойду тоже погуляю, пока не совсем стемнело, если я тебе не нужен.
Выйдя из дома, он едва не столкнул Кнуда – тот целовался с Трин, устроившейся на перильцах крыльца. Эрик бесцеремонно постучал пальцем по плечу приятеля:
– Сеновал вон в том сарае. С замком сам справишься.
– Откуда ты… – начал было Кнуд, потом махнул рукой. – Не важно.
Ссадил Трин с перил, повлек за собой, обняв за талию. На завалинке за крыльцом, у самого угла дома, обнаружилась Ингрид: улыбнулась, погасив светлячок, закрыла книгу. Эрик улыбнулся в ответ, сбежал по ступенькам, чтобы сесть рядом. Снова стукнула дверь, выпуская Герд, задержавшуюся в сенях, послышались ее ковыляющие по дорожке шаги. Далеко не ушла, замерла около калитки, глядя снизу вверх на широкоплечую тень.
– Пожалуйста, пропустите, господин, – попросила она.
– За поцелуй, – ответила тень голосом Гейра.
Эрик хмыкнул: словно на пару лет назад вернулся. Поймать в дверях симпатичную девчонку и стребовать поцелуй за право прохода – давняя забава школяров. Правда, раз на раз не приходился, можно было и оплеуху получить. Хотя едва ли деревенская девка осмелится наградить оплеухой чистильщика… Так и есть.
– Пожалуйста, господин…
– Поцелуй – пропущу. Но можешь через забор перелезть, ловить не стану.
Куда ей через забор, в юбках да хромоногой? Эрик поморщился: вроде ничего особенного, но смотреть неприятно. Собрался встать, но на колено легла ладонь Ингрид. Он оглянулся. Девушка едва заметно покачала головой: мол, не вмешивайся. Может, ничего и не случится.
Герд быстро клюнула Гейра в щеку, дернулась было назад, но тот перехватил за талию, притянул к себе – девушка пискнула, – впился в губы, придерживая затылок: и захочет – не вырвется. Наконец, оторвавшись, потянул в темноту под деревьями палисадника, на ходу облапывая грудь.
– Отпустите, господин… – всхлипнула Герд. – Пожалуйста…
– Хорош ломаться. Скажи спасибо, что на тебя, убогую, вообще глянули.
Эрик встал, шагнул к ним:
– Она не хочет с тобой идти.
– Отпусти ее! – поднялась с завалинки Ингрид.
– Да ладно, что вы, тоже… Ничего ей не сделается.
– Она не хочет с тобой идти, – повторил Эрик.
– Не хотела бы – отказалась, когда к нам прислали. Все равно замуж ее никто не возьмет, а так хоть узнает, что такое мужик.
– Еще слово – и ты узнаешь, что такое кулак в челюсть, – посулила Ингрид.
– Пробовал, спасибо! – хохотнул Гейр. Оборвав смех, уставился на нее неверящим взглядом. – Ты серьезно?!
– Более чем.
– Вот же… – Он выругался, выпуская Герд из объятий.
Эрик ожидал, что девушка ринется прочь, но она так и застыла рядом, дрожа и всхлипывая.
– И сам не гам, и другим… – Гейр пристально оглядел их, скабрезно ухмыльнулся. – Или вам она самим глянулась? Мордашка-то ничего. Так сказали бы, можем и вчетвером…
Эрик дернулся, но Ингрид придержала его за плечо.
– Иди себе.
Тот выругался, но больше перечить не стал. Хлопнула, едва не слетев с петель, дверь.
Ингрид тронула Герд за руку:
– Пойдем, провожу.
Та дернулась, замотала головой.
– Никто тебя не тронет, – сказал Эрик. – Пойдем.
– Староста узнает – прибьет… – прошептала Герд. – Он велел не перечить, а то чистильщики озлятся и всем несдобровать.
Она снова всхлипнула.
– Откуда бы ему узнать? – пожала плечами Ингрид. – Пойдем, тебе вставать рано. А за Гейром мы приглядим, не бойся.
Герд утерла глаза передником, захромала прочь. Ингрид подставила локоть, предлагая опереться, но девушка лишь шарахнулась. Эрик двинулся за ними, чуть приотстав. Он помнил, куда идти. Пять домов до улицы, потом налево – деревня большая, многолюдная – еще два дома, проулок… Мать у Герд умерла, рожая ее, но отец женился во второй раз почти сразу. Сколь Эрик помнил, мачеха родила еще двоих, и на подходе маячил еще один ребенок. И ни ей, ни отцу не было никакого дела до убогой – лишний рот, от которого мало проку. В огороде возиться туда-сюда да по дому приглядеть, а за младшими уже не поспеет, едва чуть подрастут: и правда, старший из рожденных мачехой сыновей удирал от сестры играючи, а малолетней няньке потом доставались колотушки.
Ноги словно несли Эрика сами, вот поворот, дом, другой… Он замер, вглядываясь в полоску света между ставнями. Ингрид замедлила шаг, обернулась.
– Идите, я догоню, – сказал он.
21
Глупость несусветная, что он здесь забыл? Он ведь так хотел вычеркнуть их из памяти. Эрик всмотрелся в сумерки: многое ли изменилось? Действительно отстроились, этот дом был просторней и выше, чем он помнил. Птичник, хлев, амбар – все крепкое, добротное: ни тебе гнилых досок, ни покосившихся дверей. Ровные грядки огорода. А яблоню, что росла у окна, все же срубили, как отец и грозился много лет назад: стара, мол, больше не родит. Да и мешала, поди, когда дом перестраивали. Наверное, это правильно, но старое дерево почему-то стало жаль. Эрик любил прятаться в его ветвях – если залезть повыше, земля исчезала и казалось – в целом мире только он, зелень листьев и небо. А как пахли цветы по весне…
Зачем он сюда пришел? Надо бы развернуться и догнать Ингрид, но ноги словно вросли в землю, а руки сами потянулись, открывая калитку. Зашелся лаем цепной пес и тут же затих: пусть поспит, чтобы зря не брехал.
Хлопнула дверь, из хлева появилась женская фигура – в одной руке деревянный подойник, в другой свечной фонарь. Замерла, словно почувствовав взгляд. Опустила подойник на землю, шагнула к забору, поднимая фонарь. Эрик отпустил калитку. Зажег светляк у самого лица, чтобы можно было его разглядеть. Он вырос или она стала ниже? Дородная, статная, хорошо, видно, живут. Морщин прибавилось. Но как он ни вглядывался в глаза, не смог заметить даже тени тепла.
– Зачем ты пришел?
Узнала. Староста не узнал, и остальные тоже…
– Посмотреть, как живете.
– Зачем?
Эрик пожал плечами: самому бы понять. Он так старался забыть их лица, что почти получилось.