«Сейчас… одну минутку отдохну и поднимусь…»
Блаженная дремота мягко подбиралась к Тоне. Уже показалось, что всю ее окутывают большим пушистым одеялом, когда над самым ухом сильный голос сказал:
- Эй, спать не годится! Вставай, девушка!
Тоня открыла глаза. Перед ней в самом деле колыхалось какое-то пушистое одеяло, и она не сразу поняла, что это доха Василия Никитича. Он стоял нагнувшись, защищая ее от ветра.
- Василий Никитич, машина… - слабо выговорила Тоня.
- Ну и что же?
- Мы опять к ней пришли!
- Опять? Что ты! Это машина не наша.
Он взял Тоню за руки и заставил подняться.
- Ты приободрись, милая. Мы уже от поселка в двух шагах. Слышишь, электростанция работает, собаки лают… А машина эта, верно, директорская… Тоже, значит, оставил, а сам пешком пошел.
Тоня снова поплелась за секретарем. Грудь и спину ломило. Ноги едва двигались, но она все явственнее слышала звуки селения.
«Еще… еще немножко», - подбадривала она себя.
Они уже шагали мимо заплотов, спящих домов. Тоня шла, не разбирая дороги, не думая о том, сколько еще нужно идти, и вдруг остановилась вздрогнув. В снежном вихре тускло светился круг: это были часы на здании приискового управления.
Тоня схватила Василия Никитича за рукав и молча показала ему на здание. Он понял и свернул с дороги к крыльцу.
«Дежурный-то, во всяком случае, там, - соображала Тоня. - Только чуть-чуть отогреться - и домой… А если дежурный уснул? Не достучишься…»
Но дверь оказалась незапертой. В коридоре было светло и чудесно натоплено. Тоня, вдохнув в себя теплый, с запахом застоявшегося табачного дыма воздух, опустилась на табурет около двери.
К ним бежали люди, неизвестно почему очутившиеся здесь в эту пору. Их окружили, тормошили, раздевали.
- Василий Никитич! Товарищ Круглов! - кричали секретарю со всех сторон.
- Доехал, батюшка! Или дошел? А мы навстречу собрались, сейчас выходить хотели!..
- Да ну? - сказал секретарь, сбрасывая доху и растирая руки. - Как же узнали, что выехал? Наладили, значит, связь?
- Да-да, заработал телефон!
- Но вам, товарищи, все равно выходить придется: километрах в двух машина наша осталась, там двое ребят и шофер.
- А ну, пошли! Веревки у кого?
Мимо Тони прошагали парни с фонарями и кругами веревок. Мелькнули какие-то знакомые лица. Дверь захлопнулась, и за нею прозвучала команда:
- По веревке идти, ребята! Таштыпаев, ты, что ли, вперед встанешь?
- Братцы, а согреться нечем? - спросил Круглов.
Из своего кабинета уже спешил директор:
- Сюда, сюда, Василий Никитич! Сейчас и тебе и девушке согревающего хлебнуть дадим. Я сам час назад ввалился, чуть не замерз.
Тоня слышала все это, как сквозь вату. Кто-то снял с нее полушубок, платок, кто-то спрашивал:
- Не обморозилась? Руки как? Ноги?
- Ноги… да… - начала она. - А Надежда Георгиевна как?
До нее дошел голос дяди Егора Конюшкова:
- Лучше, лучше Надежде Георгиевне. И отец твой тут. Николай Сергеевич, здесь они! Здесь Тоня. Цела дочка!
Тоня привстала с коротким криком. Отцовские руки обхватили ее.
- Доченька! Тонюшка! - бормотал Николай Сергеевич, прижимая к себе Тоню, гладя ее по лицу жесткими теплыми руками.
Она поймала эту жилистую руку, прижалась к ней щекой и закрыла глаза.
- Николай Сергеевич, ноги не поморозила ли? Надо посмотреть. Потом нацелуетесь… Да вот пусть выпьет спирту глоток, - хлопотал дядя Егор.
Тоня хлебнула обжигающей прозрачной жидкости. Ее опять усадили, сняли валенки.
- Пустяки! Чуть-чуть прихватило, сейчас ототрем!
- Да не надо… я сама…
- Сиди, сиди, не мешай!
Отец опустился на колени и начал с силой растирать побелевшие пальцы Тони. Это было очень больно, но она, вскрикивая и морщась, все же улыбалась.
«Простил! Простил! - звучало в ее сердце. - Опять со мной, прежний, ласковый!»
Она вдруг высвободилась и тревожно спросила:
- Папа, проба на Лиственничке была, не знаешь?
- Была, дочка, была! При мне пробу брали.
- Ты на голец ходил? Зачем?
- Ну, мало ли… посмотреть, как там… - забормотал Николай Сергеевич.
- Да уж говори прямо, что сердце не выдержало! - подхватил дядя Егор.
- И что же проба? Нашли что-нибудь?
Отец растерянно перевел глаза на товарища.
- Ни синь пороха там нет, голубка! - сказал старый Конюшков.
Глава шестнадцатая
- Расплавленный кварц когда-то поднялся из глубины земли. Потом тяжелые пласты его застыли, затвердели. У кварца молочно-белый излом. Иногда в нем блеснет золотника, встретится листочек слюды… зеленоватый такой. А порой кварц выглядит желтым или бледнокрасным - значит, в нем есть примазка охры. В природе постоянно идут процессы окисления, выветривания, вымывания. Вода, ветер, солнце работают непрерывно. Они подтачивают огромные горы, обломки уносятся вниз - в долины, на берега рек. Мощный кварц превращается в жалкие обломки, в песок; он смешивается с наносной породой… Так образуются россыпи. Считают, что если в россыпи богатое содержание золота, значит коренное месторождение разрушено. Но я верю, что выходы коренных жил здесь целы и в них окажется еще больше золота, чем в россыпях…
Тоню слушали, не переставая работать. В шахте шло непрерывное опробование. Первая неудача не обескуражила бригаду. Ребята не сдавались.
Для Тони ночное путешествие кончилось благополучно. Она только слегка поморозила кончики пальцев на ногах и на другой же день вышла на работу. Вторая проба показала слабые знаки золота. Радости не было конца, но третья и четвертая пробы не дали ничего. Предстояло еще и еще добиваться ответа у скупой шахты.
Бур все глубже уходил в рудное тело. Под коронкой его в скважину была насыпана дробь. Попадая в торец буровой коронки, она вращалась вместе с ней и высверливала столбик кварца - керн. Такие аккуратные столбики ежедневно подавались наверх для лабораторного анализа.
- Не идет Михаил Максимович, - сказал угрюмо Андрей.
- Значит, плохие вести, коли не торопится, - пробормотал Маврин. Он выпрямился, зеленые глаза его вдруг загорелись: - Честное слово, ребята, вчера чуть было не напился! Вот до чего понятно мне показалось, как люди от неудачи спивались… Ведь сколько трудимся над ней, над Лиственничкой этой, обхаживаем ее, улещиваем, а она уперлась - и ни в какую. Эх, думаю, напьюсь с горя!..
- Ты что, очумел? Что за разговоры такие?
- Ты стой, бригадир, стой, не ершись! Я ведь говорю «чуть было». Ничего этого не случилось. После таких мыслей сильней раззадорился, решил: не отступлюсь ни за что. Начальство запретит дальнейшие пробы - ночью приходить буду, искать. Не может быть, чтобы не сдалась, проклятая…
- Ой, не ругай шахту! - боязливо вымолвила Стеша.
- Что, горного боишься?
- Да какой тут горный! Просто слушать как-то неприятно. Она, может быть, скольких людей кормить будет, а ты ее ругаешь.
- «Может, может»!.. - бормотал Санька. - Пока только завтраками кормит!
Тоня посмотрела на товарищей. У всех осунувшиеся, измученные лица, нетерпеливая тоска в глазах… Давно не озорничает Санька, перестал шутить и улыбаться Андрей. Одна мысль мучит каждого: неужели работали зря и в Лиственничке ничего нет?
Тоня молча переглянулась с Зиной и увидела слезы в широко открытых, всегда спокойных глазах.
- Товарищи, подтянуться надо, - сказала Тоня, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно. - Даю слово: мы Лиственничку победим. Что-то очень распустились! Санька напиться готов, Зина - плакать… Позорно, я считаю, для такой бригады, как наша.
- Пробирай, пробирай! - незлобно отозвался Маврин. - Хоть и знаешь, что я не напьюсь, а Зина не заплачет, все-таки на случай дай нам жару.
Мохов, возившийся с какой-то неподатливой стойкой, вдруг поднял от работы красное, потное лицо и прислушался.
- Идет Каганов, - глухо сказал он.
Бригада кинулась навстречу инженеру.
Спустившись с последней ступеньки лестницы, Михаил Максимович увидел бегущую к нему молодежь.
Лукаво прищурясь, он глядел на ребят. У всех вытянутые шеи, рты полуоткрыты, и все глядят на него, точно хотят проглотить.
- Ну? - непочтительно выдохнул Санька и облизнул пересохшие губы.
За ним вся бригада повторила:
- Ну? Что же?
- Позвольте вас поздравить, товарищи! - громко и значительно сказал Каганов. - Последние пробы показали высокое промышленное содержание золота!
- Ура-а!
- Ура! Наша взяла! Одолели!
Орали во всю силу молодых глоток, трясли руку Каганову, смеялись…
Андрей бросил шапку оземь и обеими руками взъерошил мокрые, слипшиеся вихры. На лице Маврина застыло выражение прекрасной задумчивой гордости. Кенка вдруг осторожно обнял Зину и глянул на нее так радостно и любовно, что бледная серьезная девушка, медленно краснея, расцвела улыбкой, в которой были и широкая радость и нежное лукавство.
А Тоня сильным движением раскинула руки, точно хотела обнять всех, кто делил с нею труды и тяготы. Вот оно, снившееся по ночам, не дававшееся в руки, прошенное и моленное у старой шахты чистое советское золото!
Михаил Максимович подошел к ней. Тоня шевельнула губами, но ничего не сказала. Только светло и благодарно сияли ее глаза. Была в них вся сила жизни и вся вера в грядущее. И седеющему инженеру подумалось: всего на свете, даже самого невозможного, добьется эта молодость.
Он почувствовал, что у него перехватило горло от волнения, и сделал над собой усилие, чтобы сказать строго:
- За дело, друзья, за дело! Чем больше скважин мы пробурим, тем точнее будем знать содержание золота.
К Новому году Тоня неожиданно для себя получила много денег. Всем членам бригады выдали премию, прибавилась обычная заработная плата, сверхурочные. Словом, ребята разбогатели.
Когда Варвара Степановна спросила, что дочь хочет купить к празднику, Тоня, не задумываясь, ответила:
- Мне самой ничего не надо, а хочу я хорошо отпраздновать Новый год.