Один из страхов, связанных с детерминизмом, — леденящая душу экзистенциальная тревога, что по большому счету мы не контролируем наши собственные решения. Если все заранее предопределено состоянием нашего мозга, муки и страдания в попытках выбрать правильное решение окажутся бессмысленными. Если это вас тревожит, я предлагаю провести простой эксперимент. Следующие несколько дней не утруждайте себя размышлениями о своих действиях. В конце концов, это же пустая трата времени — они уже предопределены. Рубите сплеча, живите моментом и, если вам что-то нравится, делайте это. О нет, я не предлагаю вам поступить так на самом деле! Но даже мысленная картина того, что может случиться, если вы действительно попробуете отказаться от принятия решений, послужит успокоительным лекарством от экзистенциальной тревоги. Опыт выбора — не выдумка, независимо от того, как работает мозг. Это реальный нейронный процесс, с очевидной функцией выбора поведения в соответствии с его прогнозируемыми последствиями. Он реагирует на информацию от органов чувств, на воздействие со стороны других людей. Вы не можете дистанцироваться от этого процесса или позволить ему продолжаться без вас, потому что он и есть вы. Если верна самая жесткая форма детерминизма, вы все равно ничего не смогли бы с этим сделать, потому что ваше беспокойство насчет детерминизма и то, как вы с ним справляетесь, тоже было бы предопределено. Экзистенциальный страх детерминизма — вот что действительно пустая трата времени.
Более практические опасения, касающиеся детерминизма, отражены в высказывании Алана Милна: «Нет сомнений, что Джек-потрошитель оправдывал свои преступления своей человеческой природой». Люди боятся, что понимание человеческой природы может подорвать принцип личной ответственности. Согласно традиционному взгляду, когда все складывается плохо, «Я», или душа, выбравшая тот или иной поступок, берет на себя ответственность за него. Больше сваливать не на кого, как гласила табличка на столе президента Гарри Трумена. Но когда мы приписываем выбор действия мозгу человека, его генам или эволюционной истории, кажется, будто мы уже не принимаем в расчет самого человека. Биология становится идеальным алиби, пропуском «на-свободу-с-чистой-совестью», справкой от врача. Как мы видели, это обвинение было выдвинуто религиозными и культурными правыми, желающими сохранить душу, и учеными левыми, желающими сохранить «мы», которое может создавать наше собственное будущее даже в обстоятельствах, которые не мы выбирали.
Почему понятие свободы воли так тесно связано с понятием ответственности и почему считается, что биология угрожает и тому и другому? Логика вот в чем: мы виним людей за плохие поступки или неверные решения, только если они предвидели их последствия и могли сделать другой выбор. Мы не обвиняем охотника, который случайно застрелил друга, приняв его за оленя, или водителя автомобиля, доставившего Кеннеди к месту убийства, потому что они не могли предвидеть последствий своих действий и не желали их. Мы проявляем милосердие к тому, кто выдал товарищей под пытками, к пациенту психиатрической клиники, напавшему на медсестру, или к сумасшедшему, который ударил кого-то, приняв его за опасное животное, потому что мы чувствуем, что они не владеют собой. Мы не тащим в суд маленького ребенка, животное или неодушевленный предмет, ставший причиной чьей-то смерти, потому что знаем, что они не способны сделать сознательный выбор.
Кажется, что биология человеческой природы относит все больше и больше людей к категории тех, кого нельзя винить. Убийца может и не быть сумасшедшим лунатиком, но с помощью новомодных методов у него могут обнаружить уменьшенное миндалевидное тело, или сниженный метаболизм в лобных долях, или дефективный ген моноаминоксидазы А, который переводит его в разряд неконтролирующих свое поведение. Или проверка в лаборатории когнитивной психологии покажет, что у него хронически ограниченная дальновидность и он не способен предвидеть последствия своих поступков или что он не понимает психическое состояние людей и поэтому не может чувствовать страдания других. В конце концов, если в «машине» нет «духа», что-то в аппаратном обеспечении преступника должно отличать его от большинства людей, тех, кто в таких же обстоятельствах не пошел бы на убийство и не причинил бы вреда окружающим. Очень скоро мы найдем это «что-то», а боятся все того, что убийцы могут избежать наказания так же, как сейчас от него освобождены маленькие дети и сумасшедшие.
Хуже того, биология может показать, что вообще никого из нас нельзя винить. Теория эволюции гласит, что настоящий смысл наших побуждений в том, что они сохраняли гены наших предков в окружающей среде, в которой эволюционировал человек. А поскольку никто из нас не осознает этого, никого из нас нельзя винить за соответствующие действия, так же как мы не виним пациента, которому кажется, что он укрощает дикую собаку, когда нападает на медсестру. Мы чешем в недоумении голову, узнав о древних обычаях наказывать животных или неодушевленные предметы: об иудейском законе о забивании камнями быка, убившего человека, об афинской практике подвергать суду топор, нанесший рану (и выбрасывать за стены города, признав его виновным), о средневековом судебном деле во Франции, в котором свинью осудили на смерть за то, что она покалечила ребенка, и о приговоре церковному колоколу в 1685 году, звонившему для французских еретиков (колокол был бит плетьми и закопан в землю)[1]. Но эволюционные биологи настаивают, что принципиально мы ничем не отличаемся от животных, а молекулярные генетики и нейроученые считают, что фундаментально мы не отличаемся и от неживой материи. Если и у человека нет души, разве не так же глупо наказывать людей? Не должны ли мы прислушаться к креационистам, утверждающим, что, если вы учите детей, что они животные, они и будут вести себя как животные? Должны ли мы пойти дальше Национальной стрелковой ассоциации, чей лозунг: «Ружья не убивают, убивают люди», и сказать, что и люди тоже не убивают, потому что они такие же механизмы, как и ружья?
Эти опасения ни в коем случае не абстрактны. Время от времени когнитивистов осаждают адвокаты в надежде, что какой-нибудь случайный пиксель на томограмме мозга поможет оправдать их клиента (сценарий, остроумно разыгранный Ричардом Дулингом в романе «Мозговой штурм» (Brain Storm)). Когда группа генетиков обнаружила редкий ген, предрасполагающий мужчин одной семьи к вспышкам ярости, адвокат обвиняемого в убийстве, не имеющего отношения к этой семье, заявил, что его клиент тоже может быть носителем этого гена. Если так, убеждал защитник, «его действия могут и не быть проявлением абсолютной свободы воли»[2]. Когда Рэнди Торнхилл и Крейг Палмер заявили, что изнасилование — следствие мужской репродуктивной стратегии, другой адвокат планировал использовать эту теорию для защиты подозреваемых в изнасиловании[3]. (Подставьте сюда свою любимую шутку об адвокатах.) Биологически подкованные ученые-правоведы, такие как Оуэн Джонс, считают, что стратегии защиты, основанные на «гене изнасилования», скорее всего, провалятся, однако общая угроза использования биологических объяснений для оправдания преступников сохраняется[4]. Неужели именно так выглядит светлое будущее, обещанное науками о человеческой природе: это не я, это мое миндалевидное тело! Дарвин заставил меня сделать это! Гены съели мое домашнее задание!
Людей, которые надеются, что бесплотная душа может спасти личную ответственность, ждет разочарование. В книге «Пространство для маневра: Свобода воли, к которой стоит стремиться» (Elbow Room: The Varieties of Free Will Worth Wanting) философ Дэн Деннет отмечает, что последнее, чего мы хотим от души, — так это свободы делать все, чего она пожелает[5]. Если бы поведение было выбором исключительно свободной воли, тогда мы действительно не могли бы возлагать на людей ответственность за их поступки. Эту сущность невозможно остановить угрозой наказания или пристыдить возможностью бесчестья: она не почувствует укол совести, который мог бы сопровождать греховное искушение в будущем, потому что она всегда может проигнорировать подобные причины поведения. Мы бы не могли надеяться снизить количество зла, придавая силу закона нравственным и юридическим нормам, потому что свободный агент существует в плоскости, не пересекающейся с векторами причинно-следственных связей, и не подвластен этим нормам. Мораль и закон были бы бессмысленны. Мы могли бы наказать преступника, но только чтобы отомстить ему, ведь наказание не имело бы никакого предсказуемого влияния на его будущее поведение или на поведение других людей, осведомленных о наказании.
С другой стороны, если на душу предсказуемо влияет перспектива славы или позора, награды или наказания, она уже не истинно свободна, потому что вынуждена (по крайней мере, с той или иной вероятностью) учитывать эти обстоятельства. Что бы ни превращало стандарты ответственности в изменения в вероятности поведения — например, правило «Если окружающие сочтут тебя хамом за то, что ты сделаешь Х, то не делай Х», — оно может быть запрограммировано в алгоритм и внедрено в нейронные сети. Душа здесь лишняя.
Обороняясь, ученые иногда пытаются отклонить обвинения в детерминизме, уточняя, что поведение никогда невозможно полностью предсказать, оно всегда вероятностно, даже в заветных мечтах самых твердолобых материалистов. (В дни славы скиннеровского бихевиоризма его ученики сформулировали Гарвардский закон поведения животных: «В контролируемых экспериментатором условиях температуры, времени, света, питания и обучения организмы будут вести себя, как им заблагорассудится».) Даже идентичные близнецы, выросшие вместе, обладающие одинаковыми наборами генов и подвергающиеся практически одинаковому воздействию среды, не идентичны в личностных чертах и поведении, а только очень похожи. Возможно, мозг усиливает случайные события на молекулярном или квантовом уровне. Возможно, мозг — нелинейная динамическая система, подверженная непредсказуемому хаосу. Или, вероятно, переплетающиеся воздействия среды и генов настолько сложны, что ни один смертный никогда не сможет отследить его с точностью, достаточной для того, чтобы предсказать поведение.