Но Саймонс убежден, что ничего подобного бы не случилось. Отношения между партнерами превратились бы в нечто вроде отношений между клетками одного тела, чьи генетические интересы полностью совпадают. Клетки сердца или легких не обязаны влюбляться друг в друга, чтобы сосуществовать в идеальной гармонии. Пары у подобного вида занимались бы сексом только с целью размножения (зачем терять энергию?), и секс приносил бы им не больше удовольствия, чем все остальные репродуктивные физиологические процессы, такие как высвобождение гормонов или формирование гамет:
Не было бы никакой влюбленности, потому что не было бы никаких других вероятных партнеров, доступных для выбора, и влюбленность была бы совершенно лишней. Вы бы буквально любили партнера как самого себя, но вот в чем дело: на самом деле вы не любите самого себя, разве что метафорически; вы — это вы. Вдвоем вы были бы, с точки зрения эволюции, одна плоть, и ваши отношения управлялись бы простой физиологией… вы могли бы почувствовать боль, если бы увидели, что ваш партнер порезался, но все чувства к партнеру, которые делают отношения такими прекрасными, если все идет как надо (и такими болезненными, если нет), никогда бы не возникли. Даже если бы вид обладал такими чувствами до того, как выбрал подобный образ жизни, они были бы отбракованы эволюцией точно так же, как глаза рыбы, живущей в непроницаемом мраке пещеры, потому что цена их была бы высока, а никакой пользы они бы не приносили[89].
То же самое касается и наших чувств к семье и друзьям: для нас богатство и интенсивность испытываемых эмоций — доказательство ценности и хрупкости этих связей в нашей жизни. Короче говоря, без возможности страдания все, что у нас было бы, не гармония и счастье, а, скорее всего, отсутствие сознания вообще.
Глава 15. Лицемерное животное
Одна из глубочайших причин страха перед биологическим толкованием разума — то, что оно приведет к нравственному нигилизму. Если мы не созданы Богом для высшей цели, говорят критики правого толка, или если мы продукт эгоистичных генов, говорят критики левого толка, что же помешает нам стать аморальными эгоистами, каждый из которых заботится только о себе? Не должны ли мы тогда считать себя продажными корыстолюбцами, от которых не стоит ожидать заботы о тех, кому повезло меньше? И обе стороны приводят в пример нацизм как следствие взятых на вооружение биологических теорий человеческой природы.
В предыдущей главе показано, что эти страхи не оправданны. Ничто не мешает безбожному и аморальному процессу естественного отбора создать разумный социальный вид с развитым нравственным чувством[1]. На самом деле, возможно, беда Homo sapiens не в том, что у нас слишком мало морали. Возможно, проблема в том, что у нас ее слишком много.
Что заставляет людей расценивать какое-то действие как аморальное («убивать неправильно») в противоположность тому, что просто не нравится («терпеть не могу брокколи»), не модно («полоску в сочетании с клеткой не носят») или безрассудно («не стоит употреблять алкоголь в долгих перелетах»)? Люди чувствуют, что нравственные правила универсальны. Например, запрет на убийство и изнасилование — это не дело вкуса или моды, а безусловное и универсальное предписание. Люди чувствуют, что те, кто совершает аморальные поступки, должны быть наказаны не только потому, что это правильно — причинять вред людям, нарушившим моральные законы, но и потому, что неправильно не наказывать их, позволить, чтобы проступок сошел им с рук. Можно с легкостью сказать: «Я не люблю брокколи, но ты ешь, если хочешь, мне все равно», но никто не скажет: «Мне не нравятся убийства, но, если хочешь убить кого-нибудь, я не возражаю». Вот почему сторонники права на выбор не учитывают главного, когда клеят на бампер стикер: «Если вы против абортов, не делайте их». Если кто-то считает, что аборт аморален, тогда позволять другим людям делать аборты — недопустимый выбор, так же как нельзя позволять людям насиловать и убивать. Поэтому люди чувствуют себя вправе требовать божественного возмездия или силового вмешательства государства, чтобы добиться наказания. Бертран Рассел писал: «Причинение страдания с чистой совестью — удовольствие для моралистов, вот почему они придумали ад».
Наше нравственное чувство разрешает агрессию против других как способ предотвратить аморальные действия или наказать за них. Все идет хорошо, если действие, названное аморальным, действительно аморально по любой мерке, как убийство или изнасилование, и если агрессия применяется честно и служит средством сдерживания. Главная мысль этой главы в том, что нравственное чувство человека не всегда надежная опора для решений о том, какие поступки должны быть выбраны в качестве мишени для справедливого негодования. Нравственное чувство — это устройство, точно такое же, как стереоскопическое зрение или интуитивные представления о числах. Это совокупность нейронных сетей, собранная наспех из более старых частей мозга, доставшихся нам в наследство от приматов, и приспособленная к этой работе естественным отбором. Это не значит, что нравственность — обман воображения. Ведь эволюция восприятия глубины не значит, что трехмерное пространство — обман зрения. (Как мы видели в главах 9 и 11, морали присуща внутренняя логика, и, возможно, она даже соответствует внешней реальности, которую может определить сообщество вдумчивых мыслителей, так же как сообщество математиков может выявить истины о числах и формах.) Но это значит, что нравственное чувство подвержено причудам и склонно к систематическим ошибкам — моральным иллюзиям, так же как и прочие наши способности.
Вот вам история:
Джулия и Марк — брат и сестра. На летних каникулах в колледже они вместе путешествуют по Франции. Однажды ночью они были одни в палатке на пляже. Они решили, что будет интересно и забавно попробовать заняться любовью. По крайней мере, это будет новый опыт для каждого из них. Джулия уже принимала противозачаточные таблетки, но Марк использовал и презерватив тоже, просто для безопасности. Им обоим понравилось, но они решили никогда больше не делать этого. Они сохранили эту ночь как свой особый секрет, что сделало их еще ближе друг к другу. Что вы думаете по этому поводу: было ли это нормально для них — заниматься любовью?
Психолог Джонатан Хайдт и его коллеги рассказывали эту историю множеству людей[2]. Большинство из них моментально заявляли: то, что сделали Марк и Джулия, было неправильно, и затем начинали подыскивать причины почему. Они говорили об опасности близкородственного скрещивания, но им напомнили, что брат и сестра использовали два вида контрацепции. Они предполагали, что Джулия и Марк должны быть эмоционально травмированы, но в истории ясно сказано, что этого не случилось. Они доказывали, что это действие могло оскорбить общество, но затем вспоминали, что пара решила держать все в секрете. Они считали, что это может навредить будущим отношениям, но признавали, что Джулия и Марк договорились никогда не делать этого снова. В итоге многие респонденты признавались: «Я не знаю, я не могу объяснить почему, но я просто знаю, что это неправильно». Хайдт назвал это «нравственным потрясением» и вызывал его другими раздражающими, но безвредными сценариями:
Женщина наводила порядок в шкафу и нашла старый флаг своей страны. Он ей не был нужен, так что она разрезала его на кусочки, которые использовала для уборки туалета.
Собаку, любимицу семьи, перед домом сбила машина. Хозяева слышали, что собачье мясо — это деликатес, поэтому разделали собаку, приготовили и съели на обед.
Мужчина раз в неделю ходит в супермаркет и покупает сырую курицу. Сначала он использует ее для сексуального удовлетворения. Затем готовит из нее еду.
Многие философы, занимающиеся вопросами морали, сказали бы, что в этих действиях нет ничего страшного, потому что акты частной жизни, совершенные взрослыми людьми по согласию и не причиняющие вреда другим чувствующим существам, не аморальны. Некоторые могут критиковать эти действия, используя более тонкие аргументы, касающиеся верности принципам, но и тогда эти проступки минимальны в сравнении с действительно ужасными преступлениями, на которые способны люди. Но для всех прочих такая аргументация неубедительна. У людей есть внутреннее чутье, из которого произрастают страстные моральные убеждения, и они изо всех сил пытаются рационализировать их задним числом[3]. Эти убеждения имеют мало общего с моральными суждениями, которые можно обосновать с точки зрения принесенного ими счастья или страдания. Они — продукт нейробиологического и эволюционного устройства, которое мы называем нравственным чувством.
Некоторое время назад Хайдт свел воедино данные о естественной истории эмоций, составляющих нравственное чувство[4]. Они делятся на четыре основных семейства — как раз такие, как можно было ожидать, учитывая теорию Триверса о взаимном альтруизме и результаты компьютерного моделирования эволюции сотрудничества. Эмоции порицания других — презрение, гнев и отвращение — побуждают наказывать обманщиков. Эмоции восхваления других — благодарность и эмоции, которые можно назвать поклонением, восхищением и признательностью, — побуждают вознаграждать альтруистов. Эмоции сопереживания другим — сочувствие, сострадание и эмпатия — побуждают помогать нуждающемуся. И наконец, эмоции, направленные на себя, — вина, стыд и смущение — побуждают избегать обмана или исправлять его последствия.
Наряду с этими видами эмоций мы обнаруживаем три области морали, в каждой из которых моральные суждения формулируются по-своему. Этика независимости относится к индивидуальным интересам и правам. В качестве главной добродетели здесь выступает справедливость. Этика независимости — самая суть морали, как ее понимают неверующие образованные представители западной культуры. Этика общности свойственна обычаям социальной группы; она включает в себя ценности вроде долга, уважения, соблюдения договоренностей и почтение к иерархии. Этика Божественности касается чувства высшей чистоты и святости, которое противопоставляется чувству загрязнения и осквернения.