[131], когда возникнет нужда в мужчине, просто возьми меч, назовем его Нотунг, допустим, Нотунг, нет, никто не допустит, я уж точно нет, и тебе не следует, нельзя, ничего нельзя! да, возьми его, следи за ним внимательно, не дай отнять его у себя! Стой, я вижу, что это не то оружие, ты вцепилась в него, как в палку от метлы[132], конец тупой, писанина – это ничто, это не меч, перо меч? это просто смешно! Я уже и забыл, у кого сейчас меч, может быть, у героя, у кого-то же он должен быть. То, что я вложил в твою руку: Я лишь сказал, что это меч, но это не он. Что-то ведь нужно было в руку вложить, чтобы ты не играла постоянно с собой и в себя (твоя тупая писанина – это не что иное! – и забыла о пламени, за которым ты спишь, тут хоть трава не расти, этот сон вызван травами, ядом, или же он оттого, что я положил тебе руки на глаза, этого хватило. Герою этого не хватит, он захочет, чтобы ты смотрела на него влюбленными глазами, может быть, тут тебе пригодится мой глаз на небе, можешь взять его себе, глаз отца. Может быть, он и пригодится. Женщины все время засыпают, еще до того, как что-нибудь случается, в кустах, за живой изгородью, за огнем, за водой, в лесу, на лугу![133] Рядом с животными, в образе животных, уж это они должны заметить! но нет, они все время спят, спящий, а не сильный пол. Когда у них выходной, они спят. Когда они свободны, они тоже спят. Они все время спят, даже когда рвут друг друга на части, сложить для меня поленицу придется кому-то другому[134], для этого они, конечно, слишком слабы. И они станут скакать там, в этом сиянии, или уставятся на освещенное окно, которое им открыли, в мир. Ты не слышишь, как дети плачут[135], сам остаешься ребенком, не слышишь, как они кричат, если они что-то сломали или рассыпали. Останешься без приплода для героя без упрека. Это ваша карьера, сон. Спать. Ну вот, пожалуйста, что я говорил! Я все время это говорю. Спи. Жди своей участи, твоя часть билета все равно не выиграет! Мне пора. От растратчицы, что лишь выдвигает требования, прочь отвернусь[136]. Это очень просто. Вон там требования, все они уместились на ясеневом древке, что треснуло под ударом меча, и не простого меча, а ТОГО САМОГО меча! так уж велики они быть не могут, эти требования. Вот я, там я и буду, чтобы отвадить всех, я просто отвернусь, это очень легко. Мне это ничего не стоит. Я ухожу. Вот так. Для меня это не проблема, обслуживающий персонал ведет себя так, как будто это она, но это не она. Я могу быть везде одновременно, но ищут они меня всегда где-то еще. Ходить для опытного странника не проблема. Конечно, может быть, он и не в состоянии точно оценить расстояние единственным глазом, но ходить, это он может. Отец уходит, это не страшно. Среди его прочих занятий это самое легкое. Никакого труда, пожалуйста-пожалуйста, мне это совсем не трудно, уйти от тебя, дитя. Как нечего делать. Это вообще ничего. Я ухожу. Вокруг тебя огонь, который я сам и развел. Мне в этом помогали, но горит он потому, что я так хотел. Любой пройдет сквозь него, но только одному это известно. Мужчина, спокойный, как смерть. Так, оно горит дальше, само собой. Тебе вообще больше не нужно ничего делать. Тебе даже не придется ничего тушить. Тебе даже не придется снимать колбаски с гриля. Огнетушитель не подчиняется правилам, на которых его заправляли, не важно, оно и должно гореть, или он уже пустой и его просто поставили на место, этот огнетушитель, не знаю, в любом случае, в нем больше ничего нет. Может быть, воспользуешься чем-то другим? Ночными излияниями младенцев, водой младенцев, водой на мои мельницы, под столь грешной рукой. Младенец работает над собой, он весь измучился, но отец просто уходит. Что делают сыновья, отца не интересует, разве только они носят при этом оружие. Дочь спит. Прекрасная семья. Ну что ж, каждому свое[137]. Такие фразы просто тают во рту. Деньги в банке, сумма написана на древке, и кто сколько получит – тоже. Но все же мне так и не было позволено узнать, что ты хочешь[138], если не можешь увлажнить свое ложе, не можешь сделать даже этого, чтобы потушить огонь. Да и чем? Какие общие правила мы можем повесить над этим огнетушителем, который не работает, хотя его функции четко определены, если летят искры. Для огня не существует правил, потому что огонь это всего лишь знак, это общее понятие, которому я и пытаюсь дать определение, но огнетушитель все равно пуст. Из него ничего не выйдет. Что он пуст, я знаю по собственному опыту. Он такой легкий. Из тебя тоже, точно говорю, хотя и не проверял, не выйдет никакой жидкости, как из мочащегося младенца. Это недоразумение, это вовсе не влага. Никакая это не влага! И все-таки. У младенца хоть что-то выходит! А у тебя: Ничего не выходит. Ты можешь делать все, что хочешь, дитя мое, ничего не выйдет. Огонь я тебе дарю. Подарок. Чем уж ты сможешь его потушить: дело твое! Боюсь, правда, для этого тебе потребуется герой. Огнетушитель не пойдет, ему и не надо никуда идти, он и так не работает и не знает, чем себя занять. Другого ты не возьмешь и не хочешь. Этот герой дорого тебе обойдется. Он будет стоить тебе всего, для чего ты себя берегла. Но огонь можешь получить бесплатно, это наше собственное рекламное приложение к требованиям, которые мы выдвинули. Свет – это не что иное, как реклама богов. Твое приложение с жалобами, которое отец никогда тебе не кладет, даже на один момент, огонь, это папино рекламное приложение, что-то, что выбрасывают не взглянув, разноцветная бумага, клочок, нечто лишнее, с этим каши не сваришь и ничего и не варят. Пока ты не заваришь кашу с кем-то, кто не является мной, пока тебя кто-нибудь не завалит, но не болезнь, наказание будет в силе[139]. Тому единственному, кто пробьется, в зависимости от точки зрения, Иисусу или господину Бакунину, смотря кто кого знает, это полностью на усмотрение наблюдателя, понятия не имею, кто они, но именно ему ты отдашь кольцо. Нет, это не имеет смысла, я же объяснил, если у тебя наготове будет огнетушитель! Когда этот мужчина появится, он получит кольцо и все. Может быть, оно уже будет у него. Или оно ему будет не нужно. И все-таки он втайне будет им гордиться. Хорошо. Так значит, ты отдашь ему кольцо. Или нет. Забавно. Это не важно. На этот раз порки за разлитый на стильную мебель чай не будет, магазины полны этого барахла, которое никому не нужно, иначе все это не было бы таким стильным, мебельный магазин с пузатыми ящиками, куда оно все и сыграло. На этот раз не будет никаких телесных наказаний, вообще. Я ухожу. Я погружаю тебя в сон[140], как жидкость в ящик ночного столика, что втекла в него – ого, еще горячая! – это ужесточает наказание, это погубит фанеру красивого и дорогого ночного столика, в который она втекла, когда-то он был дорогим, уже не помню, когда и сколько он стоил, но он уже течет, чай, горячая жидкость, созданная для оздоровления, для болезни, для боли, о да, дорогая мебель, полная чая, что ты себе думала, когда перевернула чашку, когда твоя рука сделала неверное движение? Только чая нам тут не хватало! Ты и правда могла бы быть повнимательнее, здесь мы ценим и почитаем наши вещи, когда-то они были дороги! Стоит только взять что-нибудь, как выяснится, что когда-то это было дорого. Во сне разлила чай, так не пойдет. Младенец, смотри, разве он не прекрасен? Пассивные гениталии, которые должны пробудиться, никогда не подводят младенца, он найдет их всегда, даже во сне. Но ты, дитя, ты не можешь даже найти ручку чашки, рука выскальзывает, вот, нашла, и вот уже течет, но не из тебя. Эта жидкость не от тебя, и все равно она теперь на фанере из кавказского ореха. Ты хватаешься за ручку чашки, и вот жидкость уже льется в драгоценный ночной столик, она втекает в дочь, но вытекает из младенца. Вот так все просто. Хоть младенец свяжет концы с концами! Для того, чтобы она текла, пусть и в том направлении, важно только: всегда в гору, если тебя изобьют, ничего не поможет. Мебель была дорогая. Если она будет испорчена, побоев не избежать. Хотя тупые великаны и работали бесплатно, так, по крайней мере, было задумано, пусть и не нами, не ими, в конце концов для нас это оказалось слишком дорого. Мы все отдали. Это было дорого, то, что они сделали, а сделали они каждый предмет в доме. Каждый предмет – это громадная работа, да, и этот ящичек тоже, он мал, но именно поэтому с ним особенно много возни, которую требуют оплатить, возможно, не требуют, но оплатить которую нужно. Вот этот огонь, он мне ничего не стоит. Беззащитной ты уж точно не будешь, дитя, когда тебя разбудят. Вон меч, хотя на самом деле нет, вон лошадь, которую никто не видит, тот, кого ты видела, это уже не я, скоро придет герой, который тебя получит, а может и нет. Он решит. Он узнает тебя. Ты увидишь его. Сегодня я наконец-то вижу героя, скажешь ты. Но той, кто сможет унести его с поля боя, уже не будет. Твоя сестра? Какая? А может, ты его и не увидишь, героя, хотя у тебя оба глаза на месте да и мозги имеются. Ты сразу его не узнаешь, потому что потеряешь его фотографию. Увы, ты оставила ее дома на ночном столике, этого еще не хватало! Ты его узнаешь или не узнаешь. Он узнает, что ты женщина, одного этого ему будет достаточно. Очень простой герой, но сложный был бы сложнее этой изящной мебели у нас дома! Этого ему должно хватить, что ты женщина. Герой тот, кто узнает, что бы там ни было, но герой и тот, кто не узнает. Он не обязан. Он не может заниматься каждым в отдельности, в конце концов, он же не может убить каждого, он может искоренять несправедливость, он может избавить от грехов, он может спасти, но он не может делать все. Герой – это все, но даже он не может же делать все! Герой – это еще больше. И ты будешь беззащитна. У тебя будет меч, нет, у тебя будет то, что ты примешь за меч, например, лыжная палка, губная помада, тени для век, карандаш для бровей, руль, нет, разум нет, вся сложность в размышлениях в том, чтобы сделать их проще и при этом оставаться точным, именно, дойти до конца, хотя это значит, человек предполагае