- Ладно, помолчи!
- Говорили, что он рабочих не обижает, - рассказывала Стеша. - Перед несчастьем обернется мастером или там старшим, приходит в шахту и говорит: «Ребята, сегодня раньше можно пошабашить. Ступайте домой». Они удивятся и пойдут. Только поднимутся - в шахте обвал. Так он спасал их.
- А кто свистел, значит того заваливал?
- Ну да. Золото он некоторым подкидывал. Кого полюбит… Его уважали.
- Вот Сибирь наша… - задумчиво проговорил Мохов. - В других местах бога уважали, святых разных, а наши прадеды - горного.
- А эти места сроду безбожные! Священники в Сибирь ехать не хотели, церквей было мало, люди и не привыкли. Детей часто не крестили, покойников не отпевали…
- Верно! У меня мама некрещеная, - вспомнила Тоня.
- Я всегда говорил, что тетя Варвара передовая женщина! - заявил Мохов.
- Иной раз прииск откроется, - продолжала Стеша, - а попа нет, чтобы молебен отслужить. Работают так. Потом отыщет хозяин какого-нибудь попа, призовет его. А горняки говорят: как молебен отслужили, горный рассердился - и золото пропало. С попами-то меньше считались, чем с горным. Его уважительно даже называли «горный батюшка».
- А после девятьсот пятого года, - сказал Андрей, - эти сказки пропадать стали. Народ добился кое-чего забастовками, увидел, что на себя надеяться может, а не на горных…
- У нас вроде еще какой-то герой был, - сказал покончивший с лепешками Димка. - Забыл, как по фамилии. Еще будто бы в крепостное время… Убежал с рудника и разбойничал. У богатых деньги отнимал, бедным давал. Его поймают - он обратится в птицу или в зверя и уйдет.
- Я про него тоже от деда слышала, - подтвердила Стеша. - Посадят его в тюрьму, он пить попросит, нырнет в ковшик и пропадет. А еще в гвоздь ржавый обращался…
- Кто же это был? Не Ланцов? - спросил Санька.
- Не-ет! Ланцов позднее был. Он с каторги бежал. Про него песня есть. И сейчас иногда поют.
- Песню я знаю.
Санька затянул приятным тенорком:
Звонил звонок насчет поверки,
Ланцов задумал убежать…
- Эх, гитары нет! - пожалел он.
- Пой, пой! Мы подтянем.
Спели все песни, какие знали. После старых, грустных особенно приятно было петь советские, новые песни, которые все знали и любили.
Свет от печки прыгал по полу и стенам, красноватым живым отблеском освещал лица. Перед ним казались скучными огни фонарей, стоящих на столе.
- Спать, ребята! - поднялась наконец Тоня. - Десять часов.
- Ну, еще ночь долгая!
- Нет, давайте, правда, на боковую. Наломались ведь за день. Только по очереди надо дежурить, огонь не упускать.
- Я первый останусь, - сказал Савельев. - Еще спать не хочется.
Тоня легла на нары и укрылась курткой. Еловые ветки не кололи тело через толстую медвежью шкуру и слегка пружинили. Товарищи ее скоро затихли, а она все лежала с открытыми глазами и вдруг оцепенела от страха: за окном над занавеской ясно вырисовывалась чья-то борода. Тоня приподнялась с бьющимся сердцем. Кенка тоже поднял голову:
- Ты что?
- Кенка! Кто там, за окном?
- Где-е? - Савельев подошел к окну. - Это ветка кедровая, вся в снегу. Спи.
Тоне показалось, что она спала совсем недолго, когда громкие голоса разбудили ее. В комнате было темно, тускло горел один фонарь.
- Сколько времени, ребята? Я думала, утро.
- По часам - утро, а здесь тьма… Засыпало нас! - с раздражением ответил Санька.
Оба окна доверху были завалены снегом, только краешки стекол чуть светились.
Тоня ахнула:
- Значит, снег всю ночь шел!.. Я говорила, что нужно домой идти!
- Ты говорила! Что теперь толковать!
- И дверь, значит, завалена? Нам, ребята, отсюда не выйти, - спокойно сказала Зина.
- Ну, не выйти! Откапываться надо. Хорошо, что лопаты здесь.
Дверь, как это принято в Сибири, открывалась внутрь помещения. Когда ее распахнули, увидели ровную снежную стену, поднимавшуюся чуть не до притолоки.
Стена слегка осыпалась и комья снега валились на пол.
- Ну как же откапываться будем? - спросила Тоня. - Снег-то куда бросать? В тепляк, что ли?
- И не думай, не позволю! - заявила Зина.
Хоть положение было невеселое, все засмеялись.
- Кто-то должен пробиться вперед, - решил Маврин. - Если тропку какую-нибудь утоптать, и остальным можно будет выйти.
На вылазку пожелал отправиться Костя. Он натянул куртку, спустил наушники шапки и, плотно обмотавшись шарфом, вдавился в снежную стену.
- Так, так! Вали вперед! - кричали ребята.
Костя мгновенно исчез. Сырые снежные комья падали в тепляк, затем белая фигура снова вынырнула из сугроба.
- Чорт его утопчет! - ворчал Костя отряхиваясь.
Андрей не утерпел и кинулся на помощь, за ним другие. Мало-помалу образовалась небольшая площадка, с которой стало возможно начать работу.
Решили провести от раскомандировки хотя бы узкую тропинку к шахте, но и это оказалось очень трудным. Ребята взмокли и от пота и от снега, который сыпался за воротник, противно холодил шею и растекался струйками по спине. Руки терлись о мокрые обшлага курток и начинали болеть. Особенно тяжело приходилось ведущему: его засыпало снегом.
Работали молча, только иногда дружно кричали ведущему, чтобы он шел греться. На его место становился другой, а счастливец бежал на несколько минут в теплую раскомандировку, где Зина, по общему согласию освобожденная от работы, все время подтапливала печь.
Каждый думал, что до поселка все равно не добраться. Сколько времени нужно копать, чтобы пройти пять километров!.. Продуктов уже нет. Скоро кончится топливо, а как его набрать в таких сугробах! Вероятно, люди на прииске думают сейчас о бригаде, но им тоже предстоит большая работа - расчистка дорог. Когда еще доберутся до Лиственнички… Эти мысли тревожили всех, но о них не говорили.
Часам к десяти пробились к шахте и стали возле ствола, не зная, что делать дальше. Вдруг Андрей поднял голову.
- Подвесную дорогу пустили, - сказал он.
И все услышали лязганье движущихся по тросам бадеек.
- Это нам! Для нас! - закричала Тоня. - Ребята, пробивайтесь к дороге!
- Почему для нас? Что ты!
- А зачем люди будут пускать дорогу? Ведь порубки здесь давно кончились. За лопаты, товарищи!
Тоня воодушевилась и передала всем свое настроение. Ребята с яростью начали работать. Из раскомандировки выбежала Зина и тоже схватила лопату. Сушиться уже никто не ходил - все равно промокли насквозь.
Но когда пробились к дороге, всех охватило разочарование: по тросу с унылым звяканьем шли пустые бадейки.
- Упарились, как загнанные кони, а к чему? - сказал Андрей, утирая красное лицо.
- Не может быть! - настаивала на своем Тоня. - Они понимают, что мы не сразу к дороге можем подойти. Ждать надо!
- Хм!.. А ты как думаешь, Санька? - спросил Мохов.
Маврин кивнул, не отрывая прищуренных глаз от движущейся линии бадеек.
- Когда они сами-то успели до дороги докопаться? - вздохнула Стеша.
- Очень просто: дали сирену, пока мы спали еще, и начали работать. Всех, конечно, мобилизовали.
- Отец рассказывал, что как-то ночевал в клубе, когда я маленькая была, и выйти не мог. Отодрал балконную дверь на втором этаже и по крышам домой пробирался, - вспомнила Тоня.
- Идет! Идет груженая бадейка! - закричал Димка.
- Где? Где?
- Верно! Что это там торчит?
- Полено! - сказала Зина.
- Сама ты… - чуть не обругал ее Костя. - Это труба самоварная.
- Будет чушь-то нести! Лыжи, ребя!
- Лыжи плывут! Честное слово!
- Ну, теперь все в порядке.
- И другая бадейка идет! И третья!
Все протягивали руки, чтобы достать драгоценный груз. Отрезанной от прииска бригаде посылали сухие куртки, валенки, хлеб, бутылку спирта, спички, а главное - лыжи для всех. В одной из бадеек Тоня нашла даже укутанные в газеты и в одеяло еще теплые шанежки.
- Это уж мама! - счастливо засмеялась она, надкусывая хрустящую корочку. - Попробуйте, ребята, мамину стряпню. Ой, а записочки никакой нет?
- Нет, не видно.
- В пимах, в пимах ищите!
Действительно, в одном из валенок нашлась записка. Писал Каганов. Он выражал надежду, что все ребята здоровы, сообщал, что внизу люди расчищают дороги с шести часов утра, и советовал немедленно спускаться вниз.
Все повеселели. Были забыты и тревога, и мокрая одежда, и усталость.
- Сейчас напьемся чаю, ребята, - деловито сказала Тоня, - дров еще немножко осталось, и покатим! На лыжах-то нам никакой снег не страшен.
По сверкающему снежному покрову лететь с горы было легко, а в поселке бригаду радостно встретили. Люди беспокоились, как бы молодежь накануне не собралась домой. Сбившись с дороги, можно было обессилеть в борьбе со снежными завалами.
Спокойнее всех была Варвара Степановна: она уверяла, что Стеша и Зина - разумные девушки и никому не позволят покинуть тепляк.
- На свою, значит, не надеешься? - спрашивали ее.
- Жаловаться не могу, да на нее иной раз азарт нападает.
Так держалась мать на людях, но когда увидела Тоню, вся побелела.
А Николай Сергеевич двое суток не выходил из своей шахты и, поднявшись на поверхность, нашел дорогу к поселку уже расчищенной. Полный тревоги, он помчался домой и, проходя через кухню, где сидела дочь, взглянул на нее такими замученными глазами, что Тоня чуть не бросилась к нему, а он, боясь этого, сейчас же скрылся.
Но взгляд отца наполнил Тонино сердце радостью. Отогревшись и отдохнув, она ушла разгребать снег и работала до поздней ночи.
Снегопад принес району множество хлопот. Все население расчищало дороги.
Только через два дня к вечеру Тоня смогла попасть в Белый Лог. Бежала туда на лыжах вместе с Мавриным, пела по дороге, и ей казалось, что она полна сил, как никогда.
Павел уже все знал, но заставил Тоню подробно рассказать о ночи, проведенной на гольце, и о возвращении бригады.
Когда Тоня замолчала, он несмело сказал: