– У меня есть работа.
Энди повернулся к своему зятю спиной и пошел в гостиную, где телевизор что-то бормотал сам с собой. Энди встал и посмотрел в него. Мужчина стоял в саду и размахивал руками.
– Я тебе не верю. Ты только что это выдумал.
– Нет.
– И что же ты делаешь? Что за работа?
– Машины.
– В смысле – машины? Ты не механик.
– Экспорт.
– Говори по-английски.
– Автомобили класса люкс, готовлю их для экспорта.
Мужчина перестал размахивать руками и начал медленно идти сквозь сад по дорожке из травы между двумя клумбами с разными цветами в пятнадцать футов шириной. Розы и клематисы украшали старые кирпичные стены.
Пит так и стоял, не в силах подобрать слова. Энди не обращал на него внимания.
– Ну и как же ты получил эту работу? Такую работу не предлагают в центре занятости, и кто вообще тебе ее предложил – с твоей судимостью?
– Ты мне вот работу нашел – с моей судимостью.
– Я об этом ничего не сказал.
– Ну ясно.
– Сколько они тебе платят?
– Достаточно. Можно я выпью чашку чая?
Мужчина облокотился о чугунную статую обнаженной женщины. Рядом с его головой жужжала пчела.
– И теперь, когда у тебя есть работа, ты начнешь подыскивать себе жилье?
Энди обернулся и посмотрел Питу в лицо.
– Совершенно верно.
Задняя дверь открылась и захлопнулась за спиной Мишель.
– Ну я и промокла, черт побери. Пит, ты не поставишь чайник?
Пит развернулся в дверном проеме.
– Он нашел себе хренову работу, – сказал он. – Экспортировать хреновы тачки. Что он вообще знает о машинах? Кто дал ему такую работу?
Мишель вышла из кухни.
Он не мог сказать ей кто. Энди знал это. Ему никогда не следовало упоминать имя Ли Картера в этом доме, его за шкирку вышвырнут отсюда и закроют за ним дверь.
Мишель повернулась, чтобы посмотреть на него.
– Это правда?
Энди пошел к лестнице.
– Это правда.
Он снял свои влажные штаны и рубашку и переоделся в сухое. Ему едва хватало места, чтобы развернуться в комнате, которую он делил со своим племянником.
Ему не надо было звонить Картеру, не надо было слушать его. От Картера были одни неприятности. Однажды он уже разрушил его жизнь. Зачем давать ему второй шанс?
Но причина была. Он оглядел сырую, неприбранную комнату с постерами с футболистами и звездами хеви-метала на стенах и шкафом, из которого вываливалась одежда и спортивное снаряжение его племянника. Все это венчала неустойчивая гора старых игрушек. А под кроватью у него валялось полдюжины грязных треников, и треники воняли. Вот в чем была причина, а еще в поросячьей роже его зятя.
К тому же, кто мог сказать, что этот автомобильный бизнес не был полностью кошерный? Ну, наверное, кто-то мог. Но он прозанимается этим год, может, полтора, до тех пор, пока не накопит столько денег, сколько ему нужно. И все будет отлично.
Он снова вернулся вниз со своей мокрой одеждой. У двери в гостиную он заглянул внутрь, чтобы посмотреть, до сих пор ли мужчина бродит по саду, но в телевизоре уже безумно мелькали мультики.
На кухне Мишель наливала в кружки с чайными пакетиками кипяток.
– Мы выставили эту сволочь, – сказала она, когда вошел Энди. – Полиция увезла его час назад.
– Куда?
Она пожала плечами.
– Меня это не волнует до тех пор, пока он где-то далеко. Нам он здесь не нужен.
– Проблема в том, что где-то он жить должен, – Энди повесил свои брюки на ручку духовки.
– Не понимаю, с какого перепугу. Будь моя воля, я бы их всех перевешала.
– Нет, это ты махнула, дорогая, кастрации вполне достаточно.
Мишель засмеялась.
Энди сел за стол и взял кружку в ладони.
– Ты еще видела Натана Коутса?
– Ага, он еще два раза являлся. Таким он стал заносчивым мелким засранцем, и все только потому, что он коп. Уж не знаю, с чего он таким стал, его брат никаких подобных номеров не выкидывал.
– Они не нашли еще того пацана, он не говорил?
– Я и не спрашивала. Но точно не найдут. Несчастный засранец будет лежать где-нибудь мертвый в канаве, и все повесят на какого-нибудь педика. Типа этого Брента Паркера. Что это еще может быть? – Она прикурила сигарету от газовой горелки. – Но из-за этого ничего не изменится, – сказала она.
– Что ты имеешь в виду?
– Люди, типа них, ну, ты понимаешь… Богатенькие семьи с Соррел-драйв… Это все ничего не меняет. Это тебя ни от чего не спасает. И ты становишься ровно таким же, как мы, когда дело плохо. А теперь поднимайте-ка свои задницы, оба, мне тут кое-чего надо сделать.
Двое мужчин ушли в гостиную, где телевизор стал черно-белым и спокойным и показывал старую романтическую комедию.
Энди подошел к окну. Дульчи выглядел жалким и заброшенным под дождем. Между бетонными плитами на дороге и по краям лезла трава. Потоки воды сбегали по сточным трубам квартир напротив и образовывали темные пятна. Не то чтобы он с тем же успехом мог бы быть в тюрьме. Не мог бы. И не будет. Но если он не сможет рассчитывать на что-то лучшее до конца своих дней, он кончит самоубийством. Хотя Мишель тоже была права. Он знал это. У них было то, чего он хотел, у этих людей, – большой дом в хорошем районе, дорогие машины, достойная работа, все то, чему ты завидуешь, когда живешь здесь, в Дульчи, все, чего ты хотел бы. Чего он хотел бы.
Но когда дело доходит до того, чтобы потерять своего ребенка однажды утром четверга, неизвестно из-за чего и из-за кого, все это ничего, мать твою, нисколечко не меняет.
Двадцать пять
– О, посмотри, дорогая… Такой красивый!
Ширли отработанным жестом облокотила Марту на одну свою руку, приподняла спинку и подушки другой и аккуратно вернула ее в прежнее положение. «Это было, словно обращаться с гигантской куклой», – подумал Саймон.
Его алые, оранжевые и желтые цветы были словно яркая клякса в этой пастельной комнате.
– Твой брат так добр к тебе. Хотелось бы мне, чтобы симпатичные мужчины приносили мне букеты. Я поставлю их в вазу, мистер Серрэйлер, хорошо?
– Спасибо, Ширли. Кто-нибудь еще приходил проведать ее?
– О, у нас тут была целая маленькая вечеринка этим утром. Мы собирались спустить ее вниз, но у нее немного текло из носа, а вы знаете, что с ней бывает, когда она простужается… И сейчас ходит какая-то особенно злая зараза. Так что она осталась здесь, наверху, а у нас была вечеринка, чай, торт, и свечи, и мороженое, а еще мы пели. Смотрите, Роза принесла ей блестящий шарик… Он ей нравится. Вам нужно было видеть ее лицо, когда она увидела его, она замахала руками, и ее глаза так ярко заблестели… И ей понравилось мороженое, и мы зачитывали ей открытки.
Комната его сестры была украшена шариками, цветами и красными ленточками, которые были привязаны к ее кровати и тумбочке. Они действительно любят ее, понял он, они заботятся о ней и присматривают за ней, и за это им платят, но они еще и любят ее.
На Марте была надета вязаная желтая шаль поверх ночной рубашки, и ее волосы были свежевымыты и перевязаны оранжевой ленточкой. Цвета что-то для нее значили, как и музыка. Саймон привез ей новый диск с духовой музыкой. Он часто наблюдал за ее лицом, когда начинала играть музыка, и замечал в нем проблеск жизни и узнавания, которое потом явно перерастало в удовольствие.
– Кажется, с ней все в порядке, Ширли.
Сиделка принесла цветы в огромной вазе в виде веера перламутрового цвета.
– Да, может, ничего такого и не было, просто мы всегда должны быть осторожны с нашей маленькой Мартой, правда?
– Сегодня ей исполнилось двадцать шесть.
– Для меня она маленькая… Ну, для всех нас. Вы понимаете.
– Понимаю.
Саймон взял руку Марты в свои. Она тихонько двинула головой.
– С днем рождения, милая.
– Доктор Крис приходил этим утром, принес ей вот что… Смотрите. – Ширли взяла в руки яркого розового плюшевого осьминога с огромными вращающимися глазами. – Мы положили его ей на колени. Она весь день старалась до него дотянуться.
Мягкие игрушки. Шарики. Яркие предметы. Цвета. Все детское.
Он вспомнил тот день, когда она родилась и он заглянул в колыбель. Ему она показалась куском пластилина, такая же бледная и бесформенная. Только волосы у нее были красивые. «Живи долго и счастливо», – было написано на одной из открыток блестящими буквами, поверх огромного розово-малинового цветка. Но правда ли это то, что стоит ей желать? Чтобы это продолжалось еще долго? Год за годом, ведущие в никуда. Он погладил ее мягкую, шелковистую руку, которая безвольно и неподвижно лежала у него в ладонях.
– Я надеюсь, вы найдете этого маленького мальчика, мистер Серрэйлер, я не могу спать, все думаю о нем, представляете? Я даже была не уверена, что вы сегодня придете, со всем этим.
– Мне надо будет идти через минуту. Я не хотел пропускать ее день рождения, но надолго я не задержусь.
– Есть какие-нибудь новости?
– Не особо.
– Я так полагаю, вы не можете рассказывать…
– Я продолжаю говорить людям одно и то же, Ширли, что я бы обязательно все рассказал, если бы было что. На данный момент мы идем по холодному следу.
– Я так поняла, что вы собираетесь проводить этот следственный эксперимент… Может быть, кто-то вспомнит, что видел его.
– Может быть. Иногда это работает.
– Бедный ребеночек. Христос спаси его и сохрани. Слава Господу нашему. – Ширли закрыла глаза и сложила руки, и ее голос наполнился жаром. – И пусть тот, кто забрал его, знает, что Господь отмстит за Малых Сих, и пламя ада ожидает злодеев и безбожников. Аминь.
Саймон быстро вышел из комнаты, пораженный той страстью, которая зазвучала в голосе сиделки, обычно таком мягком и нежном. Он обернулся на свою сестру, которая лежала в яркой от шариков комнате, и это зрелище радовало его весь день.
Когда он зашел в участок десять минут спустя, на долю секунды его сердце замерло в груди. На скамейке в главном офисе сидел мальчик лет девяти в форме школы Сейнт Фрэнсис. У него были волосы, как у Дэвида Ангуса, бледное, слегка веснушчатое лицо, торчащие уши и серьезное выражение в глазах. У его ног стоял школьный портфель, который, как Саймону было известно, был у Дэвида, когда он прощался со своей матерью.