Спи на скале[87], спи дальше, спи, хотя и говорю тебе, дитя! Хотя ты и хнычешь не переставая, словно ты не моя дочь: Папа меня не любит, он никогда меня не любил, он должен постоянно любить что-то новое, но никогда не меня! – так оно и продолжается. Не свою дочь. Всех остальных, но не свою собственную дочь! Но любовь не самоцель. Если ты ее не получил, значит у тебя ее и нет. Тогда она у кого-то другого или ее вообще нет. Кошек спасли, мужчины мертвы и самовозгораются. Осталась пара предметов, ничего ценного. Ничего ценного, ни для кого. Вечна только сама ценность. Ценность моя. Я отвечаю за ценности, даже если они исходят от кого-то другого, даже если они навязаны мне супругой, они есть и останутся ценностями. Многие умирают за них. Я тоже мог бы за них умереть. Ценности – это мои дети. Мои дети тоже умирают, и я умираю за них и из-за них. Все мертво. Все, что есть, кончается. Любовь – цель, но я же предаю и ее. Только деньги вечны. Деньги останутся, только они будут у кого-то другого. У него останутся деньги, навечно, или у него не останется тоже. Циркуляция денег как капитала – это самоцель, каковой моя любовь к вам не является, хотя все вы будете мертвы, только деньги как капитал, созданные невинными гномами, впоследствии громадный, капитал, разросшийся до гигантской кучи (жаль, что громадины этого уже не видят!), неохватный для взглядов людей, его невозможно объять, унести, произвести, снова отдать, растратить, нельзя ничего больше сделать человеку, потому что деньги неистребимы, а обесценивание ценностей существует только внутри этого постоянного движения циркуляции, которая просто, нет, не просто, но все-таки: есть природа. Все, что природа, конечно[88]. Но не это. Это единственное, что не кончится, что никогда не кончается. Мы прыгнем в огонь, другие сгорят, мы сжигаем снова других, но это никогда не кончится! Все, что проходит процесс становления, умирает, но не это. Машина на колесах горит, квартира в огне, все в огне, но никто не загорелся. Живо только одно. Что-то возбуждается и умножается! Мы не могли бы этим стать, но там что-то еще движется. Движение капитала же безгранично[89]. Оно никогда не прекращается. Но ты, дитя, хнычешь, потому что папа тебя не любит! Посмотри на деньги, их не нужно любить, хотя все, само собой, так и делают. Деньги идут от капиталиста, к нему же и возвращаются, всегда больше, чем было. Он исходный пункт и он грудь, к которой они возвращаются, деньги[90]. Чпок! Даже я, бог, мертв, что характерно, бог для вас умер, но деньги живы. Что-то еще живет, слава Богу, о, извините, больше нет никого, кого мы могли бы за это поблагодарить! Остались только деньги как бытие, как самость, как цель, как я. Обесценивание ценности, объективное содержание ее странствия, как моего прежнего странствия, когда я еще мог, когда я еще мог ходить, когда у меня еще было мое любимое копье, когда мне еще не сломал его один иди-от[91], вот были времена! Так, но деньги странствуют, хотя и не могут ходить, это их цель, и лишь набирающее обороты накопление и постоянно продолжающееся присвоение богатства есть мотив их отправлений и расправы со мной. Взгляни только, дитя, как лихо это удается деньгам! Возьми в пример! Они никогда не устают. Они расходятся и возвращаются назад, больше чем было. А ты хнычешь, хочешь спать, должна засыпать, этого хочет папа. Ты больше не циркулируешь, ты больше не в обращении, тебя нигде больше не видно, а потому ты утратила свою ценность. Герой забудет тебя, потому что ты не двигаешься, чтобы стать больше, что означает: остаться быть. Ты могла бы и сама что-нибудь для этого сделать, чтобы герой остался тебе. Но это все не важно. Капиталист, не сам по себе, в этом смысле он совершенно не интересен, а как персонифицированный, одаренный волей и сознанием капитал! Одаренный ребенок в сравнении с этим ничто! Даже прибыль это не что-то стоящее внимания! Даже прибыль – не так важна, ничто не важно, только неустанное получение прибыли, неустанное движение прибыли, неустанность, не та, что для странствий, но та, что для увеличения. Капиталист становится деньгами. Обладатель становится своим сокровищем. Эта страстная охота![92] Посмотри, как это делает твой папа: Так и нужно. Так и хорошо. Может быть, стоит объяснить тебе на примере сокровища? Нет, я не стану объяснять тебе это на примере сокровища, но я мог бы, поскольку тупые великаны и идиоты гномы и еще около двух сотен всяких личностей, которые на самом деле никакие и не личности, некоторые из них просто создания, сущности, лесные твари, которые могут только ловить и хватать и ничего больше, поскольку все они, нет, не все, но пара из них точно нацелились на сокровище. Это отдельный разговор, я считаю, мы могли бы обсудить это в нашей следующей передаче, которая никогда не будет показана и потому не нуждается в обсуждении. Мой биржевой маклер всегда так и говорит: тут и говорить не о чем. Но на самом деле есть. Это долгий разговор. Капиталист, как и создатель сокровища, о смотрителе сокровища я не говорю, хотя мне кажется, здесь больше смотрителей, чем создателей, все они все равно будут убиты, все мертвы, ну да, сокровище уже тут, деньги-то бессмертны, они переживут нас всех и будут единственным, что останется, так, в общем капиталист, единственный, кто останется, чтобы сделать с сокровищем то, что положено – примем это предположение, что он останется, удивительное дело, но в образе трех дев, странная прихоть судьбы, женщины получают все, и кто останется, тот возьмет все, ему принадлежит все, три девы как последний капиталист, святое триединство, нет, возможно, троица, потому что едины они никогда не будут! это же женское, то есть неединство в качестве бога, в качестве капиталиста, в качество того, чем я был прежде, капиталист в трех лицах… капиталист теперь бог, свят и сложен в три раза, как бумажный самолетик или что-то такое, так вот эта неустанная охота за меновой стоимостью, которую он, кто? ну он! устанавливает сам, которую в этом случае установил в непотребное триединство, которое так долго должно смотреть сквозь пальцы, пока сокровище не появится вновь, пока их сокровище не вернется, он между тем на войне, существа мрут целыми дюжинами, сотнями, их откладывают на потом, для следующей войны, они попадают в переоценку, проводимую богом, так часто бывает, но только в случае с героями, всем остальным приходится отправляться в туалет, на массовый аборт, и – разве это не странно? – потому что: разве великаны, гномы, герои, сообщники героев, короли, сообщники и сестры королей, весь этот балласт, разве не они определяют меновую стоимость вожделенной собственности, если бы у нее таковой не было. Если бы даже у сокровища не было цены. Если бы это была жестянка. Переработанная банка, использованная вторично бумага, пусть даже бумажные деньги, несущие на себе подписи мертвых и лишь благодаря этому действующие, их сделали действующими, гарантированный обмен, чтобы деньги могли менять владельца, но, пожалуйста, что бы там ни было, не выкупайте их пока! иначе обещание не имело бы смысла, если бы его исполнили сразу, тогда это было бы уже не обещание, этой выплаты не следует ни требовать, ни осуществлять, должны остаться только деньги, не важно, в какой форме, пусть бы и в форме товара, что вполне может сорваться, если давать слишком много обещаний, и да, это относится и к этому обещанию тоже, которое отменяет само себя, если отдать деньги, или что-то в том же духе, я не все понял, но знаю, что тут важно: Не все одновременно! Не все сразу! Не надо всем сразу требовать исполнения обещаний, что написаны на этой купюре, а то только и сможете, что жопу ей вытирать; если я что-то и знаю, то вот что: Эта купюра – свет, она нужна для света, она обещает свет, и этот свет она и есть, она не только свет, но и свидетельство, которое обещает что-то, что выдержит, даже когда никто уже не выдержит, только, пожалуйста, не все сразу! один за другим, одно за другим, да, мы спекулируем на том, что все рухнет, если все вдруг захотят исполнения обещаний, которые дала отсрочка в виде этой банкноты, в виде этой купюры, этого света, этого отсвета чего-то, что никогда не удастся получить, если эта купюра отменит все временное, отменит само время, и все это благодаря бумажной купюре с картинками и подписями, все они принадлежат давно умершим, потому что картинки живых не принимают, это было бы невежливо, потому что при жизни люди еще не обладают своей окончательной формой, деньгами да, о том и речь, высокий стиль, которого достигли деньги, я допускаю, деньги пришли в свою окончательную форму, лучше не сделаешь, они обещают все, и они ничего не выполняют, потому что они не должны ничего выполнять, где обещание, нет воли и пути, лишь будущее, в котором обещание будет исполнено, так что люди двигаются медленнее, но сами обещания нерушимы, которые никогда не исполняются, потому что они поняли, что все рухнет, если обещание действительно будет исполнено, в полном объеме, чего никогда не будет, поскольку эта кипа бумаги никогда не станет прекрасной машиной, а эта кипа не может стать стиральной машиной! эти клочки даже не являются представителями чего-либо, они еще и грязные! ох, звонок в банк, все эти коды, все эти значки в проводах, они совсем не то, что за них получают, они никогда этим не будут, они просто занимают это место, этим они и занимаются – но что это? этого не может быть! но это приходит в голову, это выпроваживает само бытие восвояси, хотя оно явится позже, чем вышло, всегда позже, всегда все переносят, эти купюры переносят на потом ценности, даже если имеют ценное значение, что именно за это можно будет получить. Но купюра – это ничто, она самого своего владельца отправляет в будущее, людей переносят на потом, точно так же, как и их прибыль, ради которой они работают, все переносят, деньги – это еще самое меньшее, что переносят, всегда потом, всегда позже, чем было задумано, всегда приходят позже, чем вышли, да и людей больше нет, их перенесли, они обещают нечто, чего никогда не происходит, по крайней мере они сами этого не выполняют, так что все люди, как и их жалкие обещания, про