Сквозь приближающийся сон просочилось воспоминание, которое он упорно отгонял от себя во время кейтангурской жизни. Но теперь у Эрвина не было сил даже на малейшее напряжение воли. В его воображении медленно поплыл нежно-зеленый глаз с овальным темным зрачком, откуда-то издали зазвучал тихий, певучий голос белой лары.
"Ди-и-ниль, Ди-и-ниль…”-тоскующий зов непроизвольно зародился в глубине его сердца, медленно разливаясь оттуда и охватывая все его существо. Эрвин был одинок и измучен, он был затерян посреди сурового, неприветливого мира – крохотная озябшая точка на дне каменного мешка – и не мог справиться с этим зовом.
"Ди-и-ниль…”
Где-то далеко, за континенты отсюда, белая лара споткнулась на полном скаку. Ее быстрые ноги оборвали галоп, крылья замерли в воздухе. Стройная шея Ди-и-ниль вскинулась, чуткие уши насторожились, ловя зов, донесшийся до нее так явственно и тревожно.
Но Эрвин уже спал, положив голову на котомку и свернувшись калачиком у догорающего костра.
Он проснулся, когда по местному времени было около полудня. Открыв глаза, он увидел перед собой три кисточки ягод горной лианы, называемой также зимней ягодой, потому что ее плоды созревали поздней осенью и не осыпались с ветвей до весны. Пока Эрвин спал, Дика сорвала их для него, обнаружив лиану в окрестных скалах.
Ягоды хорошо насыщали, они были сладкими и липкими, почти без сока. Эрвин запил их холодной водой и стал осматривать южную стену каньона в поисках удобного подъема. Она была гладкой, почти отвесной, кое-где с расщелинами, из которых торчали пучки сухой травы или корявые стволики деревьев, сбросивших на зиму листья.
Эрвин повесил котомку через плечо и пошел вниз по течению. Вскоре он увидел подходящее для подъема место. Нельзя сказать, чтобы совсем подходящее – просто здесь было побольше расщелин, и стена казалась менее отвесной. Перебравшись по каменным глыбам через поток, он снял ботинки и уложил в котомку, затем посадил кикимору себе на шею, чтобы она не мешалась за пазухой, и начал подъем.
Держа наготове заклинание левитации, Эрвин стал карабкаться по каменной стене, цепляясь за трещины. Здесь было слишком высоко, да и сам он был слишком измучен, чтобы заставить это заклинание поднять его наверх, но оно замедлит его падение и спасет от гибели, если он вдруг сорвется. Однако тогда подъем пришлось бы начинать сначала, и Эрвин прилагал все усилия, чтобы удержаться на крутом склоне каньона. Несколько раз он находил надежную опору для ног и останавливался для отдыха, привалившись телом и щекой к холодному камню, но его ноги быстро замерзали, и он продолжал лезть вверх, едва переведя дух.
Наконец он выбрался из каньона и оказался на верхнем плато нагорья. До горизонта тянулись серые нагромождения скал, среди которых изредка чернели раскоряченные остовы прижавшихся к камням деревьев. Вокруг гулял пронизывающий ветер, разметая застрявшую в неровностях снежную крошку.
Эрвин поспешно натянул ботинки на заледеневшие ступни и, усадив Дику за пазуху, отправился в путь. Он был слишком легко одет, ему невозможно было остановиться, чтобы мгновенно не закоченеть до дрожи. Только движение могло спасти его, и он пошел на юг.
Две недели он пробирался по пустынным сурдским скалам до южного края нагорья. Здесь не было хищников – им нечем было питаться, – но суровая погода и почти полное отсутствие воды и пищи убивали вернее любого хищника. К счастью, топливо было, и Эрвин мог согреться на привалах, разводя костер в укромных местах, куда не пробирался ветер, днем и ночью свирепствующий на вершине нагорья.
Эрвин не выжил бы здесь, если бы не Дика. Днем кикимора дремала у него за пазухой, а пока он спал, шныряла по окрестностям, добывая пищу. Чтобы прокормить себя, Дика ловила встречавшихся здесь изредка мышей и доставала из щелей спрятавшихся на зиму насекомых, а для Эрвина она собирала орехи, съедобные семена и зимнюю ягоду. Места здесь были скудными, собранной за ночь пищи едва хватало, чтобы поддерживать силы. Для воды Эрвин снова сделал глиняную миску и грел в ней на костре снежную крошку, из-за холодного ветра не таявшую даже на ярком солнце.
Дважды ему попадались каньоны, преграждавшие путь, и он затратил по полдня на преодоление каждого. Вниз Эрвин спускался с помощью левитации, но влезать на другую сторону ему приходилось собственными усилиями. Зато у него появлялась возможность вволю напиться чистой воды из текущей по дну каньонов речки. Он делал внизу привал и разводил на берегу костер, наслаждаясь отсутствием ветра и кипятком с разваренной зимней ягодой.
Наконец наступил день, когда Эрвин вышел на южный склон Сурдского нагорья. Вернее, это был не склон, а обрыв, словно континент когда-то разломился на две части в результате гигантского катаклизма, и одна его часть сдвинулась вниз, а другая, напротив, вздыбилась кверху. Отвесный обрыв был таким высоким, что земля внизу едва виднелась, а болото, казалось, просматривалось до противоположного края.
Там, у подножия, было тепло и зелено. Эрвин вызвал левитацию и спрыгнул на видневшийся далеко внизу уступ. Достигнув уступа, он подошел к краю, разыскал новое место приземления и снова прыгнул.
С каждым прыжком воздух становился теплее. Прыгнув еще несколько раз, Эрвин оказался у подножия обрыва. Как приятно было чувствовать под ногами не обледенелые камни, а мягкую, пружинистую почву, поросшую вечнозеленой травой! Он расправил плечи и потянулся, с наслаждением впитывая тепло продрогшим телом. Впервые за две недели он не чувствовал озноба, засевшего у него в костях и не покидавшего его ни на мгновение. Здесь было тепло, и здесь была пища.
В этот день Эрвин никуда не пошел, устроив длительный привал на краю болота. Он насобирал мучнистых корневищ болотных растений и испек их в костре, обмазав глиной. Дика тоже наелась досыта, наловив себе на ужин болотной живности.
Наутро он прошел вдоль края болота, разыскивая место, где можно безопасно пройти вглубь. За береговой полосой кустарника начинался зыбун, переходивший в отдалении в заросли раскидистых влаголюбивых деревьев, между которыми поблескивала вода. Деревья наверняка росли на твердой почве – самым глубоким и опасным местом был зыбун, где они не могли укорениться. Полоса зыбуна тянулась вдоль обрыва в обе стороны, сколько видел глаз.
Эрвин перевязал штанины у ботинок стеблями тростника, чтобы защититься от пиявок, с которыми познакомился еще вчера, когда выкапывал съедобные корешки из болотной жижи. Он в нерешительности шагнул к болоту, затем остановился. Нет, пробираться здесь безнадежно. Можно было пойти вдоль болота, но неизвестно, кончалась ли где-нибудь эта ярко-зеленая, поросшая нежной травкой полоса.
Вдруг его посетила замечательная мысль. Эрвин сбросил с плеча котомку и наломал гибких кустарниковых прутьев. Согнув два прута потолще в кольцо величиной со столовый поднос, он связал их потуже и переплел кольцо сеткой из тонких прутьев. В середине кольца он сплел петлю для башмака, а затем точно так же сделал второе кольцо. Получившуюся обувь он надел на башмаки, выбрал шест подлиннее и накинул котомку через плечо. В такой обувке зыбун должен был выдержать его вес.
Нащупывая перед собой дорогу шестом и выбирая участки попрочнее, Эрвин перебрался через зыбун. Между деревьями его болотные приспособления были бесполезны, поэтому он снял их с ботинок и повесил за спину. Приподняв котомку повыше, чтобы не промочить, он сошел с комля и оказался по пояс в воде. Дно было достаточно твердым, чтобы идти. Эрвин проверил направление на ближайшее жилье и направился туда. Оно казалось расположенным очень близко, где-то прямо за болотом… или еще ближе?
Наступал вечер. Эрвин оглянулся на каменный обрыв, видневшийся над кронами деревьев, – неужели он за целый день прошел так мало? Хорошо еще, что в этот сезон на болоте не было комаров. Поблизости всплескивала рыба, лягушки с шумом прыгали в воду, почуяв его приближение. Становилось темнее, он плохо различал дорогу. Продолжать путь было опасно.
Кикимора вылезла из-за пазухи Эрвина и уселась на его плечо.
– Дика покажет дорогу, – объявила она и стала указывать ему ручонкой удобный путь между покачивающимися в воде комлями деревьев.
Когда совсем стемнело, Эрвин пристроился на комле пошире, поел остатков вчерашней стряпни и прикорнул головой к стволу. О костре нечего было и мечтать, а пить после того, как он полдня провел по пояс в воде, ему не хотелось совершенно.
Спал он плохо и проснулся очень рано. Дика никуда не уходила этой ночью – она не могла преодолеть глубокую воду между деревьями, не намочив своей одежки. Она снова уселась на плечо Эрвина указывать дорогу. Когда совсем рассвело, кикимора ушла к нему за пазуху спать, а он продолжил путь. Если он правильно помнил карту, им предстояло еще несколько дней такого пути.
К обеду Эрвин выбился из сил и устроил привал. Доев остатки припасов, он снова прикинул направление. Селение ощущалось почти рядом – наверное, у него в голове путалось от усталости. После короткого отдыха он снова побрел по болоту, срывая и отправляя в рот съедобные травки, изредка попадавшиеся на пути.
Деревья сменились кустарниками, между ними появились поросшие осокой кочки. Теперь он брел по колено в воде, но из-за растительности идти стало не легче, а труднее. Вдруг сбоку что-то плеснуло, да так громко и тяжело, что Эрвин вздрогнул и остановился.
Повернувшись на звук, он увидел, что к нему приближается зеленое и скользкое существо длиной в три человеческих роста. У этой твари были короткие перепончатые лапы по бокам вытянутого мешковидного туловища, сужающегося в задней части и переходящего в толстый, заостряющийся к концу хвост. Но самой выдающейся частью тела была плоская голова, составлявшая треть длины туловища и достигавшая такой же ширины. Передняя часть головы была закруглена, по ее краю тянулся длинный рот, распахивающийся аж до самого затылка, на макушке торчали глаза, поворачивающиеся на коротких стебельках. Сейчас оба стебелька были направлены на Эрвина.