Владимир Медведев: «Мы держали эти леса, после этого у меня плечи, руки, наверное, еще месяц болели, как я не вывернул эти руки, не знаю. Мы кричим: «Помогите нам держать эти леса!»
Все, кто вот тут, с этой стороны были, схватились за эти леса и стали поднимать. Подняли. Я вижу, что Леонид Ильич лежит. Рядом с ним лежит Володя Собаченков, наш прикрепленный, и у него из головы течет кровь, голову пробило. Леонид Ильич лежал, мы его стали поднимать. Врач говорит: «Только осторожней». Подняли, вытащили его оттуда, подняли, он за плечо держится, болит у него. Угол этих лесов ободрал ему ухо и ударился в ключицу, и ключица пополам. Александр Яковлевич Ребенко выхватил пистолет, как закричит: «Разойтись! Стрелять буду!»
Все отвалили в стороны. Мы срочно там кричим, вообще, что творилось невообразимое».
Сломанная ключица требовала операции, но из-за слабого сердца врачи решили оставить все как есть. Прямо из больницы по настоянию членов Политбюро Брежнев и отправился на демонстрацию 1 мая 1982 года. О плачевном состоянии Генсека, не способного поднять даже руку, после этой демонстрации заговорили с удвоенной силой.
Но и этого соратникам показалось мало.
Несмотря на возражения Брежнева, они настояли на его выступлении на майском Пленуме ЦК, приведя убийственный аргумент: «Это нужно для мировой общественности».
Это было чудовищное зрелище: с трудом держащийся на ногах Генсек не выговаривал половины слов…
Конец наступил через полгода. Последний раз Брежнев появился на публике 7 ноября 1982 года.
На параде.
Рука по-прежнему не работала, ключица так и не срослась. Ему бы лет за семь до этого уйти на пенсию, ездить на любимые хоккей и охоту, нянчить внуков, а он почему-то стоял на Мавзолее, окончательно потерявший здоровье, а главное, репутацию.
Жить ему оставалось чуть меньше 70 часов.
Утром 10 ноября офицеры охраны Владимир Собаченков и Владимир Медведев, как обычно, отправились будить Генерального секретаря на второй этаж дачи в Заречье.
Виктория Петровна проснулась в 7 часов и уже пила чай в столовой. Собаченков направился к окну раздвигать шторы, а Медведев взял за плечо лежащего на кровати Брежнева.
Владимир Медведев: «Толкаю: «Леонид Ильич, пора просыпаться». Он всегда очень быстро поднимал глаза, голову: «А, ребята, что?». Мы говорим: «Пора просыпаться». Всегда так было раньше. А в этот раз молчит. Я его опять за плечо: «Леонид Ильич!» Опять молчит. Пониже нагнулся, чувствую, он не дышит».
Как и положено, позвонили Андропову и Чазову и стали делать искусственное дыхание. Делали минут сорок.
Первым вслед за «Скорой» приехал Андропов.
Владимир Медведев: «Он пошел, заглянул и говорит: «Володя, подойди сюда». Я подошел. «Ну, расскажи, как было». Я ему это все рассказал. Он говорит: «Я пойду туда». Я его проводил, вниз спустился».
Через несколько дней Андропов станет Генеральным секретарем ЦК КПСС. Он осуществит мечту, к которой стремился последние несколько лет. Только счастья это Андропову уже не принесет, тем более что период его пребывания у власти станет самым коротким в России XX века. Но все это будет впереди, а тогда, 10 ноября, нужно было еще похоронить Леонида Брежнева. В морг тело сопровождал тот же Владимир Медведев: «Ехал с ним. У него по дороге развязались руки, я ему снова сложил, завязал. Подумал: «Все мы люди бренные. Такой властью обладал, а теперь лежит, живот шевелится, у него большой живот, и весь такой, ничем не скован, смертью». Он теплый был, просто как живой человек».
Вот так и закончилась жизнь балагура и весельчака, страстного охотника и галантного кавалера, политического игрока, правившего огромной страной восемнадцать лет, — Леонида Ильича Брежнева. Прожить последние годы так, как прожил он, не пожелаешь никому. На его примере лишний раз убеждаешься в правдивости слов о том, что главное в жизни — здоровье. Даже если власть твоя безгранична.
Вот так закончилась эпоха Брежнева…
Владимир Медведев: «Я вернулся на дачу туда. Уже собрались Ребенко, я, Геннадий Васильевич, Володя Собаченков. Сидим вот так, что-то так тихо, ни одного звонка, ничего. Ребенко, что ли, говорит: «Вот так вот, и конец. И ему конец, и нам в моральном отношении конец. Вот видите, сколько мы просидели здесь, и ни одного звонка».
Ведь кто-то мог бы, ведь никто не знал, что он умер, ближайшее только окружение, а звонков уже не было. Удивительное дело…»