Глава двенадцатая
Впоследствии Сандерс вспоминал, что вначале его охватило ощущение свободы, даже почти радости.
Он мог посидеть, почитать или просто обдумать свои личные проблемы, наслаждаясь роскошью одиночества. Возможно, ему не стоило оставлять зажженными все светильники в чужом доме, но яркий свет так соответствовал его настроению, что он даже и не думал об экономии. Но просто поразительно, насколько восприимчивым становится человек, как обостряется его слух и даже зрение в абсолютной тишине. Все кажется намного ярче и четче. Любой звук – от стука ботинок о покрытый плиткой пол до шелеста листьев пальмы в кадке, случайно задетых рукавом, – кажется чистым, словно музыкальная нота.
Сандерс вошел в гостиную, где его шаги по паркетному полу звучали еще громче. В комнате стало холодно, и он закрыл высокое окно. Затем, подумав, вернулся к нему, чтобы запереть на задвижку. Окна на первом этаже были от пола до потолка, и Сандерс невольно задался вопросом, а все ли они закрыты? Если задуматься, дома подобной архитектуры как будто целиком состоят из сплошных сквозных арок.
Сандерс вошел в столовую, посмотрел на большие темные картины и увидел массивное блюдо на буфете. Он вспомнил, что в буфете должна была остаться наполовину недопитая бутылка пива. Он вытащил ее и поставил на стол со слишком громким, как ему показалось, стуком, затем подошел к глубокому посудному шкафу за стаканом и неожиданно вздрогнул, когда увидел свое отражение в зеркале внутри. Он также взял из буфета фарфоровую пепельницу, которая стучала, звенела и странным образом ударялась обо что-то всякий раз, когда он стряхивал в нее пепел.
Теплое пиво сильно пенилось. Он терпеливо и осторожно наполнил стакан, закурил сигарету, уселся за большим круглым столом и задумался.
Наверно, интересно будет однажды написать монографию и рассмотреть в ней страх с медицинской точки зрения. Разумеется, его уже исследовали прежде, однако лишь после того, как Сандерс стал отбирать факты для своего маленького отчета Мастерсу, он понял всю сложность и загадочность такого явления, как нервный шок. Это была совершенно новая территория, напоминавшая зыбучие пески. Несколько человек в доме пережили нечто подобное, включая Хилари. И… подумать только… он ведь до сих пор не выяснил, что именно тогда увидела Хилари! А если взять более конкретный пример, то можно ведь предположить, что Сэм Констебль умер от нервного шока, когда увидел или услышал нечто специально для этой цели приготовленное.
Распашная дверь на кухню за спиной со скрипом приоткрылись.
Сандерс с трудом сдержался, чтобы не подскочить на месте. Он выждал мгновение, затем осторожно оглянулся.
И ничего не увидел, впрочем, иного он и не ожидал. Тот импульс, едва не заставивший его подпрыгнуть и вызывавший у него легкое чувство стыда, был вызван внезапным движением неодушевленного предмета. Сквозняк, треск рассыхающегося дерева, да и другие причины способны приводить неодушевленные предметы в движение и будоражить нервную систему не самым приятным образом. Сандерс обратил внимание, как темно было в кухне, а также в оранжерее, которую он мог видеть через закрытую стеклянную дверь.
Но возможно, время для изучения нервной системы он выбрал не самое подходящее. Сандерс решил встать и заняться каким-нибудь делом. К примеру, сходить проведать Мину Констебль.
Затушив сигарету, он допил пиво и поднялся наверх. Постучал в дверь ее комнаты, но ответа не услышал. Его это не удивило – к тому времени морфий уже должен был подействовать. Он тихо открыл дверь и заглянул внутрь.
Кровать Мины оказалась пуста.
Одеяло было откинуто и скомкано, лампа на прикроватном столике ярко освещала белоснежную простыню. Подушки смяты и свалены в кучу, халат и тапочки, которые он видел на Мине, когда в девять вечера она послушно ложилась спать, исчезли. В ванной никого не оказалось. Там было темно и неуютно, как и в комнате ее мужа, поэтому вряд ли кто-то ради удовольствия захотел бы отсиживаться или прятаться в этих помещениях.
– Миссис Констебль! – крикнул Сандерс.
Никто не ответил.
– Миссис Констебль!
Ужасно неприятно, когда человек, с которым вы находитесь наедине в одном доме, наверняка слышит вас, но по какой-то причине не желает отвечать. Это напоминало некую неприятную игру. Но Мина продолжала прятаться от него.
Он обыскал комнату, предполагая, что найдет ее в гардеробе, и уже мысленно размышляя о том, что скажет, если обнаружит ее там. Вдруг у нее на самом деле случился приступ? Но тогда она вряд ли успела бы надеть тапочки и халат. Сандерс бросился обратно в ванную, ударился голенями о выкрашенный в бронзовый цвет металлический обогреватель и опрокинул стеклянный стакан, который с жутким грохотом упал в раковину. Шум немного привел его в чувство. Он тихонько осмотрел все комнаты на втором этаже, включая свою собственную. Затем спустился вниз и заметил, что в прихожей произошла небольшая перемена. Высокие створчатые двери в гостиную, которые он точно оставил открытыми, теперь были закрыты.
Когда он открывал их, зазвонил телефон, и этот звонок вначале сбил его с толку, поскольку Сандерс не ожидал, что он окажется таким громким. Пока он осматривал комнату, телефон продолжал звонить, чем вызвал у Сандерса раздражение. Лучше было ответить. Взяв наконец трубку, он обнаружил, что та была все еще теплой, – вероятно, совсем недавно кто-то держал ее в руке.
– Алло, – послышался настойчивый голос. – Это Гроувтоп, тридцать один?
– Нет. Да, – сбивчиво ответил Сандерс. Он откашлялся и посмотрел на диск телефона. – В чем дело?
– Звонят из «Дейли нон-стоп». Я могу поговорить с мисс Шилдс?
– С кем? Ох, простите. Мисс Шилдс нездоровится, и она, к сожалению, не может…
– Со мной все хорошо, доктор, – прошептал ему на ухо знакомый голос, и лицо Мины выглянуло у него из-за плеча.
Мелькнула рука, тонкая, загорелая и вся в веснушках, – он хорошо ее рассмотрел, когда откинулся свободный рукав халата. Мина забрала у него трубку:
– Алло! Да, это я. Раз вы мне перезвонили, значит убедились, что это не розыгрыш?.. Да, да, я понимаю, вы должны быть осторожны… Да, напечатайте все, что сможете… Нет, все в порядке, я больше не могу с вами разговаривать. Правда не могу. Я действительно нехорошо себя чувствую. Большое спасибо. До свидания, до свидания, до свидания.
Она со стуком положила трубку обратно на рычаг и отошла от телефона.
– Извините, что пришлось вас обмануть, – сказала Мина после небольшой паузы, подняв глаза. – Но я же говорила, что никто не помешает мне воспользоваться телефоном в моем собственном доме. Как только они ушли, я спустилась вниз. Ждала удобного момента. Они все равно не позволили бы мне позвонить.
Сандерс отступил назад:
– Ничего страшного, миссис Констебль.
– Теперь вы сердитесь.
«Конечно я сержусь! – подумал он. – А кто бы, черт возьми, на моем месте не сердился?»
– Ничего страшного, миссис Констебль. Если я решил выставить себя дураком, это мое личное дело. – Он вдруг вспомнил, как кричал на весь дом, даже не скрывая своего испуга. – Но расскажите, как вам удается быть такой активной после большой дозы морфия?
– Я его не принимала, – быстро ответила Мина с каким-то отчаянным и гордым лукавством тяжелобольной женщины.
Увидев, что она едва сдерживает истерику, Сандерс немного смягчился.
– Я только притворилась, что приняла его. Теперь-то я отомщу Пеннику. Я с ним рассчитаюсь. Они не напечатают все, что я им сказала, по их словам, это похоже на злословие, или клевету, или на что-то в этом роде. Но даже этого будет достаточно. Более чем достаточно! Я выставлю этого месье Вудуа полным идиотом. Представляете, профессор, который плыл с нами на корабле, называл Пенника месье Вудуа. Даже не знаю почему, но он приходил от этого в ужасную ярость. Но я с ним разделаюсь. Сейчас я поднимусь наверх, приму лекарство, и со мной все будет хорошо.
– Разумеется. Ступайте немедленно!
– Вы ведь пойдете со мной? Я совсем одна, а ночью мне намного страшнее оставаться одной, чем при свете дня. Все крысы покинули корабль. Кроме вас.
– Не бойтесь, миссис Констебль. Я с вами.
На лестничной площадке второго этажа большие напольные часы мелодично зазвонили и пробили десять. Этот звук разнесся по дому гулким эхом. В двадцать минут одиннадцатого Сандерс снова уложил Мину в кровать и на этот раз проследил, чтобы она проглотила таблетку, после чего накинул сверху халат и заботливо укутал ее, а затем услышал усталое глухое бормотание – лекарство начало действовать. Мина уткнулась лицом в подушку, свернулась калачиком и уснула.
Сандерс надеялся, что ее не будут тревожить дурные сны. Он проверил пульс, понаблюдал какое-то время, держа в руке часы, после чего выключил свет. Спускаясь вниз, он размышлял о том, что эта честная на вид женщина тем не менее постоянно лгала.
И все же страх, пережитый после ее исчезновения, кое в чем ему помог. Он избавил Сандерса (или, по крайней мере, так в ту минуту ему казалось) от беспричинного нервного расстройства. Одного раза оказалось вполне достаточно. Тем не менее он был так взвинчен, что не надеялся уснуть этой ночью. Сандерс знал, что нужно хотя бы попытаться лечь спать, ведь завтра ему предстоит работать, но также понимал, что это совершенно бесполезно. Он бродил по дому, садился, потом снова вставал, постоянно возвращаясь в столовую. В одну из таких прогулок он запер все двери и окна на первом этаже. В другой раз изучил довольно скромную коллекцию книг в библиотеке. Часы на лестнице пробили десять тридцать, затем – без четверти одиннадцать. А потом и одиннадцать.
Примерно в половине двенадцатого Сандерсу показалось, что он увидел лицо Германа Пенника, смотревшего на него через стеклянную дверь оранжереи.
Впоследствии доктор вспомнил, что стакан, из которого он допивал пиво из бутылки, выскользнул у него из пальцев и разбился о край обеденного стола, превратившись в кучку стеклянных осколков в пенистой коричневой жиже. Он просто оглянулся, и вот пожалуйста.