нных расходов. Как общество, мы не вкладывали сюда ресурсов»[15]. Обратите внимание, что в этих напыщенных утверждениях («насилие — выученное поведение») звучат скорее уверенность, что это истина («реальность такова»), и обвинение, что нам не хватает настойчивости («мы не вкладываем сюда ресурсы»), чем признание непонимания, как решать эту проблему.
Многие объяснения винят «культуру», воспринимаемую как суперорганизм, который учит, раздает команды и распределяет награды и наказания. Колумнист газеты Boston Globe, видимо, не догадывался, что ходил в своих размышлениях по кругу, когда писал:
Так почему же в Америке больше насилия, чем в других индустриальных западных демократиях? Виновата наша культурная предрасположенность к насилию. Мы мутузим и колотим друг друга, режем и стреляем друг в друга, потому что таков наш культурный императив[16].
Когда культура воспринимается как сущность со своими убеждениями и желаниями, убеждения и желания реальных людей не имеют значения. После того как Тимоти Маквей взорвал административное здание в Оклахома-сити в 1995 году, убив 168 человек, журналист Алфи Кон озадачил американцев, которые «разглагольствовали о личной ответственности», приписав ответственность за взрыв американскому индивидуализму: «Пагубное пристрастие к конкуренции — часть культуры этой страны. И в классах, и на спортивных полях нас учат, что другие люди — препятствие для личного успеха»[17]. Похожее объяснение возлагало вину за взрыв на американские символы, такие как государственная печать, на которой изображен орел, сжимающий в лапе стрелы, и девизы штатов, в том числе «Живи свободным или умри» (Нью-Гэмпшир) и «Мечом мы устанавливаем мир, но мир под знаменем свободы» (Массачусетс)[18].
Новая популярная теория относит американскую склонность к насилию к опасной и типично американской концепции мужественности, насаждаемой с детства. Социальный психолог Элис Игли объясняет всплеск эпизодов беспорядочной стрельбы в общественных местах так: «Такое поведение было частью мужской роли, как она интерпретировалась в американской культуре, начиная с традиций первых поселенцев»[19]. В соответствии с этой теорией, популяризованной бестселлерами вроде книг Дэна Киндлона «Воспитывая Каина» (Raising Cain) и Уильяма Поллака «Настоящие мальчики» (Real Boys), мы сейчас переживаем «национальный кризис мальчишества в Америке», спровоцированный тем, что мальчиков принуждают отделяться от своих матерей и подавлять свои эмоции. «Что с нашими мужчинами?» — спрашивает статья в Boston Globe Magazine. «Агрессивное поведение, эмоциональную отчужденность и высокий уровень наркотической зависимости невозможно объяснить гормонами», — отвечает она. «Проблема, говорят эксперты, в культурных представлениях о мужественности — все они содержатся в одной фразе: "настоящий мужчина"»[20].
Утверждение, что «насилие — это выученное поведение», — мантра, повторяемая благонамеренными людьми, чтобы показать свою уверенность в том, что уровень насилия можно снизить. Оно не основано ни на каких адекватных исследованиях. Печально, что, несмотря на повторяющиеся заверения, будто «мы знаем, какие условия порождают насилие», на самом деле мы вряд ли имеем об этом какое-то представление. Резкие колебания уровня преступности — подъем в 1960-х и в конце 1980-х, снижение в конце 1990-х — не поддаются каким-либо простым объяснениям. И роль обычных подозреваемых совершенно не доказана, а некоторые идеи о причинах насилия заведомо ложны. Это наиболее очевидно в отношении таких факторов, как «питание» и «болезни», которые бездумно включены в список социальных зол, предположительно порождающих насилие. Мягко говоря, нет никаких свидетельств, что насилие возникает из-за недостатка витаминов или из-за бактериальных инфекций. Но и другие гипотетические причины также страдают от недостатка доказательств.
У агрессивных родителей дети часто агрессивны, но люди, которые делают из этого вывод, что агрессии учатся от родителей в «замкнутом цикле насилия», не учитывают вероятность того, что склонность к насилию может быть и унаследована, а не только выучена. До тех пор пока мы не посмотрим на приемных детей и не покажем, что они ведут себя скорее как их приемные, а не как их биологические родители, «циклы насилия» ничего не доказывают. Да и психологи, замечающие, что мужчины совершают больше актов насилия, чем женщины, и возлагающие вину на культуру «мужественности», носят интеллектуальные шоры, которые не дают им заметить, что мужчины и женщины различаются не только социальными ролями, но и биологически. Американские дети, конечно, знакомы с жестокими ролевыми моделями, но они также знают о клоунах, священниках, фолк-певцах и трансвеститах; вопрос в том, почему дети предпочитают подражать одним, а не другим.
Чтобы показать, что причины насилия лежат в особых мотивах американской культуры, нужны как минимум свидетельства, что другие культуры, в которых присутствуют те же мотивы, тоже более склонны к насилию. Хотя даже существование такой корреляции не доказывало бы, что это культурные мотивы порождают насилие, а не наоборот. Но начнем с того, что такой корреляции может и не существовать.
Во-первых, не только американской культуре присуще насилие. Насилие существует во всех обществах, и Америка не самая жестокая страна в истории и даже в современном мире. В большинстве стран третьего мира и во многих бывших республиках Советского Союза насилия гораздо больше, хотя там и нет ничего похожего на американскую традицию индивидуализма[21]. Что касается культурных норм маскулинности и сексизма, в Испании есть мачизм, в Италии — браггадочио , а в Японии — жесткие гендерные роли, и при этом уровень убийств там в разы меньше, чем в Соединенных Штатах, где феминизм имеет больше влияния. Архетип мужественного героя, готового на насилие ради защиты справедливости, — один из самых распространенных мотивов мифологии, и он присутствует во многих культурах со сравнительно низким уровнем насильственных преступлений. Джеймс Бонд, например, у которого даже есть лицензия на убийство, — британец, а фильмы о боевых искусствах популярны во многих промышленно развитых странах Азии. В любом случае только книжный червь, никогда не видевший ни одного американского фильма или телепрограммы, может считать, что они восхваляют жестоких фанатиков вроде Тимоти Маквея или подростков, расстреливающих одноклассников в школьной столовой. Мужественные герои в массмедиа высокоморальны: они сражаются с плохими парнями.
Для консервативных политиков и либеральных работников здравоохранения идея, что главная причина насильственных преступлений в Америке — это насилие в средствах массовой информации, — глубинное убеждение. Американская медицинская ассоциация, Американская психологическая ассоциация и Американская академия педиатрии докладывали Конгрессу, что из 3500 исследований, изучавших эту связь, только 18 ее не обнаружили. Любой специалист в области общественных наук почует здесь сомнительный запашок, и психолог Джонатан Фридман решил проверить цифры лично. На самом деле всего 200 исследований были посвящены поиску связи между насилием в массмедиа и агрессивным поведением, и больше чем в половине случаев доказать связь не удалось[22]. В прочих исследованиях были выявлены незначительные корреляции, которые можно объяснить и другими причинами, например что агрессивные дети ищут жестоких развлечений и просмотр насыщенных действием лент на короткое время (но не навсегда) возбуждает их. Фридман и несколько других психологов, делавших научные обзоры, пришли к заключению, что наблюдение насилия на экране либо незначительно влияет на агрессивное поведение в жизни, либо не имеет никакого эффекта вообще[23]. Реальные примеры из новейшей истории говорят то же самое. Веками доизобретения кино и телевидения люди обнаруживали больше жестокости, чем теперь. Канадцы смотрят те же телевизионные шоу, что и американцы, но уровень убийств в Канаде в четыре раза ниже. После того как в 1995 году британская колония остров Святой Елены обзавелась телевидением, ее жители не стали более агрессивны[24]. Увлечение жестокими компьютерными играми началось в 1990-х, а уровень преступности в этот период снизился.
А как насчет других привычных подозреваемых? Оружие, дискриминация и бедность влияют на уровень насилия, но ни в коем случае не прямо или однозначно. Оружие действительно упрощает убийство — разрядить пистолет порой легче, чем разрешить конфликт, что умножает количество смертей в крупных и мелких стычках. Тем не менее в те времена, когда огнестрельное оружие еще не было изобретено, уровень преступности был устрашающе высок во многих обществах. Кроме того, люди не убивают друг друга автоматически только потому, что у них есть доступ к оружию. Израильтяне и швейцарцы вооружены до зубов, но уровень насильственных преступлений против личности в этих странах ниже, да и среди американских штатов самый низкий уровень убийств в штатах Мэн и Северная Дакота, где пистолет есть почти в каждом доме[25]. Идея, что оружие увеличивает количество преступлений со смертельным исходом, звучит, безусловно, правдоподобно, однако доказать ее так трудно, что в 1998 году ученый-правовед Джон Лотт опубликовал статистику и ее анализ в книге под названием, опровергающим этот тезис: «Больше оружия — меньше преступлений» (More Guns, Less Crime). Даже если он не прав, а я подозреваю, что это так, доказать, что больше оружия — больше преступлений, не так-то легко.