Закусив губы и склонив пылающее лицо в траву, она совсем по-детски, чуть слышно прошептала слова, которые с младенчества часто слышала от взрослых:
- Не при царском режиме, кажется, живем, а при советской власти.
Сама Тоня не совсем ясно представляла себе, как люди жили при царском режиме. Она изучала этот период русской истории в школе, читала о нем в книгах, но живого ощущения того времени у нее не было. Однако сейчас, с запинкой выговорив эти слова, она почувствовала, что в них заключено все, что ей хотелось сказать Павлу.
А он услышал ее шопот, и лицо его стало растерянным, губы порывисто шевельнулись, но Тоня ничего не заметила, и Павел смолчал.
На противоположном берегу стало тихо. Мальчики, досыта накричавшись и захолодав от студеной воды, уходили. Медвежонок трусил возле своего вожака, любопытно поглядывая по сторонам. Пышная шуба его потемнела после купанья.
Солнце передвинулось. Тень от березы густой сеткой накрывала теперь Павла, а Тоня оказалась вся на свету, золотившем ее волосы. Оба молчали.
Николай Сергеевич был начисто забыт, и когда над травой показалось его помятое красное лицо, Тоня вздрогнула.
- Вот это поспал! А не пора ли по домам, молодые люди? Мать, поди, с обедом ждет.
Нахмурив брови, Тоня взяла Павла под руку, и они молча зашагали к узкому мостику через Серебрянку.
Николай Сергеевич не замечал натянутого молчания дочери и ее друга. Он недовольно проворчал, что колхоз Белый Лог плохо справляется с сенокосом.
- Травостой хороший, а они только верхушки скашивают… Хитрый народ! За числом гектаров гонятся, а не за качеством работы.
- Что ты говоришь! - искренне изумилась Тоня. - Под корень косят, как надо. Погляди кругом. Одну поляну увидел где-то неладно скошенную, да и расстроился… Всегда ты так!
- Мама тоже говорила, что косят хорошо, - заметил Павел, - и сена много. Вот в прошлом году неважно с кормами было.
Николай Сергеевич помолчал и заговорил о новой драге, что недавно начала работать на прииске Яковлевском.
- До сих пор в области драг было мало. Нынче ожидают, что у нас введут и на Добром… Драга! - мечтательно протянул он. - Ну и махина! Две тысячи тонн весит… Комбайн! Иначе не назовешь. А в чем устройство? Смекаешь?
- Ну как же! Пловучая землечерпалка. Черпаки поднимают со дна реки породу и передают на промывательный аппарат. Правда, что на комбайн похожа: сама добывает, сама промывает, - отвечал Павел как будто с охотой, но голос его показался Тоне усталым.
Около дома Заварухиных простились с Павлом. Тоня - сдержанно, Николай Сергеевич - весело, с широким взмахом руки, с приглашением: «Заходи, коли на Таежном будешь».
А не успели на несколько шагов отойти, как отец заговорил с усмешкой:
- Да-а! Трудный характер у парня! Товарищи о нем душой болеют, а он на дыбы. Гордость, что ли, одолела?.. А чем уж так гордиться? Что воевал честно? Обязан был. Свою землю защищал, не чужую. Что до фронта толковым секретарем был? Иначе ему и не положено - комсомолец.
Тоня в упор глянула на старика:
- А ты, значит, не спал?
- Да, дошло до меня кое-что из вашего разговора, - уклончиво ответил Николай Сергеевич.
- Ты не горячись, папа. Он не гордец. Это не от гордости… Неправильно понимает…
- Что тут понимать, скажи на милость? Нет, это порода заварухинская, крутая. А ты, дочка, выкинь все это из головы! Я понимаю: обидно. Ты всей душой, а он… Что же делать? Все равно скоро уедешь, забудется все это, пойдет новая жизнь. Верно, Антонина Николаевна?
Тоня промолчала, хотя велик был соблазн пожаловаться на черствость друга. А Николай Сергеевич, выждав немного и с удивлением видя, что дочь не поддается ни обиде, ни негодованию, снова начал рассказывать о драге. И чем дольше Тоня слушала, тем явственнее улавливала в его речах довольство.
«Да ведь он рад! - поняла она. - Рад, что у нас нелады. Он уверен, что я больше в Белый Лог не пойду. Нет, папа, на собственный глупый произвол не оставим Павла - ни ребята, ни я!»
Изумился бы Николай Сергеевич, подслушав мысли дочери, но он считал себя человеком проницательным и, утвердившись в каком-нибудь мнении, с трудом допускал, что может существовать другой взгляд на вещи и события.
Варвара Степановна встретила мужа и дочь упреками, что щи перепрели. За обедом она внимательно вглядывалась в сухо блестевшие глаза и выставленный вперед подбородок Тони. Николай Сергеевич успокоительно кивнул ей, дескать, все расскажу, дай срок. Ему так не терпелось поговорить с женой, что он не стал ворчать, когда Тоня сказала, что хочет повидаться с подругами и вернется не скоро.
Плотно стягивая на груди материн платок - ее лихорадило, хотя вечер был теплый, - Тоня побрела по улицам поселка. Скрывшись от испытующего взгляда Варвары Степановны и подбадривающих заговорщических глаз отца, она почувствовала себя легче.
Пройдя дом Кагановых, Тоня остановилась на углу, стараясь прийти в равновесие.
«Ну в чем дело, почему я так расстроилась? - сердито спрашивала она себя. - Если бы не Павел, а Андрей сказал, что я пригласила папу, оберегая себя от скуки, я бы, наверно, ответила: «Не говори глупостей!» - и через минуту забыла бы о его словах. Почему же к Павлу я отношусь так не просто? Значит, я по-настоящему люблю его? - растерянно подумала она, и это слово, как неожиданный свет, вспыхнувший в темноте, ослепило ее. - Да, да, да! - со страхом и радостью повторяла Тоня. - Так вот как это бывает!.. Но я ведь всегда знала…»
Тоня вспомнила, как зимой ответила на вопрос Толи Соколова: «Да, я очень любила Павлика». Почему же теперь ей кажется, будто она сама себе открыла какую-то великую тайну?
«Знала, но не понимала, что это значит», - решила она, чувствуя смятение и в то же время непроизвольно улыбаясь.
Ну что же! Теперь будет она жить не одна, а со своей тайной. Нужно только сделать так, чтобы никто-никто, а главное, сам Павел ничего не знал…
Постояв на углу довольно долго в таком странном состоянии, Тоня наконец вздохнула и решительно повернула в улицу, ведущую к рабочим общежитиям. Она миновала барак, в котором вела свои лекции и беседы, и подошла к другому, длинному и низкому строению.
Толкнув дверь, Тоня очутилась в просторном коридоре, где на нее чуть не налетел какой - то парень.
- Не знаешь, Маврин в ночной сегодня? - спросила Тоня.
- Недавно пришел. Третья дверь налево, - ответил парень, откровенно улыбаясь.
Улыбка означала: «Везет Саньке! С какой девушкой подружился!»
В другое время Тоня не преминула бы строго сказать: «Ничего смешного не вижу в том, что я к человеку по делу пришла», но сейчас было не до того.
В чистой комнате с двумя аккуратными постелями сидел Санька, держа в руках гитару. Повидимому, он только что побывал в душевой. Лицо его блестело, волосы были влажны. Обернувшись на стук, он стремительно вскочил и положил гитару на подушку:
- Батюшки! Антонина Николаевна! Какими судьбами? Передать что-либо от Николая Сергеевича?
- Нет, папа мне ничего не поручал.
- А-а! Верно, проверяете чистоту в общежитии? Это ведь вы, говорят, то-есть вашего класса девушки, во всех бараках порядок наводили. Да вы садитесь, пожалуйста! - Санька подал стул. - Можете не беспокоиться: холостая молодежь здесь помещается, а порядок соблюдает. Комендант у нас строгий, следит. Никому неохота в прежних условиях жить. Я как приехал, общежитие не узнал. Живем в полном уюте…
Санька говорил развязно, но был явно огорошен неожиданным посещением.
- На гитаре играете? - неизвестно почему спросила Тоня.
- Да, пятиминутная музыкальная зарядка. В клуб собирался - в шахматы сразиться.
- Слушайте, Саня… Вы у Павла были?
- Был я, был… - присмирев, сказал Маврин. - Печальная картина… - Он помолчал и, не находя другого выражения, повторил:
- Исключительно печальная картина!
- Неудачный разговор у меня сегодня с ним вышел, - продолжала Тоня. - Вы слышали, может быть… мы хотели, чтобы он учился.
- Слышал. Андрюша Мохов рассказывал, какие приспособления придумали.
- Ну вот. А он не хочет.
Тоня рассказала Саньке о споре с Павлом и хоть не обмолвилась о своей собственной обиде и словом, но ей показалось, что Маврин понял, как глубоко она лично задета.
- Да, - сказал он, опустив глаза. - Действительно, неудачно получилось…
И, внезапно прямо взглянув в лицо Тоне, спросил:
- Откровенно выражаясь, Антонина Николаевна, вы почему с этим ко мне пришли?
- Я знаю, вы Павлика любите, - просто ответила Тоня.
- Это точно. Я его уважаю.
- Значит, и помочь не откажетесь.
- Я бы с открытой душой, да чем же я помочь могу? Вы, скажем, не с того боку подошли, а я еще меньше вашего понимаю, как нужно.
- Отец как-то говорил, что вы хотите в нашей школе сдать экзамены за десятилетку. Вот и учебники я у вас тут вижу…
Санька замялся:
- Если без прикрас, Антонина Николаевна, не так я хочу, как начальство мое. А мне, извините, кажется, что пустая это затея. Николаю Сергеевичу, конечно, не передавайте, пусть между нами останется… На курсах вот, по специальности, я с большим интересом занимался, это все в дело пошло. Может, слышали, план я перевыполняю…
- Знаю, знаю. Отец говорил, что большие успехи делаете.
- А это тоже просто не дается. Надо подумать, как работу организовать, поразмыслить, как говорится… Теперь вот большое дело затеваем при поддержке Николая Сергеевича.
- А что такое?
- Хотим, знаете, весь прииск поднять. На выполнение годового плана к Октябрьской годовщине, - торжественно сказал Санька.
- Здорово! - Тоня с уважением поглядела на Маврина. - А выйдет, Саня?
- Должно выйти. Прикидывают так и этак. Парторг считает, что ежели захотим - сможем.
- Ну вот, ну вот, - заволновалась Тоня, - вы зачинщик такого дела, передовой рабочий, а с образованием у вас плохо.
- Из возраста я вышел… - замялся Маврин, - да, по правде сказать, работенка наша нелегкая. Придешь домой - отдохнуть, погулять охота, а тут сиди учись. Вот с будущего года школу рабочей молодежи обещают открыть - может, тогда, с ребятами вместе…