– Есть кое-что, о чем я должна тебе рассказать, – сказала она.
Тишина в комнате была настолько абсолютной, что она подумала, не перестали ли они оба дышать. Ричард ждал. Прошла, казалось, сотня лет.
– Дерек Викс считает, что последняя легочная инфекция и пневмония обострили врожденную сердечную недостаточность, – наконец сказала она. – Он назвал недостаточность работы сердца причиной смерти. – Она сделала паузу. Ничего. Он никак не отреагировал. – Это, конечно, правда. Это я заставила ее сердце остановиться. Я убила ее.
Она хотела, чтобы он помог ей, но знала, что он не станет этого делать, что она должна в одиночку дойти до конца и что она должна рассказать ему все, чтобы не осталось ни одной детали, о которой он бы не знал. У нее в горле пересохло, но она не могла позволить себе пошевелиться, чтобы налить воды, пока все не закончится.
– Она спала. Я пришла навестить ее совсем поздно той ночью – после десяти часов. Я сходила на репетицию хора, а потом поехала в «Айви Лодж». В комнате было очень спокойно. Она была очень спокойна. Она не знала, что я рядом. Я сделала ей укол калия. Ее сердце остановилось сразу, естественно, но выглядело так, будто она просто продолжила спать. Я поцеловала ее, минутку посидела и попрощалась с ней. А потом поехала домой.
Она почувствовала, как у нее перехватило дыхание, она готова была упасть в обморок, но все напряжение и волнение тоже покинули ее. Она дрожала, каждая часть ее тела дрожала.
– Больше мне нечего тебе сказать, Ричард, – закончила она.
Она не знала, насколько долго потом еще продолжалась тишина. Она положила голову на спинку стула и закрыла глаза. Под опущенными веками она видела спокойно спящую Марту.
Через некоторое время Ричард встал, пошел в свой кабинет и разлил виски по двум стаканам. Он подал ей один, не произнеся ни слова. А потом она со страхом взглянула ему в лицо. Оно было неподвижным и слегка раскрасневшимся. Он не смотрел ей в глаза.
Когда он в конце концов заговорил, голос у него был странный, как будто его душили, но только что отпустили, или как будто он сдерживал рыдания.
– Мне сложно поверить, что ты сделала это.
– Я сделала это.
– Ты выносила ее и родила.
– Я думаю, в этом и была причина. Настоящая. Я любила ее.
– Да?
Они несколько секунд глядели друг на друга.
– Конечно, я любила ее. Как ты вообще мог в этом сомневаться? Я любила ее так же, как и ты.
– Конечно, – он сделал глоток виски.
– Ты знаешь, буквально ни дня не проходило без того, чтобы я об этом не думала.
– Убить ее?
Она на секунду зажмурилась, но потом сказала:
– Пожалуйста, не говори мне, что это не приходило и тебе в голову. Каждый раз, когда она заболевала очередной легочной инфекцией, когда у нее был очередной приступ пневмонии, ты говорил, что вот сейчас она должна умереть.
– Да.
– И что, есть большая разница?
– Если ты говоришь о том, был ли конечный результат тот же…
– Я говорю о том, что… ты хотел, чтобы она умерла. И я этого хотела. Но она не умирала, так что я отняла у нее жизнь. И она совсем ничего не поняла, она стала… свободной. Что бы это ни значило – да, она теперь свободна. Я освободила ее. Она была заперта в жуткой тюрьме, и я выпустила ее. Я вижу это только так.
– Ты не чувствуешь вины? У тебя и тени мысли об этом не мелькало?
– Эта мысль стоит у меня перед глазами в полный рост каждый день. Но вины я не чувствую. Нет, никакой.
– Я бы никогда не смог…
– Я не верю тебе.
– Боже, ты думаешь, что я смог бы совершить убийство?
Убийство. Это слово очень странно прозвучало в этой комнате, как слово на иностранном языке, которое никак не сочеталось с остальными. Оно не напугало ее и не заставило нервничать. Она просто не восприняла его и через некоторое время отвергла как неподходящее.
– Это не убийство… Можешь называть это как хочешь, но это не оно.
– Причинение смерти?
– Да.
– Зачем придираться к словам?
– Потому что они важны.
– Наша дочь была важна.
Он допил свой виски. Она к своему не притронулась. Он долго водил пальцами по пустому стакану. Потом поднялся. Подошел к ней и положил ей руки на плечи.
– Я понимаю. А теперь кто-то из нас должен сказать Саймону.
– Ни в коем случае.
– Потому что это Саймон или потому что Саймон – полицейский?
– И то, и другое. Он чувствовал с ней большую близость, чем любой из нас. Эти его странные разговоры с ней, то, как он ей пел, когда был маленьким, – помнишь? А как часто он приходил посидеть с ней… Это его убьет.
– Тем не менее, он из полиции.
– Ты думаешь, что мне нужно сказать ему? Что нужно обрушить все это на наши головы?
– На твою голову.
– Я не имею в виду позор и осуждение, тем более никто и не подумает об этом в таком ключе, никто. Я имею в виду предъявление обвинений и суд, газеты, и ради чего? «Очередной врач убил из милосердия…» Это происходит каждый день, мы оба это знаем. Все врачи это знают.
– Нам доверяли. Но больше нет. Доктора всегда под подозрением… После Шипмана 7 и тех дел в Голландии.
– Тем более. Но я сделала то, что сделала, не как врач. Я обеспечила ей тихую кончину, потому что была ее матерью. То, что профессия врача позволила мне выбрать самый подходящий способ, – это просто совпадение.
– Ты не сможешь жить спокойно, пока не расскажешь об этом.
– Я рассказала тебе.
– Лучше бы не рассказывала! – вскрикнул Ричард Серрэйлер, и в этот момент слезы боли и ярости потоком брызнули из его глаз. – Я бы все отдал, чтобы этого не знать.
Сон опустился на нее мгновенно и не принес сновидений, но проснулась она в страхе: стук сердца отдавался в ее барабанных перепонках, между грудей тек пот. Ричард лежал в собственной постели на боку, отвернувшись от нее.
Помедлив мгновение, она встала, пошла в ванную и приняла теплый душ. По пути обратно она задумалась, но все же вернулась в спальню. Ричард не шелохнулся. Она немного отдернула шторы. Было тихо, на небе светила яркая неполная луна, выхватывая из тьмы первые цветы на персиковых деревьях, которые в ее сиянии выглядели призрачно. Она выдвинула банкетку из-под ночного столика и села, чтобы поглядеть на сад. «Она никогда не видела всего этого, – поняла Мэриэл, – ничего этого, ни сада, ни дома, ни местности вокруг. Это должен был быть ее дом, но он никогда им не был».
Она помнила, как родилась Марта. Она всю беременность знала, что что-то не так, и однажды попыталась сказать об этом своему мужу, который просто отмахнулся от ее выдумок, сказав, что она абсолютно здоровая молодая женщина, которая справилась с первой беременностью проще, чем имеет право любая мать тройняшек. Она слушала его, но все равно знала. Когда много лет спустя она рассказала об этом Кэт, та не удивилась: «Конечно, такое случается. Ты знала. Ты была права».
Но внешний вид младенца все равно ее шокировал. Она просто лежала, вялая и инертная. У нее была слишком большая голова и бледная, глинистая кожа. Им пришлось постараться, чтобы заставить ее дышать, чего им не следовало делать, как и впоследствии докторам не следовало спасать ее от свинки и краснухи, от легочных инфекций и отита, и от всех других попыток Господа Бога или природы прекратить ее жизнь.
Вместо них это пришлось сделать ей.
Она не просто «дала ей умереть». Если над кроватями пожилых людей можно вешать табличку «Не реанимировать», то почему над кроватями таких, как Марта, – нельзя?
Она забрала жизнь. Было ли это убийство? Она не знала. Но в слове «смерть» никакой неоднозначности не было.
Ее голова была свежей, сознание – ясным. Она чувствовала себя отдохнувшей. Вид сада подействовал на ее душу как лекарство. Если бы ей пришлось снова сделать то, что она сделала, – она бы не сомневалась. Это она знала точно. Теперь она смогла принять себя.
Она начала перестилать свою кровать и взбивать подушки. Серебряный лунный свет падал на бледно-голубой ковер через щелочку, которую она оставила между занавесками.
Внезапно, как будто поднявшись из морских глубин, проснулся Ричард, сел и произнес ее имя.
– Все нормально. Спи дальше.
Он пораженно смотрел на нее.
– Ты помнишь, что ты мне сказала?
– Дорогой, еще не время просыпаться… Сейчас три часа ночи.
– Ты сказала мне, что убила Марту.
– Я не использовала это слово.
Он лег обратно на подушки и слегка развернул голову так, чтобы ее не видеть.
– Ричард…
– Ты должна пойти в полицию.
– Нет, – сказала она.
– Кто-то должен.
– Ты пойдешь?
Он не ответил. Луна ушла за тучи. Мэриэл ждала, лежа на своих подушках так же, как он на своих. Они были как статуи на одной из могил в соборе. Такими она их и видела – холодными, серыми и мертвенно-тихими.
В конце концов, все еще ожидая от него ответа, она заснула, не изменив позы, – с руками, сложенными вдоль тела. А луна снова вышла и посеребрила комнату, и расстояние между кроватями было как между двумя мирами.
Сорок два
У этого места был свой запах. Энди Гантон сидел на скамейке в камере полицейского участка Лаффертона и вдыхал его. Полицейские участки. Суды. И потом тюрьма. Они пахли. Все они пахли по-своему, но их запах можно узнать с закрытыми глазами, и когда он сел, он почувствовал, как ярость и стыд, и воспоминания, и ненависть к себе обрушиваются на него страшными волнами, одна за одной. Они оставили ему пластмассовый стаканчик с чаем и ушли, и даже то, как констебль поставил перед ним питье, позволило ему понять, кем они его видят.
Он уронил голову на ладони. Ты все профукал. Ты все профукал. Ты хренов тупой идиот. Чего ты ожидал, работая на Ли Картера, где ты думал потом очутиться, кроме как здесь? Он ненавидел и презирал себя до такой степени, что, будь у него сейчас возможность, он убил бы себя. Он провел пять лет за решеткой, но, как оказалось, ничему не научился.