Попытка материализовать Бояна прибавлением частицы бо к Яну Вышатичу, старцу Печерской лавры, — одна из тысяч недоказанных фантазий. Ведь «Слово...», как никакое творение, дает простор для фантазирования. Приверженность автора «Слова...» к точности и конкретности (имена князей, рек, событий, даже факт солнечного затмения — 1 мая 1185 года) не распространяется на Бояна. Он только орлом — под облаком, волком — по земле. Какие он пел дела, какие битвы, где жил, когда, у какого князя? Автор «Слова...» об этом не говорит. Внуче Велесов — и всё. Странно. Ведь даже гениальное описание битвы на Немиге (снопы головами стелют, молотят цепами железными) — не просто образ. Такая битва была за сто лет до событий, описанных в «Слове...». В 1062 году. У Бояна, я думаю, не было творений, которые сделали бы его образ реальнее. Он был ритором, сладкоголосым сказителем, и приписывать ему образы «Слова...» — недоказанная роскошь. Гусли, голос, интонация создавали впечатление. Боян импровизировал. Впрочем, современные песни тоже не выживают на бумаге — без голоса и музыкального сопровождения.
Запахи тайны
Помню обгорелый собор с пробитым куполом. Ангелы со стены взмывали прямо в небо. Сейчас в этом соборе — архив. Местный журналист затащил меня в гости и всю ночь рассказывал...
— Так вот, измерили внутренний объем собора и объем отдельных комнат, со стенами. И не совпало! Двадцати метров не хватает. Значит, тайник. Замурованная комната. А в той комнате — древние книги и рукописи... А в Мстиславле была церковь. Остался фундамент. Там тоже замурованная комната. Уже деньги выделили и экскаватор. А может, там оригинал «Слова...»?
Недалеко от Березины стоит на холме за старыми липами редкой красоты костёл. На остроконечных башнях слева и справа растут две березки, словно их специально кто посадил. Внизу — прозрачная речка. А внутри на стенах костела: «Валя+Валерий=любовь», «Здесь были мы», «Оля, я тебя люблю», «Thank you very much», а дальше — мат. И соответствующие «наскальные» изображения. Ищем оригинал «Слова...», а на глазах гибнет то, что осталось!..
На кургане
Пахнут полынью былины.
Ржавчиной вытек из глины
князя Владимира меч.
Плавает солнце в тумане.
Вечность сховала в кургане
головы, сбитые с плеч.
В воздухе что-то осталось —
чибиса тихая жалость,
взглядов молитвенных синь...
Листья в днепровские плёсы
сыплют с кургана березы.
Ветер колышет полынь.
Воспоминание о Кричеве
Там за бревенчатой стеной
висят чехони под луной,
и каплет жир голубоватый...
Проснешься — на твоем веку
словами «Слова о полку...»
там разговаривают хаты.
Там у моей реки любимой
над партизанскою могилой —
из жести грустная звезда.
Там горн играет в интернате.
И золотые на закате
стоят недолго поезда.
Какая сила тянет нас
к ночному зареву пожара?
Мы от горящего амбара,
как дети, не отводим глаз.
Горит амбар или скирда.
Озарены поля, могилы...
Из темноты глядим туда,
и оторваться нету силы!
Подползают к шлагбауму грозы,
как дыхание давней беды.
Помнят Наполеона березы.
Смутно помнят Мамая дубы —
возле Пронской заставы.
А Батыя уже не застали.
Только рожь, только вечное жито
помнит все, что забыто...
Я «Слово о полку...» прочел —
и окна приднепровских сел
пылают красными щитами.
Бегу оврагами, кустами.
Вдруг потемнело все кругом,
и шорох тучи страшно близок,
как будто развернулся Список
и в поле выкатился гром.
И к стенам города со мной
бегут кусты, деревья, травы.
Темно! И ветер с переправы
гнетет полынью и тоской.
Загадки восприятия
Большие события и большие явления поэзии — не совпадают.
Малозначительный в нашей истории поход князя Игоря стал огромным событием в литературе.
Огромное событие — битва на Куликовом поле — отражено в «Задонщине» и «Сказании о Мамаевом побоище», которые художественно уступают «Слову о полку Игореве».
Так неужели гений является в мир только по прихоти случая? Есть и другие подтверждения: великий поэт пробуждается именно в дни великих потрясений. Почему же Куликовская битва не заняла свое красное место во главе золотого стола древнерусской поэзии? Не потому ли, что у народа была одна задача и все духовные силы ушли на победу? Победа стала такой всепоглощающей необходимостью, что песнь о ней как бы отступила на задний план. Да и радость великая ослепила ум, уже не загнанный в угол, когда он работает на пределе своих возможностей.
Есть более ста переводов «Слова о полку Игореве». Чем объяснить такое паломничество поэтов к «Слову...»? Предположим невозможное: возникнет перевод, равный по силе оригиналу, — и все равно «Слово...» будут переводить! Всегда. Во все века.
Почему? Зачем?
Ответ один: загадки восприятия.
Работник алмазного фонда рассказал мне о супербриллиантах, которые все время меняют свой цвет, реагируют на одежду человека, смотрящего на них, отзываются даже на его здоровье(!), настроение(!), мысли... Такой они чувствительности — эти невидимые в стакане с водой и бесконечно-неодинаковые внутри — камни.
Таков и супербриллиант древнерусской поэзии — «Слово о полку Игореве». Десятки поколений прочли его, но в 1982 году никому, даже Лихачеву, не дано прочесть «Слово...» так, как в 1882-м...
Обновляется эмоциональный ряд слов, смысл того или иного глагола. Изменяется длина разговорной фразы, строки. Члены предложения в разные десятилетия незаметно меняются местами, сдвигаются, и «Слово...», естественно, прочитывается все время по-новому. Осознать это можно, а зафиксировать — не хватает жизни, нет «фотографий чувств» прежних поколений, читавших «Слово...»
Ссорились страны, воевали, мирились народы, передвигались границы восточных держав и климатические условия. Толклись, терлись, проникали друг в друга языки — и все это отражалось на восприятии «Слова...»! Оно как бы все чувствует — и «меняется», оставаясь в своем единственном варианте. Сказались и поиски исторических корней, причисление себя к тем или иным древним племенам. В разные годы по-разному слышатся и ритмы «Слова о полку Игореве». Например, Лихачеву они кажутся мягче, нежели в моем переводе, а мне другие переводы кажутся медленнее, мягче оригинала. Оригинал же — грозно движущимся, жестким. У каждого поколения свой ритм, свой слух — исторически-социальный. То, что вчера казалось быстрым, стало обычным. И наоборот. Вот, кстати, парадокс: «Мчатся тучи, вьются тучи» — стихи с космической скоростью, а сколько современных стихов о космосе — улиточных. Не только «Слово» — Пушкина, Лермонтова, уже и Блока мы никогда не прочтем так, как читали их современники. Не сможем...
В известных стихотворениях — классических — мы прочитываем уже другой смысл, «изменились» их цвет, запах, звук... Пушкинисты, лермонтоведы, блоковеды, конечно, помогают нам прочесть великих как в XIX веке, но все равно что-то стало не тем, чем было. Ну а все же что? Чем было? Чем стало? Какое-то слово Пушкин впервые ввел в литературу. За полтора столетия это слово произнесли десятки тысяч раз в живой речи и десятки, сотни раз повторили другие поэты. И сегодня мы его уже не слышим так, как в день его литературного рождения, оно уже получило второй, третий, четвертый смысл, связано после Пушкина и с Лермонтовым, и с Блоком.
Звук, ударяясь о воду, о деревья, о глиняный берег, изменяется. Так и слово, ударяясь о людей, цепляясь за надежды, страхи, сомнения, обновляется, мудреет. Обдирает бока. В людях оно и загрязняется, и очищается. Мы даже не подозреваем, насколько то или иное пушкинское слово мы уже слышим в совокупности с его жизнью в стихах других великих поэтов, а также — с уличной жизнью.
Да, мы — читатели Пушкина, но не того, которого читал Карамзин, не того, которого читал Блок.
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам,
Их селы и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам...
Разве сегодняшний школьник прочтет эти строки, как школьник в 1942 году? Удаление во времени может быть и приближением — в восприятии. Будущее, быть может, по закону вечного круга, прочтет «Слово...» или Пушкина, как их современники. Лишь бы было будущее.
И еще о загадках восприятия. «На Дунае Ярославнин голос слышится...» Если перевести эту строку дословно, пропадает пространство. Ведь Ярославна плачет в Путивле (на Сейме), а ее голос слышится далеко от Путивля — на Дунае. Только знатоки «Слова...» представляют длину этой строчки — в тысячу верст. Когда переводил, написал более семидесяти вариантов.
Дописывать — нельзя, перевести дословно — пропадает пространство. Добавил только одно слово — уже: «А уже и на Дунае...» И голос полетел. Добавление — не чуждое, в «Слове...» часто встречается уже.
В XI—XII веках не мог возникнуть космический корабль (хотя Батый уже применял пороховые ракеты при осаде русских городов).
У науки — ступенчатое развитие, от века к веку. А поэтическая энергия этой логике не подчиняется. Колоссальный поэтический заряд XII века превосходит поэтические заряды XX века.