Любое ремесло, любое дело.
Во всём мы ищем правильный подход.
Печник неверно сложит дымоход,
И люди могут угореть от печки.
Как правильно бельё стирать на речке,
Рассказывает прачке генерал.
Петух вокалу учит канарейку.
Баб на сносях напутствует капрал,
А обучать берётся белошвейку,
Тот, кто иглу ни разу не держал.
Вот так же управление Державой
Нелёгкое божественное право.
Все знают, как страною управлять,
А Государство это вам не рать.
И глупо ожидать, что все приказы,
Исполнят люди в точности и сразу.
Коль судном никогда не управлял,
А лишь о приключениях мечтаешь,
Не сможешь крикнуть с мостика «Земля».
И если навигации не знаешь,
Не становись к штурвалу корабля.
Зачем поклажу взваливать на плечи,
Которая способна покалечить.
Сказать, способен только остолоп,
Что править может каждый углекоп.
Трон захватить горняк сумеет даже,
Но не отмыть потом страну от сажи.
А как держать в повиновенье люд
Без батогов и без булатной стали.
Народ покорен, если видит кнут.
Меня не даром Грозным называли,
Я тоже был порой довольно крут,
И часто дыбой потчевал смутьянов,
Болтающих по злобе или спьяну.
Рукой могучей должен править князь.
Для этого Господь даёт нам власть.
Ведь даже жеребца или кобылу,
Взнуздать не просто, не имея силу.
Вот только не пойму я, хоть убей,
Как можно удержать в повиновенье
Огромное количество людей,
Не допуская их грехопаденье
Без Бога, без попа и без церквей.
Как удержать в ежовых рукавицах
Того, кто божьей кары не боится?
Наверно есть волшебные слова
Страшнее чем кипящая смола.
Как можно жить на свете, не мечтая,
О вечном наслажденье в кущах рая?
Смотрю, прошло почти пять сотен лет,
Как жил и правил волею небесной,
А изменений в нашем царстве нет,
В Московии любимой, если честно,
Всё так же правят плётка и стилет.
Всё так же стонут под ярмом холопы,
И ползают задворками Европы.
Вот только нет покорности в глазах,
А только безотчётный жуткий страх.
И божьей милосердности не видно.
Мне за потомков больно и обидно.
Правитель должен подданных любить,
Но царь всегда невольник у гордыни.
Всегда тонка его терпенья нить.
Я тоже был безжалостен к вражине,
И приходилось головы рубить.
Бывали даже дыбы и остроги,
А пряников в казне не так уж много.
Не просто править миром и добром,
Плебеи норовят обгадить дом.
Чуть недосмотришь грязными лаптями,
Пройти стремятся мытыми полами.
Как только наполняется казна,
И хочешь что-то сделать для народа,
Приходят голод, мор или война,
Неурожай, паршивая погода,
И хлеб в амбар засыпан не сполна.
А там где мало зёрен для помола,
Мгновенно начинается крамола.
Где глад терзает скудные дворы,
Берутся мужики за топоры.
Приходится прибегнуть к казни лютой,
А как иначе урезонить смуту.
Пытался милосердным быть порой,
Да править справедливо и по праву.
А властвовать не жёсткою рукой.
Но видно люду это не по нраву,
Едва не поплатился головой.
Я смолоду ещё успел заметить,
Что люди наши, словно малы дети.
Нагадят и стремятся в уголок.
Для этого религия и Бог.
Коль за грехи боятся, будут ада,
И тайной экспедиции не надо.
А наша вера ох как хороша,
Ведь в жизни искушений очень много.
Знаменьем освящай себя, греша,
Покайся перед милостивым Богом,
Глядишь, и спасена твоя душа.
Прислушивайся к божьему закону,
И «Отче наш» читай перед иконой.
А с бабой не сдержался от утех,
В Соборе отмоли свой плотский грех.
А если довелось украсть полтину —
Дай нищему на паперти алтыну.
А как живут те, кто не ходит в Храм?
На что им уповать в сей жизни бренной?
Они живут с грехами пополам.
Неистовы, нахальны, не смиренны,
Подобно крокодилам и волкам.
Тот, кто покой не ищет в лоне веры,
Прекрасная мишень для Люцифера.
В плену страстей им бедным невдомёк,
Как нужно жить, чему нас учит Бог.
Грызут калеку нищего хромого,
И нету ничего у них святого.
Совсем иное дело царский стол.
Помазанный Всевышним на иконе,
Ты должен стукнуть посохом об пол,
И помнить, что не должен быть на троне
Безвольный скоморох и балабол.
Суровость и жестокость, где граница?
Не ведает никто в любой столице.
Ведь к грешникам бывает очень строг
Порою даже милостивый Бог.
Понять его нелёгкая задача,
А самозванцу осознать — тем паче.
Размышления Ивана Васильевича Бунши
Я важная персона — управдом.
За что-то невзлюбил меня Булгаков.
Мой персонаж вставляет в каждый том.
Он контрреволюции «писака»,
И не совсем вменяемый притом.
Не знаю, что стучит он на машинке.
Наверное, на соседей анонимки.
А что ещё писать, способен он?
Читал я как-то гнусный фельетон.
В нём где-то не прописанный на Пресне
Кобель играет матерные песни.
Вот в чём писатель, несомненно, прав,
Кричат об этом все его страницы,
Что все законы логики поправ,
Стремятся без прописки жить в столице.
Такой уж у людей прескверный нрав.
Для них, что управдома возмущает,
Пустое слово — книга домовая.
Ведут, кого попало в свой покой,
Назвав её гражданскою женой.
Одна вдовица привела амбала,
Сказав, что это родственник с Урала.
Какой Урал? Я слышал у двери,
Пружины скрип и мерное дыханье.
Он негодяй, могу держать пари,
Жена с детьми сидит без содержанья,
И слёзы льет, в какой ни будь Твери.
В другой квартире Шпак — наглец, ворюга,
Выбрасывает кости от севрюги.
А этот Тимофеев — инженер,
Такое вытворяет, например,
Собрал в квартире адскую машину.
Взорвать, намерен пол Москвы, вражина.
Твердит, что он способен сквозь века,
Летать туда, где водятся Атланты.
Им водит иностранная рука.
Я думаю, что он агент Антанты.
Наверно стоит позвонить в ЧеКа.
Пускай на чёрном вороне прокатят.
Ишь возгордился физик — математик.
Когда к нему не явишься домой,
Всегда сидит, как будто занятой.
И даже не желает встать с дивана.
Пусть рубит лес в районе Магадана.
Понюхает и лагерь, и барак.
Не будет задаваться и гордиться.
Возможно, наконец, поймёт чудак:
На управдомах держится столица.
Без них наступит хаос и бардак.
Без нашего всевидящего глаза
Москва людьми набьётся до отказа.
Не стой весь день как сторож у ворот,
Мгновенно дом наполнит всякий сброд.
Забот всегда полно у нас на шее,
И нет на свете должности важнее.
Размышления Жоржа Милославского
Я спешки не люблю и суеты,
Когда за мною гонятся тем паче.
Со мной замки секретные «на ты»,
Я честный вор и джентльмен удачи.
Зачем за мной охотятся менты?
Зачем ловить, сажать меня, не знаю,
Ведь я щипаю только негодяев.
Работу выполняю мусоров —
Ищу барыг, зажравшихся воров.
Как фининспектор с них беру налоги,
Немного очищая их берлоги.
Везде полно воров. Большевики
Ещё недавно сами воровали,
И лазили в чужие кошельки.
Но «эксами» те кражи называли.
Теперь об этом думать не с руки.
Сейчас об этом помнить нет резона,
Что сами находились вне закона.
Украсть сумели власть с недавних пор,
Теперь страною правит главный вор.
Со мной срок мотал он в Магадане,
За то, что банк ограбил в Ереване.
Где справедливость? Должен я опять,
Пахать на дядю за колючкой в зоне.
А мой подельник и такой же тать,
Сидит спокойно на кремлёвском троне,
И запрещает нэпманов щипать.
Я много слышал пламенные речи,
Большевики себе противоречат.
Он говорил: «всё общее», и вот
Жорж Милославский — это не народ.
Я ничего, я — лужа, дождь осенний,
А нэпманы достойны уваженья.
Наверно я глупец постичь не смог,
Что говорит марксистская наука.
За что мне прокурор накинет срок?
И буду я в поту и страшных муках,
Махать киркой, долбая уголёк.
Наверно нужно воровать поболе,
Чтоб быть его шестёркой и на воле.
Один в почёте, а другой в дерьме.
Нет равенства на воле и в тюрьме.
Бывают урки самой разной масти,
А главный вор всегда сидит во власти.