Она зашла в комнату для персонала, все еще напевая:
– You ain’t nothing but a hound dog.
– Они так и не нашли его. – Нев Пейси, санитар, сидел за столом перед раскрытой утренней газетой.
– Ох, храни его Бог, бедный милый малыш. На что только не способны злые люди, просто не верится.
– Полиция говорит, что, чем больше проходит времени, тем сильнее растет обеспокоенность касательно сохранности мальчика.
– Ну, разумеется. Ты сам подумай – он же не просто ушел гулять и заблудился, да? И он не уехал на автобусе, чтобы навестить бабушку. Бедные его родители.
– «Мистер Алан Ангус, консультирующий нейрохирург Бевхэмской центральной больницы, и его жена, адвокат Мэрилин Ангус, записали крайне эмоциональное телевизионное обращение с просьбой сообщить любые новости об их сыне… “Мы умоляем вас, если вы удерживаете Дэвида, просто отпустите его. Позвоните в полицию. Они подъедут туда, где вы его держите. Мы хотим, чтобы он вернулся домой. Мы просто хотим, чтобы он вернулся домой”».
– А еще говорят, что Дьявол пока не пришел на землю. Да он повсюду.
Нев перевернул страницу и заглянул в раздел скачек.
– Ладно, давайте пойдем… Пришло время проведать Маленькую Мисс Счастье и Миссис Маффет.
Ширли давала прозвища всем пациентам. Остальных членов коллектива это крайне раздражало, хотя потом они сами начинали стабильно пользоваться этими именами. Так что миссис Эйлин Дэй, которая очень, очень медленно умирала от заболевания двигательных нейронов, по какой-то причине стала Миссис Маффет, а мистер Аткинсон, у которого повредился мозг во время взрыва бомбы, был Гигаубийцей. Марта Серрэйлер была Маленькой Мисс Счастье.
После того как она присматривала за своей матерью с рассеянным склерозом, потом за своей тетей, которую на два года парализовало после удара, а потом за своей единственной сестрой Хэзер, прошедшей через рак груди, Ширли поняла, что уход за неизлечимыми больными – это часть ее жизни, без которой она ее себе уже не представляет. Ее утешало осознание, что она нужна и востребована, что она хороша в том, что она делает, и что она вкладывает в это нечто большее, чем бесстрастный профессионализм. Она вкладывала в это свой энтузиазм, веселость, все хорошее, что может дать отсутствие профессиональных амбиций, и, в случае с Мартой Серрэйлер, любовь. Она полюбила девочку с того дня, когда она к ним только приехала, потому что у Ширли было не больше причин не полюбить ее, чем не полюбить новорожденного ребенка. У нее было не больше знаний, способностей или индивидуальности, чем у него; она никому не могла причинить вреда, не могла врать, воровать или обманывать, не могла ударить или обидеть; она была совершенно невинна, как белый лист бумаги. Все, что она делала, было невинно, любой воспроизводимый ею звук, любое странное случайное движение ее тела. Ее физиологические функции были тоже невинными, как у ребенка. Ширли никогда не могла понять, почему люди считают, что с ними более проблемно или неприятно иметь дело.
Она поднялась по лестнице. В конце коридора на этаже Марты была небольшая кухня. Там Ширли подготовит ей завтрак – детские хлопья, стаканчик-непроливайку со слабым, чуть теплым чаем, банановое пюре, пластиковую ложку и слюнявчик.
После еды с Марты снимут ее ночную одежду, помоют, высушат, приведут в порядок, переоденут; Ширли причешет ее светлые волосы и завяжет их сзади, показав Марте маленькую коробочку с лентами, заколками и кольцами, чтобы она могла дотянуться и «выбрать». Затем она выкатит ее из комнаты, проедет с ней по коридору и остановится у лифта. Утро было прекрасное. Марта будет сидеть в зимнем саду, где солнце согреет ее бледное лицо и руки и осветит ее светлые волосы, и птицы прилетят к кормушке, и ей это как будто бы понравится.
Для Ширли Марта была даже чем-то большим, чем младенец, потому что у нее не было еще и чувства времени, так что она никогда не скучала, не становилась беспокойной или капризной. Она просто отключалась и отправлялась в какое-то сумрачное место внутри своей головы или засыпала. Только иногда она могла заорать и забуянить, но в таких случаях это тоже было поведение младенца, который слишком долго не ел или испачкал надетый на него подгузник. Однажды она начала очень громко кричать и бить руками, и Ширли с Розой потребовалось полчаса, чтобы понять, что у нее слишком туго застегнута сандалия и ей прищемило кусок кожи.
Сейчас Роза была на кухне и ждала, пока закипит чайник.
– Доброе утро, Ширли.
– Доброе утро, дорогая, как идут дела?
Роза вздохнула. Роза так часто вздыхала, предваряя каждый свой ответ или замечание, что Ширли уже не обращала на это внимания, хотя однажды сказала, что Роза похожа на мальчика, который кричит «волки», и когда она захочет сказать что-то, о чем действительно стоит вздохнуть, никто даже не спросит ее, в чем дело.
– Не смогла проснуться с утра, и Артур снова намочил постель.
– Так что нового? – Ширли наклонилась к холодильнику, чтобы достать свежего молока.
– Что-нибудь еще слышно про того мальчика?
– Нет, когда я слушала новости в полшестого, ничего не было.
– Если они его поймают…
– Или ее.
– Ни одна женщина не заберет маленького мальчика от родителей вот так, это просто невозможно.
– Майра Хиндли?5
– Это было много лет назад.
– Человеческая природа не меняется.
– Я хотела бы, чтобы таких вешали публично, как раньше делали. Я бы заплатила, чтобы пойти, правда.
Ширли положила несколько ложек хлопьев в пластиковую устойчивую миску.
– Говорят, ее брат ведет это дело.
– Ну да, он самый большой начальник в Лаффертоне, кому же еще.
– Ты считаешь, он симпатичный?
– Мистер Серрэйлер? Никогда не думала об этом.
– Ну конечно.
– Ну ладно, тогда… да, только у него волосы слишком светлые для мужчины. А вот Марта с ними смотрится прекрасно.
– Такая жалость.
– Что именно?
– Если бы она была нормальной, она была бы очень привлекательной.
– Роза, ты не должна говорить такие вещи, ни здесь, ни где бы то ни было.
– Тем не менее это правда.
– Подвинься, мне нужно к холодильнику. Эта кухня не предназначена для двоих.
– Не пойми меня неправильно, мне действительно жаль ее. Несчастная девочка.
– Не стоит. Я думаю, она счастлива.
– Откуда тебе знать? Не глупи.
– Я просто знаю. Счастлива, как ребенок. Ну, она же не знает ничего другого… как ребенок. Если бы она была… как мы…
– Нормальной.
– Если бы с ней что-то случилось, как с Артуром, тогда она могла бы помнить… Но по тому, чего не было…
– …ты и не тоскуешь. Но на самом деле самым большим благословением для нее было бы умереть из-за этой последней пневмонии.
– Это ужасно, так говорить.
– Нет, не ужасно, и ты знаешь это. Она бы просто исчезла, и никто бы не заметил, и на этом все. Ей не станет лучше, она такой и состарится.
– И?
– И в чем тогда смысл? Ты веришь в Бога, и в небеса, и во все такое прочее, и неужели ты не скажешь, что так было бы лучше для нее? Лучше для ее несчастной семьи – это точно.
– У них все в порядке. Они могут себе это позволить – чтобы ей здесь обеспечивали достойный уход. Они приходят повидать ее… Доктор Серрэйлер был здесь прошлой ночью, разве нет, я видела в книге регистраций, и Саймон, пока не началась вся эта история с пропавшим мальчиком… И доктор Дирбон бы пришла, только у нее со дня на день ребенок родится, может, уже родился… Они не игнорируют ее, не бросили ее.
– Это правда. Как жена Артура.
– И сын, и дочь.
– Да. Была бы моя воля…
– Ты бы устроила публичное повешение. Ладно, пошли. Ну и кровожадная же ты, маленькая Роза Мерфи.
Роза захихикала.
– С добрым утром, милая. Как поживает моя Маленькая Мисс Счастье сегодня?
Ширли было интересно, двигается ли вообще Марта ночью. Каждое утро она лежала на правом боку с открытыми глазами и смотрела на дверь. Она и сейчас лежала так и издавала тихое мурлыкание, обозначающее узнавание и, как считала Ширли, удовлетворение. Ширли наклонилась, поцеловала ее в лоб и убрала волосы с того места на ее лице, куда они упали.
Марта пахла теплом и грязными подгузниками.
Ширли посмотрела ей в глаза. Глаза посмотрели на нее в ответ, но что было в них, – задумалась Ширли, вспоминая слова Розы, – что на самом деле за ними было? Она боялась, что однажды с Мартой может произойти все, что угодно, и она никак не сможет на это повлиять. Они могут забрать ее отсюда, увезти домой или отдать кому-нибудь другому, и она будет лежать так же, как она лежит сейчас, будет неаккуратно есть и пить, пачкать подгузники, издавать свои звуки, бить руками. Смотреть в лицо незнакомца тем же непостижимым, голубоглазым взглядом.
– Бедная Маленькая Мисс Счастье, – тихо произнесла Ширли. Может быть, Роза была права. Если бы она просто тихо уснула в больнице, побежденная инфекцией, если бы ее легкие сдались, не было бы это для нее лучше всего? Однажды это случится. Она уже была на пороге смерти два или три раза. Какой смысл был ей выздоравливать?
Она быстро поднялась, ужаснувшись самой себе и дрожа от собственных мыслей.
– Господь и Спаситель Иисус, прости мне мой грех и благослови эту девочку. Господь и Спаситель Иисус, коснись меня своей любовью.
Марта подняла руку и задвигала кистью, и ее взгляд проследил за движением, и она улыбнулась.
– Прекрасно, милая, ты уже готова смотреть на птичек.
Ширли подняла рукоятки на каталке Марты, вышла из комнаты и повезла ее по коридору, напевая «Иисус спасает».
Двадцать один
– Если хочешь сделать что-нибудь полезное, можешь помыть посуду.
– Надо было просто попросить.
– Я прошу.
Мишель смахнула крошки и сахар с обеденного стола себе в ладонь и выбросила их в сторону мусорного ведра. Энди пошел к раковине. Гора тарелок в ней осталась еще со вчерашнего ужина из жареной рыбы с картошкой и кетчупом.