— Чего ты хочешь?
Я качаю головой.
— Боб, Боб, Боб… Я думал, мы договорились. Ты же знаешь, тебе нельзя задавать вопросы.
— Просто скажи мне, чего ты хочешь.
— Это еще один вопрос.
— Нет, это не вопрос. Это просьба.
— А это ложь. — Я беру в руки садовые ножницы. — Тебе прямо не терпится, да?
Он мотает головой:
— Нет. Клянусь.
— А как насчет Даниэлы? Ей тоже не терпелось?
Его лицо в каплях пота, и он смотрит вниз, на колени. Мы оба потеем. Вечер жаркий, а окна в спальне так и остались закрытыми.
Они уже закрыты три месяца, поэтому воздух здесь спертый. Я подхожу к окну, приоткрываю его. Вдыхаю воздух с улицы. Запах, плотный воздух, давление на кожу — я уже привык к этим ощущениям, но как это здорово — избавиться от всего этого. Тут атмосфера как в моей квартире, после того как я целую неделю провел в постели с кровоточащими яйцами и с ведром, полным мочи.
Я сажусь, снимаю куртку и отжимаю свою мокрую майку. В голове крутятся мысли, что неплохо бы сходить на пляж. Я чувствую, как манит к себе море и песок, хотя нахожусь как минимум в десяти километрах от ближайшей песчинки. Если бы у меня были с собой плавки, я бы отправился туда, как только со всем этим будет покончено.
— Отвечай на чертов вопрос, Боб.
Он вздергивает голову, чтобы взглянуть на меня. Выглядит он раскаивающимся, но не в том, что убил Даниэлу, а в том, что его поймали.
— Я не собирался ее убивать.
Воздух как будто густеет с каждой минутой. Я никак не комментирую его ответ. Просто тихо сижу и вновь утверждаюсь в своей власти над этим человеком. В комнате становится чуть прохладнее. Где-то Мелисса мечтает о своих деньгах. А полиция все ближе и ближе к тому, чтобы понять, с чьими отпечатками совпадают отпечатки на орудии убийства, которые они только что нашли, если они уже это не поняли.
Теперь Боб приговорен. Он при любом раскладе мертв. Просто ему еще не сообщили. Его семья, особенно жена, будут вынуждены жить под гнетом всеобщего осуждения. Как она сможет доказать, что не знала, каким чудовищем был на самом деле ее муж? Или как она объяснит, что знала, но ничего не сделала, чтобы помешать этому?
Я думал о том, нет ли у Боба алиби для некоторых других убийств. Ведь он находился в Окленде во время нескольких первых. Тем не менее, так как эта кошмарная цепь преступлений слишком серьезна, полиция сумеет обойти некоторые неточности, а так как убийств больше не произойдет, они удовлетворятся тем, что окрестят Кэлхауна Потрошителем Крайстчерча. Я многому научился, отмывая их коридоры, и знаю, что им так отчаянно нужен подозреваемый, что они будут помалкивать и никогда не упомянут о ДНК, найденном на уликах, который не слишком будет совпадать с ДНК главного подозреваемого, и о парочке новых трупов, которые изредка будут появляться, скажем, раз в год; они все спишут на преступника-подражателя. Я сделаю счастливыми их, прессу, да всю страну. Я даже себя сделаю счастливым.
— Ладно, Боб, тогда объясни мне, как так получилось, что ты ее убил.
Он поднимает голову. Смотрит мне в глаза.
— Я проследил за ней до дома, чтобы с ней поговорить, понятно? Просто поговорить. Я хотел, чтобы она подала заявление на мужа, потому что муж у нее настоящая сволочь, понятно? Черт, да ты наверняка видел его. Заносчивый самонадеянный ублюдок. Такой надутый весь, уверенный в том, что ему плевать на закон и что он вправе избивать свою жену. Поэтому я проследил за ней до дома, чтобы объяснить, что она делает ошибку, и, когда я сюда попал, то увидел, что дома она одна.
— Это не входило в твои обязанности, Боб. Ты приехал в этот город только чтобы расследовать мои преступления.
— Я знаю. Я это знаю, но просто… просто так получилось.
— Ты знал, что она будет дома одна?
— Не точно.
— Для меня это звучит как да.
— Я так и думал.
— И поэтому ты проследил за ней, правильно? Потому что поговорить ты с ней мог только с глазу на глаз.
Он пытается пожать плечами, но ему удается лишь слегка пошевелиться.
— Наверное.
— Наверное. Ну, допустим, и что же произошло дальше?
— Я постоял немного на улице, думая, что делать дальше.
— Думая, убивать ее или нет?
— Ничего подобного.
— Тогда что?
— Не знаю. Я просто стоял, смотрел на дом, думал о том, как лучше всего убедить ее, что она должна сделать. Наконец, когда я подошел к двери и постучал, мне никто не ответил. Я собирался уйти, но почему-то не сделал этого.
— Потому что ты понял, что шанс слишком удачный.
— Потому что я волновался. А что, если она не открывала дверь, потому что ее муж был дома и избивал ее за то, что она не приготовила вовремя обед, или не почистила ему ботинки, или под любым другим ничтожным предлогом? В любом случае я дернул за ручку, и дверь оказалась заперта, но у меня была связка ключей, специально изготовленных для того, чтобы подходить к большинству замков в жилых домах, и я ими воспользовался.
Мне знакомы такие ключи. И еще я знаю, что домашнее насилие происходит не тогда, когда речь идет не о мужчине, слишком влюбленном в свою жену, а когда о том, который упивается возможностью контролировать ее.
— Я поискал ее на кухне и в гостиной.
— Ты звал ее по имени?
— Нет.
— Потому что ты не хотел, чтобы она узнала, что ты в доме?
Он качает головой:
— Вовсе нет. Я не хотел, чтобы ее муж услышал, что я в доме, на тот случай если он ее избивал.
— Неубедительно, Боб.
— Нет. Дом действительно большой. Я не мог точно знать, где и что в нем происходит.
— И что потом?
— Она была наверху, сидела на кровати. Рыдала.
— Я полагаю, поэтому она не открыла дверь?
— И я так подумал. Когда она увидела меня, то жутко перепугалась. Я быстро объяснил ей, кто я такой, тем более она сама начала меня узнавать.
— Наверное, она почувствовала большое облегчение, узнав, что ты коп, а не серийный маньяк, — говорю я.
Если он и заметил иронию, то вида не показал.
— Она снова села, и мы начали разговаривать о ее муже, но больше о ней. Видишь ли, решение надо было искать в ней, а не в ее муже. Он-то навсегда останется садистом. Остановить его не было никакой возможности. Чего люди не понимают, так это того, что такие парни неисправимы. В смысле как их вообще можно исправить, если все, с чем они сталкивались в жизни, это насилие? Я пытался поговорить с ней, спокойно и рассудительно, и сначала все шло хорошо.
Он останавливается и смотрит на меня. Его глаза как будто увлажнились. Интересно, хватит ли его актерских способностей на то, чтобы заплакать? Я побуждаю его говорить дальше, слегка поправив садовые ножницы. Хотелось бы узнать, что он думает.
— Но скоро она потеряла нить моих рассуждений.
— Ты хочешь сказать, правильную нить?
— Точно. Ты знаешь, каково это, Джо, когда ты абсолютно уверен в чем-либо, то есть на двести процентов уверен, но не можешь убедить кого-то в этом? И дело не в том, что они не понимают или не хотят понимать. Они просто привыкли так неправильно поступать, что для них просто нет других путей.
— Боб, не отвлекайся.
— В конце концов мы разошлись во мнениях, кстати, довольно быстро, и скоро начали спорить. Наконец она стала орать, чтобы я уходил. Я попросил ее успокоиться, но она не успокаивалась. Потом она попыталась вызывать полицию, так что мне пришлось ее остановить. Она ударила меня, и мне пришлось ответить. И следующее, что я помню: я стою над ее обнаженным мертвым телом.
Он замолкает.
Мы оба слушаем тишину в комнате. Я верю в большую часть его истории, но кое-что он все-таки упустил.
— Трогательная история, Боб, — говорю я, протирая глаза воображаемым платком, будто стирая несуществующие слезы. — По-моему, ты прибегнул к классической защитной стратегии. Вас этому учили в колледже или ты позаимствовал ее, когда стал полицейским? Видишь ли, Боб, то, что ты сейчас проделал, случай довольно распространенный. Ты всю вину свалил на жертву. Это она была с тобой не согласна, это она вела себя неадекватно, и она же первая тебя ударила. Если бы она чего-нибудь из этого не сделала, то осталась бы жива. Я прав?
Ответа нет.
— Я прав, Боб?
Снова попытка пожать плечами.
— Не знаю.
— Да ладно, Боб, все ты знаешь. Это старый добрый сценарий домашнего насилия. Она заслуживала наказания, потому что перешла черту, не правда ли? Если бы она делала то, что ей говорят, если бы она просто слушалась, то жила бы и сейчас, довольная и счастливая. Но она не слушалась, поэтому ты убил ее — хотя и не помнишь, как ты это сделал. Это второй стандартный случай, Боб. Скольких убийц, которые говорили тебе, что ничего не помнят, ты засадил? Сколько людей тебе говорило, что если бы не безумное поведение той или этой женщины, то никогда не случилось бы то или это. А теперь расскажи мне, что произошло на самом деле.
— Я рассказал, что произошло на самом деле.
— Да, скорее всего, почти так оно и было, но клянусь своей жизнью… — я делаю драматическую паузу, а потом передумываю, — нет, клянусь твоей жизнью, что ты помнишь, как ее убивал, и прекрасно осознавал каждое движение.
— Я не могу ничего вспомнить.
Голос у него как у капризного ребенка.
— Такого слова, как «не могу», не существует, Боб.
Я поднимаю садовые ножницы в качестве подтверждения своей точки зрения.
Он молчит до тех пор, пока я не начинаю вставать.
— Ладно, ладно, — если бы он мог, то поднял бы руки в оборонительном жесте, размахивая ими в воздухе, как маньяк. — Я помню.
— Вот как? И что именно ты помнишь?
Эта информация, мне по большому счету не нужна. Мне просто интересно.
— Мы спорили, как я и говорил тебе, и она схватила телефонную трубку и пригрозила, что сейчас вызовет полицию. Тогда я ударил ее, и когда я это сделал, то понял, что заткнуть ее уже не удастся.
— Да ладно, Боб, она же типичная жертва домашнего насилия: привыкла держать рот закрытым, когда ее бьет мужчина.