— Как это на ней отразилось?
— Не знаю. Долли больше никогда не была у меня на приеме, а осмотреть ее силком я не мог. Что же касается мисс Элис Дженкс, то она у нас дама занятая и не имеет времени, чтобы ходить с племянницей по врачам.
— Разве не она хотела подлечить Долли?
— Она. Даже заплатила за курс. Но потом семейные беды помешали ей продолжить лечение девочки, и до вчерашней ночи мы с Долли не виделись, разве что в тот день, когда я ходил в суд, где она давала показания против Макджи. Собственно, я отправился туда, чтобы воспрепятствовать допросу девочки, но ее тетка дала согласие, и мои старания ни к чему не привели, тем более, что Долли была единственным свидетелем. Я помню, как она отвечала на вопросы: будто автомат.
Он расстроился и полез под халат за сигаретами. Я протянул ему свою пачку.
— Что же именно она говорила в суде?
— Все было коротко и ясно. Подозреваю даже, что ее заставили тщательно отрепетировать свои показания. Услышав выстрел, она якобы выглянула из окна спальни и увидела отца, который бежал прочь с револьвером в руке. Второй вопрос касался того, угрожал ли когда-либо Макджи жене физической расправой. Да, угрожал. Вот и все.
— А что Долли говорит теперь?
— Какой-то вздор. Не верю ни единому слову, да и сама она тоже. Не может же девочка быть настолько больна! Она клянется, будто вообще не видела Макджи той ночью, и заявляет, что он не имеет к убийству никакого касательства. Она, якобы, солгала на суде потому, что ее заставили взрослые. Совершенно ничего не понимаю.
Он затушил сигарету в самодельной глиняной пепельнице.
— Вполне возможно, что так оно и было, — произнес я. — В свете того обстоятельства, что Макджи явился к Долли на второй день ее медового месяца и сказал ей нечто такое, от чего у нее помутился рассудок, ее теперешнее заявление кажется не лишенным логики.
— Совершенно верно, мистер Арчер. Макджи действительно сказал ей, что невиновен. Кроме того, нельзя забывать, что Долли любила отца. Возможно, несколько амбивалентно, но любила же. Вполне вероятно, что он сумел внушить ей комплекс вины, тем более, что детская память во многом эмоциональна. Сегодня утром Долли напрямик заявила мне, что сама убила свою мать, упекла в тюрьму отца и разделалась с Хелен Хагерти, а все потому, что у нее-де змеиный язык.
— Она объяснила, что имела в виду?
— Пока нет. Но я совершенно точно знаю, что мать она не убивала, и уверен в виновности Макджи.
— Судьи могут ошибаться. Даже в деле об убийстве.
— Я знаю обо всем этом гораздо больше, чем стало известно суду.
— От Долли?
— Из разных источников.
— Расскажите мне, если можно.
— Боюсь, что нельзя. Придется вам поверить на слово: убийца — Макджи.
— Отчего же тогда Долли обвиняет во всем себя?
— Пока не знаю, но со временем это прояснится. Предполагаю, что в детстве, видя полный крах своей семьи, она не раз в страхе предвосхищала смерть матери и заключение отца. Естественно, она сочла себя виноватой во всем, когда то, что она мысленно переживала сотни раз, стало страшной явью. А потом еще встреча с Макджи и вчерашние события…
— В них она тоже винит себя. Не знаю, как вам удастся объяснить это ссылками на детскую психологию.
— Долли много говорила о смерти Хелен Хагерти. Похоже, она считает, будто ее дружба с убитой и привела к беде.
— А они дружили?
— Да, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте. Видимо, у миссис Хагерти тоже были какие-то серьезные трения с отцом, и она почувствовала в Долли родственную душу.
— Неужели и об отце Хелен Долли вам тоже рассказывала?
— Да, она говорила, что тот, якобы, был бесчестным полицейским, косвенно замешанным в каком-то убийстве. Впрочем, это наверняка больная фантазия, некий вторичный образ ее собственного отца.
— Да нет, — возразил я. — Папаша Хелен действительно был полицейским, и она на самом деле считала его мошенником.
— Откуда вы знаете?
— Я читал письмо, присланное Хелен ее матерью из Бриджтона, штат Иллинойс, — сказал я, но о своих подозрениях насчет связи между гибелью Хелен и событиями двадцатилетней давности предпочел умолчать.
— Жаль, что больше ничем не могу вам помочь, — проговорил Годвин. — Мне пора. Я и так уже опаздываю с обходом больных.
На улице послышался шум мотора, потом хлопнула дверца автомобиля и раздался топот ног. С удивительным для своих габаритов проворством Годвин вскочил и распахнул дверь, не дожидаясь звонка.
— Доброе утро, шериф, — донесся до меня раздраженный голос доктора.
— Ну и туман на улице! — воскликнул Крейн. — Даже аэропорт закрыли.
Полагаю, вы пришли сюда не погоду обсуждать?
— Это уж точно, мистер Годвин. Я слышал, что тут у вас нашел приют человек, скрывающийся от правосудия.
— Кто же вам такое сказал?
— Мало ли у меня источников информации?
— В данном случае они вас подвели.
— Вы собираетесь отрицать, что некая Долли Кинкайд находится в вашей клинике?
— Нет, не собираюсь. Однако миссис Кинкайд вовсе не скрывается от правосудия. Она здесь потому, что больна.
— Интересно, чем? Аллергией на вид крови? Ну вот что, доктор, вчера в городе совершено гнусное убийство. Это вам, надеюсь, известно. Не могла же миссис Кинкайд умолчать о таком знаменательном событии.
— Вы собираетесь предъявить ей обвинение?
— Пока, возможно, и нет.
— Тогда вон отсюда.
— Да как вы смеете, доктор?!
— А на что вы рассчитывали? Вы в присутствии свидетелей заявили, будто я укрываю беглецов. Да я подам на вас в суд за клевету!
— Вы меня неверно поняли, — без прежней спеси произнес шериф. — Имею же я право допросить важного свидетеля.
— Потом — возможно. В настоящее время миссис Кинкайд приняла большую дозу успокоительного и уснула. Я не разрешаю задавать ей никаких вопросов и вообще докучать ей в течение недели.
— Целой недели?
— Может быть, и дольше. А если вы упретесь и будете настаивать на своем, я отправлюсь к судье и заявлю, что ваша настырность может дорого обойтись моей пациентке.
— А, не верю я вам.
— Мне глубоко наплевать, во что вы там верите.
Годвин захлопнул дверь и привалился к ней спиной, дыша как стаер после забега. Две сиделки в белых халатах возились в соседней комнате и старательно притворялись, будто заняты делом. Годвин сердито махнул рукой, и они убежали.
— Откуда шериф мог узнать, что она здесь? — спросил он меня.
— Алекс упомянул об этом в разговоре с Элис Дженкс.
— Напрасно. Мисс Дженкс и Крейн — старые приятели.
— Не думаю, чтобы она желала зла родной племяннице.
— Не знаю, чего она желает и не желает. Ну что, может, я выпущу вас отсюда? — спросил он, глядя на часы и, будто заправский тюремщик, звякнул связкой ключей.
12
На редкость импозантная дама в синем платье вышла на веранду и оглядела меня так, словно я был вором-домушником, сдуру отправившимся на дело в 11 часов утра.
— Вы и есть мистер Арчер? — спросила она.
— Он самый. Как вы себя чувствуете, мисс Дженкс? Такая неприятность…
— Ничего, переживу, — она по-мужски пожала мне руку. — Не знаю уж, что вам от меня понадобилось, мистер Арчер. Из ваших слов следует, что моя племянница попала в переплет. Я сегодня разговаривала с шерифом. Он держится мнения, что Долли скрывается от него.
— Это вы сообщили Крейну, где ее искать?
— Да. А вы считаете, что это была ошибка?
— Он примчался в клинику на всех парах, намереваясь учинить дознание. К счастью, доктор Годвин дал ему от ворот поворот.
— Это он умеет. Я лично полагаю, что если у Долли есть какие-то важные сведения, она обязана поделиться ими со следствием. Моя семья всегда чтила закон.
— Мне кажется, что вы любите Долли.
— Да, хотя давно не виделась с ней. Однако это не значит, что я стану ее покрывать. Мое положение в обществе обязывает меня…
— Что же это за положение такое?
— Я — старший распорядитель фондов округа, — объявила она, — но это к делу не относится. Я воспитывала Долли как родную дочь, кормила ее, одевала, дала прекрасное образование. Как вы думаете, на чьи деньги она уехала учиться в Лос-Анджелес? Так чего еще ей от меня надо?
— Поддержки. Не знаю, что наплел вам шериф, но уверен: он глубоко неправ.
— Шериф Крейн не ошибается, — с каменным лицом ответила она.
— Полицейские тоже люди, — возразил я, — как, впрочем, и присяжные. Они вполне могли дать маху и осудить невиновного.
Она рассмеялась мне в лицо.
— Нелепость. Вы просто не знаете Тома Макджи. Напиться и избить жену было для него обычным делом. Я сама не раз защищала сестру с револьвером в руках, прикрывая собой ребенка.
— Чего же он хотел от жены?
— Повиновения. Двенадцать лет сущего земного ада, вот что он ей принес. А потом убил. И нечего попусту убеждать меня в его невиновности.
— Почему он ее убил?
— Потому что всю жизнь был чудовищем. Слухи о том, что Констанция имела любовника, — чепуха. Она была верна Тому до гроба, хоть они и жили раздельно.
— А кто пустил слухи о любовнике?
— Так, ходили сплетни, — вяло ответила она. — Грязные сплетни — обычное дело, когда у мужа и жены что-то не ладится. Может, сам Томас их и распускал. Во всяком случае, его адвокат пытался бубнить что-то про любовника.
— Кто его защищал?
— Есть тут такой старый лис по имени Джил Стивенс. К нему обращаются только те, кто влип по самые уши, а он их выгораживает и обдирает до нитки.
— Макджи он, однако, не выгородил.
— Почему же? Десять лет тюрьмы за такое зверское злодеяние — не кара.
— Меня интересуют подробности убийства, — сказал я. — Возможно, вам больно вспоминать об этом…
— Что именно вы хотите знать?
— Как все произошло.
— Меня не было дома, однако я знаю об этом убийстве почти столько же, сколько Том Макджи.
— И Долли, — вставил я.
— Да, и Долли. Она оставалась тут вместе с Констанцией. Был десятый час вечера, и девочка уже спала, а сестра шила ей платье. Оно все потом было в крови, и его показывали на суде как вещественное доказательство.