Можно мне собаку?
Она слышала ее тихий голос, спокойный и уверенный. Упрямый.
Люси была непроницаема. Она никогда не могла сквозь нее пробиться, никогда не знала ее, никогда не понимала. Она не знала.
– Дэвид… – сказала она и свернулась, обняв руками фантом его маленького тела, как она делала каждую ночь. Иногда она шла в постель только для того, чтобы это сделать.
– Кузнечик.
Она не знала, можно им завести собаку или нет.
Шестьдесят три
– Ты что, полдня плакала?
Крис Дирбон взял стопку почты и быстро ее просмотрел.
– Да.
– Гормоны.
– Нет, мой брат.
– Гормоны.
– Ой, замолчи-ка, ты, свинья. Знаю, знаю. Но я родила не вчера, и они не заставляют меня рыдать ни с того ни с сего. Я ненавижу ссориться с теми, кого люблю, я ненавижу расстраивать Сая и говорить ему ужасные вещи, и слышать, каким он может быть неприятным.
Крис выбросил кучу разорванных конвертов и рекламы в мусорку и подошел присесть к ней.
– Я знаю. И тем не менее это нужно было сказать. Он плохо себя ведет по отношению к женщинам, а эту он ранил без каких-либо причин. Тебе не нравится видеть его с этой стороны – да и с чего бы? Мне тоже не нравится. Он нам небезразличен.
– Я хотела добраться до самого его нутра, понимаешь? Но у меня никогда, никогда не получалось.
– Кто-нибудь когда-нибудь доберется, и это будет самый сильный шок в его жизни.
– Мне жаль ее.
– Он почувствует себя лучше, ведь они быстро закрыли дело.
– Слышал сегодня что-нибудь новое?
– Нет, только то, что было в новостях. Такое ощущение, что ребенок просто хотел сигнализировать – «Посмотрите на меня, я еще здесь».
– Бедная. Это она сейчас самая потерянная, это точно…
– Ну а теперь мне нужно поговорить с тобой кое о чем… важном.
– Что случилось?
– Что-то хорошее. По крайней мере, мне так кажется. Мне предложили работу.
– В каком смысле? Тебе не нужна работа.
– Я тоже так думал, но… Со мной связалась фармацевтическая компания. Они открывают новый проект, связанный с их новым лекарством от астмы. Он прошел испытания с потрясающим успехом, это, возможно, самый большой прорыв со времен сальбутамола – он может купировать серьезные приступы астмы у детей в трети случаев… даже смертельные. Они хотят, чтобы я возглавил их команду. Им нужен медик, особенно интересующийся астмой.
– Но ты не особенно интересуешься астмой. – Кэт смотрела на него целую минуту, пока он наконец не отвел взгляд. – Мне сейчас не показалось, что ты, черт возьми, не можешь смотреть мне в глаза? О чем ты вообще думаешь? Фармацевтическая компания? Это вообще Крис Дирбон здесь сидит? Ты презираешь докторов, которые идут продавать коммерческие лекарства, всегда презирал. «Продано!» – как часто я от тебя это слышала? «Благородные коммивояжеры. Только бы напялить приличную мину…» Боже, Крис, что тебя вообще натолкнуло на эту мысль?
– То, – тихо сказал он, – что я нахожусь в состоянии полного истощения. В том состоянии, когда я уже не могу справляться с отсутствием напарника, с отсутствием замещающего врача, и не могу отдавать целые состояния на больничные замены. То, что я вечно погребен под кучами чертовых правительственных бумажек про цели и квоты, и про все на свете, кроме заботы о больных людях. Я не знаю, куда податься. Вот что меня на нее натолкнуло.
– А ты серьезно, да?
– Как никогда. Боже, Кэт, я не хочу оставлять практику. Я люблю это. Я люблю прикладную медицину и всегда любил. Но непосредственно сейчас я понимаю, что выгорел.
– Но решение не в том, чтобы идти работать в фармацевтическую компанию.
– А в чем тогда?
– В моем возвращении на работу, конечно. Я попрошу Салли присматривать за Феликсом и буду приходить с утра делать операции и постараюсь вернуться в седло на полную ставку как можно скорее. Дело закрыто. – Она поднялась. – Пойду сделаю тосты и суп.
– Звучит неплохо. Но ты не можешь вернуться, вся суть была в том, чтобы ты целый год…
– Я знаю, в чем была суть, но это было до того, как ты измотался настолько, что начал думать о фармацевтических компаниях. Я здесь просто просиживаю штаны, как бы это все ни было мило – разлечься на диване, сюсюкать с Феликсом и почитывать Мэйв Бинчи. Дай мне еще неделю, и я начинаю.
– Я не смею с тобой спорить, когда ты так смотришь. Если я соглашусь…
– У тебя нет выбора, парень.
– Но если… Ты позвонишь Саю?
– Нет.
– Ой, повзрослей, Кэт… Или даже покажи ему, кто здесь взрослый. Я не хочу, чтобы мою семью раздирали какие-то распри. В мире и так достаточно войн. Кстати, ты в последнее время говорила со своими родителями?
– На самом деле мама как раз сегодня звонила. А что?
– И как она?
– Странная. Но она сейчас постоянно кажется мне странной. Не могу понять, в чем дело… Ее сияющее, очаровательное забрало, как всегда, опущено. Но что-то есть, и будь я неладна, если знаю, что.
Кэт запихнула хлеб в тостер. В такие моменты ей всегда казалось, что лучше не думать. Не думать о Дэвиде Ангусе и о том, что он мог умереть ужасной смертью, не думать о маме и папе и о том, что между ними могло случиться, не думать о возвращении на работу гораздо раньше, чем планировалось. Не думать – а просто делать.
«Мы переживаем, переживая» – прочла она где-то, и эта мысль поразила ее, потому что в ней была сосредоточена самая главная истина ее жизни.
Суп начал закипать.
Шестьдесят четыре
– Саймон, это второе сообщение, которое я тебе оставляю. Мне не нравится разговаривать с машинами. Будь так добр, перезвони мне.
Мэриэл тихо положила букет нарциссов, который она только что собрала в саду, на свежую газету. Весь сад расцвел желтыми, оранжевыми, розовыми, белыми и алыми тюльпанами. Она посмотрела туда, но прямо на ее глазах все краски покинули его, и он потускнел, как тускнеет труп, когда его покидает кровь. Мир стал двухмерным и серым.
– Чертовы машины.
Она боялась заговорить. Она не могла произнести ни слова.
Она спросила:
– Зачем ты звонил Саймону?
Ричард обернулся.
– Мне нужно кое-что у него спросить.
– Если… – ее горло сжалось. – Спросить?
К ее удивлению, он встал и положил руки ей на плечи.
Он сказал:
– Сейчас, моя дорогая, ты должна доверять мне. Ты всегда мне доверяла. И должна доверять до конца наших дней. Неужели ты думаешь, что я могу предать тебя?
Мэриэл Серрэйлер очень мало плакала в своей жизни, но сейчас слезы выступили у нее на глазах – правда, там и остались, размыв желтый силуэт цветов на столе.
– Что бы я ни говорил после того, как ты впервые рассказала мне о Марте, я это принял, и я принял то, что ты сделала это ради нее и в благих целях. Я с тобой не согласен, но я никогда не сомневался в доброте твоего сердца и в твоих мотивах. Ты должна этому поверить. Да и кто бы сказал, что ты не права? Не я. Кто? Никто. И последний человек, которому я бы тебя выдал, был бы наш сын.
Она хотела приблизиться к нему, но он отпустил ее плечи и вышел из комнаты в одно мгновение. Она достала платок и медленно вытерла глаза. Ее потрясла глубина его милосердия. Под обычным деловым тоном в его голосе проступили те мягкость и нежность, которые она редко слышала.
Она села за стол и начала подрезать цветы. Постепенно, глядя вокруг себя и в окно, она начала замечать, как краски возвращаются в сад, становясь богаче, ярче и глубже, как цветы трепещут на солнце, демонстрируя всю свою красоту. Чувство облегчения и свободы наполнили ее сердце. Она была прощена.
Шестьдесят пять
Весна потихоньку перетекала в раннее лето, дни становились теплее и солнечнее. На Гайлам Пике снова появились толпы гуляющих. Кролики гоняли друг дружку, а лисы скакали из норы в нору, радуясь оттаявшей земле. В Гардэйл Равин кто-то оставил букетик сирени у ямы, где была захоронена девочка, хотя тела там уже не было. На Холме вокруг Камней Верна играли дети, и темная тень, которую отбросили на это место события прошлого года, растворилась в солнечном свете. Сады Лаффертона золотились желтыми кустами.
Мэрилин Ангус потеряла интерес к тому, чтобы вести поиски своими силами. Негодующие граждане и просто сумасшедшие, которые откликнулись на зов, разъехались по домам.
Старший суперинтендант Джим Чапмэн вернулся в Йоркшир. Его анализ дела Дэвида Ангуса был исчерпывающим и не содержал почти никакой критики действий местной полиции; он выдвинул несколько предложений, но работа по ним ни к чему не привела. Лицо Дэвида Ангуса все еще смотрело с постеров и объявлений, из окон и с витрин, но потихоньку начало тускнеть и часто было ободрано по краям. Никто не забыл, но теперь это не было главной темой для разговоров.
Команда продолжала бороться. Делом немного позанимались в других регионах страны, но потом отодвинули на задний план. К ХОЛМСу доступ был все еще открыт, данные можно было выгружать и обновлять.
Не было ни новостей, ни следов, ни свидетелей. Мальчика как будто никогда не существовало.
Поток звонков в полицию Лаффертона превратился в слабый ручеек, и этот ручеек состоял из безумных, скучающих или злонамеренных людей.
Минул март, а вместе с ним и ранняя в этом году Пасха.
Четвертого апреля Кэт вернулась домой после утренней операции и тут же услышала телефонный звонок.
– Привет, мам.
– Не называй меня «мам». Дорогая, ты уже выбрала дату, когда вы будете крестить Феликса? Если нет, то можно это будет двенадцатого мая?
– Нет, пока даже не знаю. А почему именно тогда?
– Потому что мы решили назначить на этот день установку камня для Марты, и я подумала, что крещение можно провести сразу после.
– Я поговорю с Крисом, но я не вижу причин, почему нет. Но разве ты не хотела чего-нибудь более тихого, отдельного – приватного – для Марты?
– Нет. Так будет просто отлично. Как ты?
– Хорошо. Мне очень даже нравится снова быть доктором. Легко так говорить, когда нет ни ночных дежурств, ни вызовов на дом…