В.: Прочь от меня, да! Это верно, что говорят: Лишь огонь никому не подвластен. А дочь-то, конечно, еще бы, а огонь нет. Невозможно представить себе утрату огня, но ограничить его, приручить в буржуйке, это стоит немалого труда. Отец вырван из дочери, остался лишь обрывок силуэта, повешенный на стену, фотография, когда-то дитя света, но теперь оторванное, он больше не обрадуется никакой собственности, он отрешился от дочери, которую воспитал, неизмеримой властью он обладал, теперь уже нет, отрешился от дочери, но мне так же больно, просто по мне не видно. Странники, а я странник, проходят мимо богатства других, кто постоянно подвергается воровству нищеты, опять же для других. Великое богатство одних, в том числе и богов, хотя я уже и не один из них, итак, великое богатство одних, некоторых, меньшинства, которое все уменьшается, его постоянно сопровождают, не то что странника, от абсолютного грабежа необходимого многими и многими другими. Так там и написано. И там стою я, дитя. Уйти от меня ты должна[127], ограблена будешь ты, как и многие, выбирать за тебя не могу. Так и есть, посмотри наоборот, моими глазами, а не только эти постоянные обвинения! Послушай, уйти от тебя, дитя, это не без, это, не то чтобы, но сохранить все, только не ее одну. Для бога это неприятно. Иметь все, отдать все, но именно ее, одну ее не удержать, дочь, это уже тяжело. Это не только бога уязвит. Но так нужно, потому что взрослый бежит, взрослый убегает, потому что не может обуздать свои желания, наоборот, у него отнимают лишь то, чего он желает, спортсмен выходит из себя, но взрослый заканчивается с ребенком. Он кончается в ребенке. Он в буквальном смысле выбегает, ребенок лишает его самого себя, как капиталист лишает собственности рабочего. Он отдает ему ровно столько, чтобы тот мог жить, как отец позволяет ребенку столько, чтобы тот позволил ему жить лучше. Выплачиваются алименты, вырабатывается служебное время, растеньице поливают, но всегда недостаточно для того, чтобы потушить огонь. Люди просто хотят гореть, они все время горят за что-то или о чем-то или я не знаю что, они постоянно хотят получить самый яркий огонь, они постоянно хотят получить все самое яркое, иначе они были бы не они, еще бы, ребенок туда же, ребенок – это самое большое, что только есть, а потому столь многие хотят получить одного, но если я дам моей дочери огоньку, а это вообще была ее идея, она начинает хныкать. Она же все время хнычет. Почему ты это делаешь? Где у тебя опять болит? Ты же просто можешь писать, тогда ничего болеть не будет. Nag nag nag! Перестань! Придет еще герой, обещаю. Если бы не пришел герой, я бы не мог оставить тебя, нужно было бы, чтобы что-то пришло в голову, чтобы потом пришел герой, потому что герой, особенно если мертвый, он возвеличивает и меня тоже. Увеличит мое войско. Возвышает меня и выслушает тебя. Я отдам тебя ему, но ты должна подождать. Тебе, к сожалению, именно что придется подождать, пока он помрет, тут ничем не поможешь. Пожалуйста, посмотрите на табло в зале вылетов! Пожалуйста, дождитесь сообщения на платформе! Ты пока что можешь писать, что будет, если поезд придет наверх с опозданием. Ты же всегда так делаешь. И меч, ты его оставишь? Я должен оставить тебе именно его? Да будь он хоть в три раза больше и в пять раз прочнее, мужиком ты все равно не станешь. Ты уже очень близка к идеалу, пожалуйста, я признаю, ты будешь невестой героя, будешь влюбленной и обрученной, насчет замужней не уверен, этого я еще не вижу, не знаю, будешь ли ты именно за тем, кто совершает подвиги, возможно, сначала ему нужно будет уйти, прежде чем он сможет жениться на тебе, у нас его зовут героем, у других богом. Через его неизбежную смерть власть снова вернется в свою постель, в свое текучее ложе. Сокровище вернется к тем, кому оно всегда и принадлежало, кто им всегда и обладал, они снова получат сокровище. Я сделал все, тебя и идеал и то, что ты оставишь позади, все сделал я, как отец, но денег я не сделал, с деньгами мне всегда приходилось договариваться, они же поступают извне, я имею в виду, мне всегда приходилось заключать с ними договоры, и в конце все было так же, как в начале. Те, у кого они были, получали их снова. Всегда одни и те же! У которых они всегда и были, они и сейчас у них. Все, что было, все, что будет, мне никто больше не говорит, но я знаю, что случится, я знаю, что все методы увеличения общественной производительной силы в работе, кстати, но действительно, кстати говоря, самой великолепной производительной силы из всех, однако им она не принадлежит, тем, кто ей обладает, они одалживают ее, в крайнем случае раздаривают, при этом они столько смогли бы с ней провернуть! где был я, что все методы увеличения людской производительной силы осуществляются за счет индивидуального рабочего, индивидуального человека, что все средства развития производства обязательно превращаются в средства порабощения и разграбления производителя[128]. Все вырождается во вред, в лишенное счастье счастье производителя, потому что счастье ему не нужно, о том, как сделать его счастливым, за него думают другие. Это такой замкнутый круг, я знаю, дитя, ты ждешь своего героя, который, однако, скоро тоже в него попадет. Что бы человек ни делал, все будет ему скорее во вред, чем на пользу; и люди, рабочие превращаются в неполноценных[129]. Я этого не делал, я сражаюсь, но, правда, и это поразительно, никогда ничего не получаю, я этого не сотворял, мне самому пришлось дорого заплатить за новый дом, но я ничему не помешал. Я как бог этому не помешал. В принципе, я не создал ничего, чего бы уже не было. И те, у кого это было, обладают этим и сейчас. Не хочу быть слишком строг к себе самому: Я, да, это Я я как-то все-таки создал, но только для себя, какая мне от него польза? никакой, Оно я тоже создал, какая мне от него была польза? оно не принесло пользы даже другим, но может быть то-то и оно, Оно, это, может быть, ты, дитя, но опять же только для меня. Ведь и детей мы делаем только для себя, их мы, по крайней мере, можем удержать, они тоже рано или поздно станут придатками машины[130], они даже будут умолять, чтобы им позволили стать придатками машин, которых, правда, уже не будет. Будут люди, но машин будет слишком мало для всех. Будет все больше людей, чем машин. И тогда будут машины, но они будут обслуживать людей, они будут выносить с поля боя мертвых, никому больше не придется из-за мертвого или раненого подвергать себя опасности, и скоро машины станут сражаться сами, они выступят друг против друга, боевые роботы, тогда никому уже не придется умирать – о боже, что мы станем делать со всеми этими людьми?! – больше не останется возможности разбрасываться ими, перерабатывать, снова делать из них гумус на хлеб для мира, но не для людей; я, бог, воздержусь от смерти, да, это точно выгорит, я останусь и для других смерть тоже кончится, да и тебя уже посчитали, дитя. Ты останешься без работы, немотивированная мотивация к чему-то. По мне, так можешь быть чем-то другим, даже чем угодно, всем, чем угодно, по мне, это одно название, за ним ничего не стоит. Но ты не мужчина и им не станешь. Можешь стать чем угодно, но не мужчиной, по крайней мере, не этим мужчиной, но я думаю, что и никаким другим. Ты всегда будешь той, кто хоронит героев, не той, кто их убивает. И в этой почетной участи, о которой ты никогда не упоминаешь, но которой желаешь, я не уверен, какую ты себе хочешь, даже если ты сама любезность, ты все равно никогда ее не получишь, и в любом случае тебя ее не лишат, тебя никогда не лишат этой участи, потому что у тебя никогда ее и не будет. Можешь на это и не рассчитывать! Герой будет рассчитывать на то, что тебе известны такие вещи. Если дойдет до клятвы, ты должна быть в курсе. Конечно, ты так близко подошла к тому, чтобы получить столь почетную участь, у тебя, к примеру, есть меч, я назвал его меч нужды