Илларион начал рассказывать о конференции:
- Мы, ребята, будем подробно обсуждать доклад секретаря райкома комсомола. Сейчас я только коротко расскажу вам главное. Кычаков говорил, что вся страна сейчас не покладая рук работает, чтобы поскорее исправить разрушения, принесенные войной. Наш район от войны был далеко, мы с вами не пострадали, но это не значит, что у нас все останется попрежнему. Наоборот, теперь возьмемся за такие дела, которые во время войны поднять было трудно. Начнется у нас и дорожное строительство, и развитие транспорта, и механизация приисков, и разведка новых месторождений. Во всем этом должен участвовать комсомол. И не просто «принимать участие», - подчеркнул Илларион, - а быть впереди.
Александр Матвеевич с ловкостью опытного физкультурника перебросил докладчику бумажный шарик. Рогальский, не прерывая речи, развернул бумажку.
- Вот Александр Матвеевич - он ведь тоже на конференцию ездил - напоминает мне, что к такой работе, как поиски полезных ископаемых, нужно привлекать пионеров. Об этом мы с вожатыми отдельно поговорим. Во время войны многие школы прекратили походы, дальние экскурсии, а в них ребята и закаляются и могут много полезного открыть: найти глину, бокситы, всякое нужное производству сырье. Райком этому большое значение придает…
Несколько монотонный голос Иллариона стал звонче и выразительнее. Очки он снял.
Тоня, знавшая, с каким восхищением Рогальский относится к Кычакову, подумала, что пересказывать его доклад Иллариону особенно приятно.
- Но секретарь райкома говорил и о том, - продолжал Рогальский, - что во время войны некоторые комсомольцы стали небрежно относиться к школьным занятиям. Насчет этого предостерегали в райкоме давно, но отстающие в школах есть. Есть они и в нашей школе… Ребята! Основная наша обязанность - учиться! Об этом забывать нельзя. Никакие ссылки на общественную работу не могут приниматься в расчет. Каждый должен уметь организовать свое время так, чтобы занятия не страдали.
Сабурова, внимательно глядя на Рогальского, покачивала головой. Илларион поймал ее взгляд.
- Я понимаю, почему так смотрит на меня Надежда Георгиевна. Не раз я защищал перед ней ученика, от которого она требовала больше, чем он давал. Я говорил: зато у него много комсомольских нагрузок… Конечно, это неверно было. Обязанность каждого комсомольца - хорошо учиться… Теперь… - Илларион улыбнулся с сожалением, - вы знаете, что десятиклассникам рекомендуется больших нагрузок на себя не брать. Я, в частности, перейдя в десятый класс, не стал отказываться от обязанностей секретаря, которые несу второй год, но теперь сам вижу, что трудно справляться. Мы в этом году школу кончаем… Комитет перед моим отъездом на конференцию решил возложить обязанности секретаря на Митю Бытотова из девятого класса. Многие уже знают об этом. Через две недели Митя примет у меня дела. - Он помолчал и прибавил: - Я с Кычаковым советовался, он тоже сказал, что совмещать окончание школы с работой секретаря очень трудно.
Рогальский перешел к докладу о том, что сделано в первом полугодии, потом начались выступления.
- Я, ребята, предлагаю поблагодарить Иллариона за хорошую работу, - сказал Коля Белов. - Он без суеты, толково, разумно действовал.
- Заседаний лишних не устраивал! - крикнул Мохов. - Хорошо организована была работа!
- И учился прекрасно, - сказал Толя Соколов, - это тоже надо отметить.
- Зато других, кто не прекрасно учился, мало подтягивал! Сам говорит!
- Он так не говорил, товарищи! - вмешалась Надежда Георгиевна. - Со мною бывало спорил, но отстающему поблажки не давал!
Кое за что Рогальского поругали, но в общем работу его одобрили, и он сел на место с выражением какой-то растерянности на лице. Товарищи понимали, как странно ему сознавать, что через несколько дней он уже не будет секретарем и со всеми делами комсомольцы начнут обращаться к Мите Бытотову.
Про Митю говорили, что он и внешне похож на Рогальского и старается подражать ему: спокойно держится, говорит веско, внушительно. Но выдержки Иллариона Мите не хватало, порой внушительный тон не получался, Митя начинал громко спорить. И сходство их ограничивалось тем, что оба были высокого роста и носили очки. Бытотов бледен, а у Рогальского розовые щеки. Глаза у Илы, как говорили девочки, «стальные», а у Мити темные, быстрые.
- А Тоня Кулагина тоже будет просить об освобождении? - спросила Надежда Георгиевна.
- Мне слово! Мне! - сейчас же закричали ребята из Тониного актива.
- Может быть, Кулагина все-таки будет продолжать культработу? - просительно говорил восьмиклассник Сева Кротков. - Ведь она, в конце концов, только организатор. Помощников у нее много. Но мы… помощники то-есть… - поправился он, - к ней привыкли. Работа у нас налаженная, понимаем друг друга. Спектакли, лекции, беседы с приисковой молодежью как будто удаются.
- Кычаков считает, что наша школа неплохо справляется с культработой, - вставил Илларион.
- Я бы тоже просила оставить меня на работе, - сказала Тоня. - Я ее люблю, привыкла… Обещаю, что занятия не пострадают.
- Правильно! Верно! Оставить Кулагину! - закричали комсомольцы.
- А справишься, Тоня? - заботливо спросила Надежда Георгиевна.
Тоня знала, что Сабуровой самой не хочется лишаться ее как помощницы, и улыбнулась старой учительнице:
- Справлюсь непременно!
- Помни, что слово дала! - сурово заметил Митя, совсем как Илларион.
Собрание кончилось. Ребята с шумом и песнями выходили из зала. В сутолоке Тоня с трудом отыскала Лену Баранову.
- Слушай, Леночка, ты доклад о советской литературе когда должна в общежитии делать?
- Ой, скоро уже, Тоня! - испуганно ответила Лена. - А я не готова.
- Уступи его мне. Я тебе дежурство на елке уступила.
- Да пожалуйста! - обрадовалась Лена. - Мне так некогда сейчас, так некогда!
- Ну вот и хорошо!
Тоня решила немедленно доказать товарищам, что сможет и хорошо заниматься и попрежнему вести культработу. Пусть этот доклад будет пробным камнем.
Думая о предстоящем докладе, она вышла из школы со своими подругами.
Короткий зимний день уже потускнел. На дворе школы ярко горел фонарь. Было морозно.
- Идемте скорее! - воскликнула Лиза. - Дома-то тепло небось!
Тоня и Нина тоже думали о теплом доме, обеде, собранном материнскими руками, и мирном вечере за учебниками. А Женя, остановившись на высоком школьном крыльце, почувствовала, как ей не хочется идти домой, где нет мамы, где темно и надо включить свет во всех трех комнатах, иначе будет казаться, что мама здесь и отдыхает у себя. Длинный зимний вечер трудно пробыть одной.
- Папа не раньше семи придет, - тихо сказала она.
- Ты что, Женечка? - не расслышала Тоня и, оглянувшись на подругу, мгновенно поняла. - Ты, может быть, к нам пойдешь? Мама рада будет, я тебе ягнят покажу. Смешные такие! Позанимаемся вместе.
- Да нет, Тося, - вздохнув, ответила Женя, - мне нужно дома быть к папиному приходу. Он не любит один…
- Двадцать раз вернуться успеешь, пока Михаил Максимович придет! - перебила Лиза. - Ах ты, бешеный парень! Что делает!
Это восклицание относилось к младшему Моргунову. Степа до сих пор околачивался на школьном дворе, хотя младшие классы давно кончили занятия. Бой, начавшийся в первое после каникул утро, затянулся надолго. Аккуратные насыпи снега, возведенные заботливым Мухамет-Нуром, школьным сторожем, рухнули и засыпали чистую дорожку. Мальчики, потные, красные, бестолково галдели, обсуждая какие-то тонкости игры. Среди них топтался Степа. Он был без шапки и ежеминутно наступал на длинный зеленый шарф, сползший с его шеи и одним концом зацепившийся за крючок ворота.
К ребятам спешил Мухамет-Нур. На его лице были отчаяние и негодование.
- Зачем так делать? - восклицал он. - Степа Моргунов, я тебе говорил «иди домой» или нет? Ты разве мальчик? Ты ненормальный человек! Мать скажет: «Это не мой сын!» Валенки портил, шапку терял…
Лиза прервала сетования Мухамета. Она подобрала Степину шапку, черневшую в сугробе, нахлобучила ее на голову мальчику, энергично замотала ему шею шарфом и крикнула:
- Сию минуту все по домам!
Ребята врассыпную бросились к воротам. Мухамет, тяжело вздохнув, снова взялся за лопату.
- Испортили вашу работу, Мухамет, - ласково сказала Тоня.
- Молодой еще, - ответил уже спокойно сторож. - Уроки слушать тяжело, бегать охота… Конечно, скучный ребенок тоже нехорошо. Вроде как больной… Ну, этот Степа очень веселый. Чересчур веселый… Даже не знаешь, что хуже.
Девушки посмеялись добродушию Мухамета и вышли на улицу.
- Ишь, улепетывает! - сказала Лиза, показывая на мчавшегося по дороге Степу, и сейчас же обратилась к Тоне: - Антонина, ты вот меня за Маню ругаешь, а зачем сама на Тольку накинулась? И Татьяну Борисовну так защищаешь… Неужели потому, что она у вас живет?
- Что ты! Мы даже ни разу не разговаривали как следует.
- Ну? А я думала, может, подружились очень…
- Да нет… Я ведь понимаю, что ребята правильно говорят…
- А почему же ты наперекор?
- Видишь, - нерешительно начала Тоня, - я из-за Надежды Георгиевны. Ведь плохую учительницу Надежда Георгиевна не выписала бы к нам, правда? Значит, наверно мы сами еще не разобрались. Все наладится. Надо только это настроение у ребят перебить. Надежде Георгиевне неприятно будет.
- Ну при чем тут Надежда Георгиевна? Ты просто нам рты зажимаешь!
- Я только хочу, чтобы ваши рты не болтали много прежде времени. Не может быть, чтобы Надежда Георгиевна ошиблась.
- Тоня всегда о других думает, - сказала Женя. - Меня иногда даже смущает такое отношение…
- Здравствуйте, Евгения Михайловна! - Тоня дурашливо поклонилась Жене. - Очень рада слышать, что после стольких лет дружбы вас смущает мое отношение.
Женя слабо улыбнулась этой выходке, и Тоня обрадовалась, увидев улыбку на бледном лице подруги.
- Подожди, не дури. Я правда часто думаю, что если ты решила, как надо поступить, так и будешь действовать, хотя необходимости в этом никакой нет….