Оторванная от реальности доктрина «изнасилование-это-не-секс» путает карты не только в советах женщинам, но и в стратегиях сдерживания насильников. В некоторых тюрьмах насильников отправляют на групповую терапию и психодраматические сессии, задача которых — докопаться до корней: жестокое обращение в детстве. Их цель — убедить обидчика, что его агрессия против женщин — форма вымещения гнева, который он испытывает в отношении матери, отца и общества. (Исполненная сочувствия статья в Boston Globe тем не менее признает, что «нет способа оценить эффективность этой терапии»[104].) Другая программа перевоспитывает насильников и мужей, избивающих своих жен, с помощью «про-феминистской терапии», состоящей из лекций о патриархате, гетеросексизме и связи между домашним насилием и расовым угнетением. В статье, озаглавленной «Патриархат заставил меня сделать это», психиатр Салли Сател комментирует: «Хотя соблазнительно согласиться, что профеминистская "терапия" — это именно то, чего заслуживают агрессивные мужчины, трагедия в том, что действительно травмированные женщины подвергаются еще большей опасности, когда их мужья проходят бесполезное лечение»[105]. Сообразительные обидчики, научившиеся повторять правильную околопсихологическую чушь и феминистские слоганы, будут считаться благополучно излеченными, выйдут на свободу досрочно и получат возможность снова нападать на женщин.
В своем вдумчивом обзоре Джонс уточняет, как юридические вопросы можно прояснить благодаря их более глубокому пониманию, не вынося за скобки сексуальный компонент. Один пример — это «химическая кастрация», добровольные инъекции лекарства депо-провера, которое подавляет секрецию андрогенов и снижает сексуальное желание. Их иногда делают насильникам, которые болезненно одержимы сексом и компульсивно совершают такие преступления, как изнасилование, непристойное обнажение и сексуальные действия в отношении детей. Химическая кастрация может значительно снизить количество рецидивов: в одном исследовании говорится, что с 46 до 3 %. Использование лекарства определенно поднимает серьезные конституционные вопросы о неприкосновенности частной жизни и наказании, которые биология сама по себе решить не может. Но дело не проясняется, а запутывается, когда комментаторы априори заявляют, что «кастрация не будет работать, так как изнасилование — это не сексуальное преступление, а скорее преступление, имеющее отношение к власти и насилию».
Джонс не защищает химическую кастрацию (и я тоже). Он просит внимательно и непредубежденно рассмотреть все возможности уменьшения количества изнасилований. Любой, кого возмущает сама идея упоминать изнасилование и секс вместе, должен посмотреть на цифры еще раз. Если стратегия, способная уменьшить изнасилования в 15 раз, с ходу отвергается, от изнасилования пострадает множество женщин, которые могли бы этого избежать. Людям придется решить, что для них важнее — идеология, которая утверждает, будто защищает интересы женского пола, или то, что случается с реальными женщинами в реальном мире.
Несмотря на весь «пар из ушей» в нынешних дискуссиях о гендере, нащупать в них общую почву нетрудно. Никто не хочет мириться с сексуальной дискриминацией и изнасилованием. Никто не хочет перевести время назад и изгнать женщин из университетов и из профессий, даже если бы это было возможно. Ни один здравомыслящий человек не станет отрицать, что рост свобод женщин на протяжении прошлого столетия неимоверно обогатил человеческую жизнь.
Тем больше причин не дать себя сбить с пути истинного эмоционально заряженными, но не имеющими отношения к нравственности ложными маневрами. Науки о человеческой природе могут укрепить интересы женщин, отделив эти фальшивки от по-настоящему важных целей. Феминизм как движение за политическое и социальное равенство важен, но феминизм как университетская клика, верная эксцентричным доктринам о человеческой природе, — нет. Ликвидировать дискриминацию женщин — важно, но верить, что мужской и женский ум одинаковы от природы, — нет. Свобода выбора необходима, но гарантия, что во всех профессиях будет ровно 50 %, не нужна. И избавиться от сексуального насилия важно, но продвигать теорию, что насильники выполняют свою роль во всемирном мужском заговоре, — нет.
Глава 19. Дети
«Спор о роли природы и воспитания окончен» — этими словами начинается опубликованная некоторое время назад статья, заголовок которой — «Три закона поведенческой генетики и что они означают» — так же дерзок, как и первое предложение[1]. Конечно, дискуссия о роли наследственности и среды далека от завершения, когда дело касается основной темы предыдущих глав этой книги — общего для всех людей дара познания и понимания того, как он позволяет нам учиться. Но если речь идет о том, что делает людей, принадлежащих к общей культуре, разными — более умными или глупыми, милыми или неприятными, раскованными или застенчивыми, то продолжавшиеся тысячелетиями дебаты «природа или воспитание» действительно закрыты или, по крайней мере, должны быть закрыты.
Заявление психолога Эрика Туркхеймера, что спор окончен, не просто традиционный прием привлечения внимания, вроде того что используют дрессировщики мулов, когда бьют своих подопечных палкой по голове. Туркхеймер обобщил несметное количество эмпирических результатов, необычайно надежных по стандартам психологии. Они воспроизводились на протяжении четырех десятилетий во множестве исследований в разных странах. Росли размеры выборок (часто до десятков тысяч испытуемых), совершенствовались инструменты, исправлялись недостатки, но результаты оставались неизменными, словно звездно-полосатый флаг.
Три закона поведенческой генетики, вероятно, самое важное открытие в истории психологии. При этом большинство психологов все еще не осознают их значения, а большинство интеллектуалов их не поняли даже после того, как их объяснению были посвящены журнальные передовицы. И не потому, что эти законы абстрактны: каждый из них можно сформулировать обычным предложением, без всякой математики. Скорее дело в том, что эти законы ни во что не ставят концепцию «чистого листа», которая так прочно укоренилась, что многие интеллектуалы просто не в состоянии постичьальтернативную гипотезу, а уж тем более рассуждать, верна она или нет.
Вот эти три закона:
• Первый закон: все поведенческие признаки людей наследуются.
• Второй закон: эффект воспитания в одной семье меньше, чем влияние генов.
• Третий закон: значительная часть вариабельности людей по сложным поведенческим признакам не объясняется ни генами, ни влиянием семьи.
Эти законы рассказывают о том, что делает нас такими, какие мы есть (по сравнению с соотечественниками), и, значит, о тех силах, которые влияли на нас в детстве — на том этапе жизни, когда, как считается, формируется наш интеллект и личность. «Куда веточка гнется, туда и дерево клонится», — писал Александр Поуп. «Дитя — первопричина человека», — писал Вордсворт, вторя милтоновской фразе: «Мы в детстве можем человека угадать, как день угадываем поутру». Иезуиты говорили: «Отдайте мне ребенка на первые семь лет, и я верну вам человека», и этот девиз стал эпиграфом к документальному сериалу Майкла Аптеда, в котором показана жизнь нескольких британских детей с перерывами в семь лет (Seven Up, Fourteen Up и т. д.). В этой главе я познакомлю вас с тремя законами и выясню, что они значат для природы и воспитания.
Первый закон. Все поведенческие признаки людей наследуются. Начнем с самого начала. Что такое «поведенческий признак»? Согласно многим исследованиям, это стабильное свойство человека, которое можно измерить стандартизированными психологическими тестами. В тестах на интеллект требуется назвать ряд чисел в обратном порядке, дать определения словам типа «сопротивляющийся» или «раскаяние», определить, что общего у яйца и зерна, составить квадрат из четырех треугольников и продолжить последовательность геометрических узоров. В личностных тестах испытуемых просят согласиться или не согласиться с утверждениями вроде: «Я часто перехожу на другую сторону улицы, чтобы не встретить кого-то из знакомых»; «Я не виню человека, если он воспользовался слабостью того, кто сам подставился»; «Прежде чем сделать что-то, я пытаюсь представить, как на это отреагируют мои друзья»; или «Люди говорят обо мне грубые и оскорбительные вещи». Выглядит мудрено, но валидность этих тестов полностью доказана: они дают практически одинаковые результаты при повторных тестированиях и довольно точно статистически предсказывают то, что и должны предсказывать. Тесты IQ прогнозируют успехи в учебе и в профессии, личностный профиль совпадает с суждениями других людей о человеке и подтверждается событиями его жизни, такими как психиатрические диагнозы, стабильность брака и конфликты с законом[2].
В других исследованиях поведение документируется непосредственно. Студенты магистратуры проводят время на школьном дворе с таймерами и планшетами, наблюдая за поведением детей. Ученики оцениваются учителями по степени агрессивности, и по этим данным вычисляются средние значения. Люди сообщают, сколько времени они посвящают просмотру телевизора и сколько сигарет выкуривают. Исследователи сверяют стандартизированные данные — итоговые школьные оценки, судимости и разводы.
Когда измерения сделаны, можно подсчитать дисперсию выборки: среднеквадратичное отклонение данных каждого испытуемого от среднего значения по группе. Дисперсия — это число, которое отражает степень отличия членов группы друг от друга. Например, дисперсия по весу в выборке лабрадоров-ретриверов будет меньше, чем дисперсия по весу в выборке, которая содержит собак разных пород. Дисперсию можно разделить на доли. Можно придать точный математический смысл утверждению о том, что определенная процентная доля дисперсии сопровождается некоторым фактором (который возможно, но не обязательно является причиной отклонения от среднего значения в данном случае); другая доля дисперсии сопровождается другим фактором и т. д. вплоть до суммы в 100 %. Степень совпадения каждой доли дисперсии с соответствующим фактором может быть измерена как коэффициент корр