Вверх начал подниматься пар, пахнущий фрезиями. Мэрилин пожалела, что добавила ароматическое масло в воду. Это казалось неправильным. Вода в ее ванной должна быть обычной и ничем не пахнуть, она должна быть очищающей. Она включила холодный кран, чтобы ванна не была такой горячей, не казалась такой роскошной и приятной. Ей ничего не должно быть приятно до тех пор, пока…
«Что сейчас может происходить с Дэвидом, где Дэвид может быть, кто с ним, что они ему говорят и что делают», – все эти мысли преследовали ее, выскакивали из темных углов и бегали по кругу в ее голове, снова и снова. Его лицо стояло у нее перед глазами, а иногда она видела кусочек его тела, его тонкие, кажущиеся такими хрупкими запястья, его пальцы, его ухо с небольшой неровностью, как на цветной капусте, на коже сверху. Мысль о том, что какую-то часть его тела не то что поранят или осквернят, а просто коснутся, или даже увидят люди, которые желают ему зла, заставляла ее сложиться вдвое в приступе тошноты, из-за которого она убегала в туалет, но не приводившем к рвоте, хотя она смотрела вниз и ожидала увидеть черную желчь, водоворотом уходящую в трубу, желчь, которая наполняла весь ее желудок.
Неизвестность. Правда ли, что неизвестность – это самое худшее? Ей надо спросить кого-нибудь, кто проходил через это. Имена этих людей, которые она знала из газет, телевидения и радио, звенели у нее в ушах. Ей надо было поговорить с одним из них, с кем угодно, узнать, была ли неизвестность хуже всего, или когда все известно – это гораздо больший ужас, по сравнению с которым неизвестность – это просто ничто, мирное, спокойное, райское существование.
Она спросит Кейт, полицейскую, которая была к ним прикреплена и по большому счету жила с ними, хотя Мэрилин предпочла бы, чтобы ее здесь не было. Она ей не не нравилась, нет, нравилась, просто она не нуждалась в ней и в ее постоянном, навязчивом присутствии. Она спросит Кейт. Кэт сможет достать адреса, телефоны, конечно, сможет, компьютеры в их участке свяжутся с другими компьютерами, и те передадут им телефоны людей, с которыми ей нужно поговорить, несмотря на расстояние. Не имело значения, что за родитель и чей, что случилось с этим ребенком, как долго его искали, в каком состоянии его нашли. Любой, абсолютно любой родитель подойдет. Просто пока она еще может говорить с ними и задавать вопросы, которые она не может задать никому другому. И у них могут быть ответы. Ни у кого другого их нет, но у них могут быть.
Она увидела Дэвида новорожденным, как он корчится рядом с ней, все еще присоединенный пуповиной, все еще покрытый белой слизью и плацентой, с раскрытым ртом, исторгающим крик ярости оттого, что он оказался голым под этим сине-голубым светом.
Она увидела Дэвида бегущим по кромке поля с мячом в ногах и Райаном Гиггсом в голове, и орущих мальчишек из школы, и радостных родителей на трибунах.
Она издала рев коровы, у которой отняли теленка, рев боли, ярости, безумия и горя, из-за которого Люси отпрянула от двери, не поднявшись с колен.
Алан вместе с Кейт побежали вверх по лестнице.
Дверь в комнату Люси громко захлопнулась.
Мэрилин сидела в остывающей ванне, которая так сильно, тошнотворно пахла фрезиями, слушала ужасающий звук и недоумевала, не в состоянии понять, откуда он исходит и почему.
Телефон зазвонил, когда она вернулась на кухню, уже снова одетая и почти спокойная. Следом за ней шла Кейт, слегка держа ее за руку.
– О боже.
Это не могли быть новости; Кейт бы получила их раньше, по своей рации, и подготовила бы их к ним, к хорошим или плохим, но звук телефонного звонка звучал устрашающе, любое вторжение из внешнего мира могло иметь какое-то отношение к Дэвиду.
– Алан Ангус…
Не отвечайте на телефон, говорили они, оставьте это нам. Позвольте нам отвечать на вопросы и разговаривать с доброжелателями, и с сумасшедшими, и с прессой, позвольте нам заняться этим всем. Алана все это не касалось. Он всегда готов был выехать на вызов, даже сейчас, даже несмотря на все это… Пациенты были на первом месте.
Мэрилин сидела на стуле у огня, наблюдая за тем, как он слушает и записывает что-то в свой блокнот.
– В котором часу они ее привезли? Как долго она была без сознания? Много крови? Понятно, нам понадобится операционная, я уже еду.
Она не могла заставить себя ничего сказать. Ему надо было идти. Он не мог это игнорировать. Даже сейчас.
– Велосипедистку сбила машина, – он взглянул на полицейскую, которая вошла с очередным подносом чая. – Я поеду в больницу. Я буду в операционной, но если что, пиши мне сообщение.
– Больше никто не может этим заняться? Не может ваш дежурный…
– Слишком сложно. Нужен я. Не могу оставить это на Майкла.
Он пошел к передней двери, потом вернулся.
– Может, лучше проверишь Люси?
Мэрилин окинула взглядом чашки. Она думала, что знает Алана, но это было не так. Она думала, что они были близки, но нет. То, что случилось, разделило их, будто нож разрезал их брак надвое. Алан полностью ушел в работу, требовал, чтобы его вызывали по поводу любой неврологической травмы, осуществлял приемы полный рабочий день, посещал все встречи. Алан не говорил о Дэвиде. Алан не говорил с ней. «Может, лучше проверишь Люси?» Сам Алан не мог смотреть Люси в глаза.
– Хотите, я поднимусь наверх и поговорю с ней? – спросила Кейт.
Она была милая женщина, эта Кейт. Приятное лицо. Аккуратная прическа. Понимающая. Простая. Если бы вам пришлось жить с кем-то под одной крышей, бок о бок, плечом к плечу, всегда вместе, днем и ночью, то вы не нашли бы никого лучше, чем эта милая, внимательная, проницательная Кейт. Мэрилин подумала, что может убить Кейт. В этом не было ее вины.
– Нет. Должна я.
– Каждый справляется по-своему, как у него лучше получается. Ваш муж справляется с помощью работы в больнице.
– А что я делаю? Я справляюсь так, что не справляюсь. Я справляюсь с помощью истерик в ванной и пугаю свою дочь, которая и так уже места себе не находит от страха. Я справляюсь. Я не справляюсь. Как вы можете от нас этого ожидать?
– Я знаю.
– Нет, вы не знаете. Вы даже отдаленного представления не имеете.
– Вообще-то…
– Как вы можете? Как вы можете себе представить, каково это?
– Я… Представляю, что это мой сын Пит. Вернее, Пит, когда ему было девять лет.
Огонь, который они зажгли скорее для уюта, чем для тепла, вспыхнул и погас, и маленькая горстка угольков, прогорая дотла, превращалась в горячий пепел.
– Я прошу прощения.
– Нет. Никогда не говорите этого. Вы можете говорить мне что угодно, вы знаете это, но вы совершенно точно не должны извиняться передо мной, ладно?
– Вы очень добрая.
– Нет, я делаю свою работу. Я бы хотела, чтобы мне не надо было этого делать, Мэрилин. Мне так же хочется уйти отсюда, как и вам – чтобы меня здесь не было. Я хотела бы, чтобы у меня не было причин здесь находиться.
– Когда они найдут тело, это уже будет не нужно. Он мертв, вы же знаете. Я уверена в этом.
– А я нет.
– Почему?
Кейт пожала плечами.
– Пойду я лучше поднимусь к Люси.
– Хорошо.
– Если он мертв, то надеюсь, что его хотя бы убили быстро…
А потом она стала ждать. Она ждала, что полицейская сейчас скажет, что, конечно же, это не так, что она знает, что у нее есть доказательства, что Дэвид жив и здоров и скоро его приведут домой, что это просто невозможно, чтобы он был мертв. Что никто не тронул и волоса у него на голове, никто не пугал его, никто не сказал ему ни одного грубого слова. Что Дэвид точно такой же, каким был, когда она видела его последний раз – когда он нагнулся через окно машины, чтобы поцеловать ее на прощание. Что тело и душа ее сына остались совершенно, совершенно нетронутыми. Что время повернулось вспять и ничего не случилось. Ничего.
Она ждала. Кейт встала и пошла проверить огонь в камине.
Она ждала.
Кейт ничего не говорила.
В конце концов она ушла, зная, что Кейт не могла ничего сказать, потому что нечего было говорить, и стала подниматься по лестнице, так медленно, будто она была очень старой женщиной, несущей невыносимо тяжелый груз.
Какое-то время она подождала у двери в комнату Люси. Изнутри не раздавалось ни единого звука. Она собрала слова в кучу в своей голове и начала составлять из них осмысленные предложения, чтобы придать форму тем словам, которые потом вылетят у нее изо рта и будут как-то восприняты ее дочерью, но слова были разбросаны кое-как, будто раскиданные игрушки.
Она развернулась и прошла еще один пролет лестницы, направляясь к маленькой спальне в мансарде. Оттуда не доносилось ни звука. Мэрилин Ангус прислонилась лбом к двери и взмолилась о том, чтобы услышать тихое бормотание, с которым он делал домашнюю работу, или жужжание моторчика в какой-нибудь игрушке. Если бы она услышала что-нибудь, время качнулось бы назад и он оказался бы здесь, а она проснулась на полу рядом с его комнатой после приступа лунатизма.
Тишина.
Она открыла дверь.
– Кузнечик, – сказала она громко.
В комнате пахло им. Она включила свет. Его халат легко качнулся на двери, когда она закрыла ее за собой. Модель футбольного поля стояла на столе рядом с окном. Она наклонилась и стала перебирать его книги. «Гарри Поттер и философский камень». «Секрет Доктора Дулиттла». «Гробница Тутанхамона». «История Помпей». «Путеводитель по звездам». «Звезды и галактики». «Книга ночного неба Патрика Мура». «Я был здесь: мальчик из Помпей».
Он был здесь. Здесь пахло им. Она чувствовала его. Если она протянет руку, она коснется его. Если он был здесь, он был мертв.
Она легла на кровать своего сына и достала из-под подушки его пижаму. Она пахла его волосами – это был странный, особенный мальчишеский запах. Она прижала ее к груди. Он был здесь. Через некоторое время она заснула, и Дэвид спал рядом с ней, его маленькое худое тельце прижалось к ней и стало такой же частью ее, какой было еще до его рож- дения.