слава Молотова. Вот как он вспоминал свое избрание на Пленуме сразу после X съезда РКП(б): «Меня сильно тогда поразило, что я был избран секретарем ЦК («ответственным» — что-то вроде главного секретаря ЦК) и, кроме того, первым кандидатом в Политбюро, а это означало, что в случае отсутствия на заседании любого члена Политбюро (командировка, болезнь) я имел в Политбюро решающий голос. Насколько помнится, до этого заседания меня никто не предупредил, что меня изберут первым кандидатом в члены Политбюро.
Не помню, чтобы вообще кто-либо говорил со мной и о предстоящем избрании секретарем ЦК, но это, возможно, и было сделано, а если было сделано, то, очевидно, Сталиным, с которым я был ближе знаком. (Одно время, в июле 1917 года, Сталин несколько дней, а может быть, и недель, жил в той же квартире, где жили Залуцкий, Смилга с женой и я, — на Петроградской стороне.)»
Тогда же, в 1921 году, во время выступления на Международном женском конгрессе Молотов приметил симпатичную, статную делегатку с Украины Полину Жемчужину. А когда она внезапно заболела, отправился навестить ее в больницу. По легенде, там они обо всем и договорились.
Вячеслав Никонов: «Это была, судя по всему, любовь с первого взгляда, после этого конгресса бабушка, я думаю, по дедовой протекции была оставлена в Москве. Роман длился месяц, максимум два. В результате чего вот произошло такое достаточно быстрое соединение. Ну дед уже был в возрасте, ему был 31 год, по тем временам-то уж практически старик по революционным меркам».
Поселились молодожены в Кремле, в Кавалерском корпусе, где жили почти все руководители молодого советского государства.
Часто ходили друг к другу в гости, хотя сразу после смерти Ленина в двадцать четвертом году за власть сцепились не на жизнь, а на смерть.
Совсем не по-соседски.
Иногда доходило до курьезов. В присутствии Серго Орджоникидзе Молотов резко отозвался о книге одного из главных сталинских оппонентов в борьбе за власть председателя Ленсовета Григория Зиновьева.
— Он не ленинец! — выругался Молотов.
— Как не ленинец? — вскипел кавказец Орджоникидзе и набросился на Молотова.
Разнимал их Киров, а мирить взялся Бухарин. Но Орджоникидзе все равно пошел жаловаться Сталину.
— Молотов прав, — отрезал Сталин и закончил спор.
В то время Сталин уже активно отсекал тех, кто в будущем, по его мнению, сможет составить ему конкуренцию в борьбе за власть. Главного своего противника — Троцкого — Сталин обыграл уже к 1929 году. Не расстрелял — сил еще не было, — а выслал из страны.
Уезжать Троцкий не хотел.
Молотов любил вспоминать, как двое, в том числе и начальник его охраны Погудин, выносили Троцкого с третьего этажа из квартиры на руках. Троцкий упирался всем, чем мог.
— Крепкий был «петух», — ворчал спустя много лет Молотов.
Первая квартира Жемчужиной и Молотова была небольшой, но зато находилась в Кремле. Тогда все так жили.
Рассказывает Вячеслав Никонов (речь героев наших фильмов мы оставляем такой, какой ее зафиксировала пленка): «Это была двухкомнатная квартира или двух с половиной скорей комнатная квартира. То есть там в прихожей стояли стеллажи книжные застекленные. Они, кстати, у меня сохранились, очень симпатично выглядели. Затем в правую сторону была столовая, с такими с полукруглыми окнами. Очень толстые стены. Затем была спальня в одну сторону и в другую небольшой кабинет деда. Вот, собственно, была квартира, в которой они в Кремле и прожили».
На работу, сначала на Воздвиженку, а затем на Старую площадь и в первый корпус Кремля, ходили пешком. Однажды, когда Молотов и Сталин без охраны — тогда так было принято — вдоль Манежа в метель шли на работу, к ним прицепился нищий. Узнать Сталина в валенках, шубе и ушанке было тяжело.
— Подайте, господа хорошие! — упорно канючил нищий.
Наконец Сталин не выдержал и достал десятку. Обалдевший нищий долго смотрел вслед, а затем произнес:
— У, буржуи проклятые!
Сталин потом со смехом ворчал:
— Вот и пойми наш народ: мало дашь — плохо, много — тоже плохо!
В 1930 году сорокалетнего Вячеслава Молотова Сталин назначает председателем Совета народных комиссаров Советского Союза и председателем Совета труда и обороны. Вплоть до 1949 года эта связка Сталин — Молотов будет для всего мира олицетворять высшую Советскую власть. Начались великие и ужасные предвоенные тридцатые годы. Немного расслабившуюся во времена нэпа страну вновь поставили на дыбы. Коллективизация, индустриализация проводились невиданными в мире темпами. Не считались ни с чем: ни с вековыми традициями страны, ни с психологией людей, ее населявших, ни с жертвами, сопровождавшими великий скачок. Оправданием этой политики было одно: рано или поздно враждебный Запад попытается военными методами покончить с молодой советской республикой. А значит, надо было готовиться к войне. А тех, кто с этим был не согласен, по законам революции надо уничтожать.
Чтобы не путались под ногами.
Это и вправду были великие и ужасные годы. С одной стороны, удивительная устремленность людей в будущее, с другой — двадцать миллионов репрессированных и выселенных крестьян; с одной стороны, появление на глазах у изумленного мира великой индустриальной и научной державы, с другой — голод на Украине, миллионы арестованных часто за минутные опоздания на работу и сотни тысяч расстрелянных. С одной стороны, полеты Чкалова, Левандовского, появление великолепной плеяды конструкторов, фильмы с участием Любови Орловой, грандиозное городское строительство, с другой — тотальное избиение высшего командного состава Красной армии.
И это накануне войны!
Все эти годы председателем Совета Народных Комиссаров, то есть главой правительства, был Вячеслав Михайлович Молотов.
Можно сказать, что в тридцатые годы он был даже более публичной фигурой, чем Сталин. И до конца дней, признавая некоторые перегибы, Молотов был уверен в том, что они со Сталиным были тогда правы.
Вячеслав Никонов: «В его объяснении логика репрессий заключалась в том, что, ну понимаете, над ними витал вот этот ужас Гражданской войны. Это когда страна идет стенка на стенку в условиях иностранной интервенции».
Итак, небольшая группа людей, стоявшая тогда во главе огромной страны, боялась внутреннего потенциального предательства, которое могло возникнуть после начала войны, и с невероятным рвением эта группа людей начала потенциальных предателей устранять. В соответствии со своей революционной логикой Сталин не простил почти никого и ничего. Под нож пошли все, кто был замечен хоть в какой-то оппозиции: троцкистской, правой, левой, любой другой. Не щадил он в первую очередь своих старых соратников по революции.
Правда, был здесь один нюанс.
Вячеслав Никонов: «Очень сильно было заметно, и оно потом проявилось в репрессии. Вот те, кто были за границей, заграничная часть партии, она была антисталинской, напротив, сталинская часть — это те большевики, которые вот и до семнадцатого года они работали внутри страны, а не за, не за границей, вот этот водораздел был абсолютно четкий».
Как вспоминал Молотов, исходили они еще и из собственного опыта семнадцатого года. Большевики, совершившие переворот, были тогда частью единой Российской социал-демократической партии, причем ее меньшей частью. А затем, захватив власть, уничтожили другую, большую, часть партии. Был Молотов до конца жизни уверен и в том, что недруги Сталина внутри партии: Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков и другие реально договорились с военными во главе с Тухачевским о выступлении против вождя в июне 1937 года.
Молотов называл реальную дату переворота и тем самым оправдывал тридцать седьмой год.
Говорил ли он о перегибах? Да, говорил.
О своей ответственности? Да. Но упорно твердил: если бы не мы, то нас…
Вячеслав Никонов: «Они сделали все, чтобы не допустить ситуацию вот пятой колонны внутри страны. Вот логика репрессий в изложении… При этом он считал, что была масса этих искажений, масса перегибов, связанных с разными моментами: и с политическими моментами, и с инерцией деятельности правоохранительной системы, которая уже набрала определенную там просто динамику, которую трудно было остановить… один процесс тянул за собой другой. И с просто с карьеристскими настроениями, которые существовали в стране. Тогда очень многие решали просто личные проблемы, уничтожая своих соперников, своих конкурентов в тех или иных жизненных ситуациях».
В 1940 году маховик репрессий, раскрученный не без участия главы правительства Вячеслава Молотова, ударил вдруг по его семье.
Первый раз и пока по касательной, но все же…
В тридцатые годы Полина Семеновна Жемчужина была очень заметной персоной среди советской политической и культурной элиты. Жена главы правительства, кандидат в члены ЦК, к 1934 году — нарком рыбной промышленности, а главное — изысканная, роскошная женщина. В ней удивительным образом сочетались западная «выделанность» и выхоленность с железной советской идейностью и оптимизмом.
10 августа 1939 года Политбюро ЦК ВКП(б) постановило:
«1. Признать, что тов. Жемчужина проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужиной оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа.
2. Признать необходимым провести тщательную проверку всех материалов, касающихся тов. Жемчужиной.
3. Предрешить освобождение тов. Жемчужиной от поста наркома рыбной промышленности. Провести эту меру в порядке постепенности.
4. Освободить тов. Жемчужину от поста наркома рыбной промышленности, поручив секретарям ЦК товарищам Андрееву и Жданову подыскать работу Жемчужиной».
Вряд ли стоит объяснять, что означало подобное решение в 1939 году. Представляется, что спасли Жемчужину положение ее мужа и его личные отношения со Сталиным. Тогда, до войны, Коба (это дореволюционная партийная кличка Сталина) еще не перешел грань, еще не был готов перенести репрессии на уровень председателя Совета Народных Комиссаров и членов его семьи.