– Когда матушка уже готовилась возвратиться обратно в Шотландию, случилась ужасная вещь – двор поразила лихорадка, и сэр Патрик Лесли умер. Но к этому несчастью добавилось еще одно – леди Бланш от горя помешалась рассудком. Она была чрезмерно привязана к своему мужу.
– Мадам, – начала было Мэри Ливингстон, – возможно, сейчас не самый лучший момент…
– Ее приютили сестры-бенедиктинки из Монмартрского монастыря под Парижем и, к всеобщему изумлению, она отказалась покидать стены обители. Насколько мне известно, она находится там и по сей день. Она вам пишет, Марианетта?
– Нет, – ответила я.
– Тогда, она, быть может, умерла, как и моя матушка. Мне говорили, у вас есть для меня дар, который она отдала вам на хранение.
Она улыбнулась. Она знала, что к ужину молва разойдется по всему дворцу – как моя мать, незаконная дочь французского герцога, сошла с ума и бросила меня. Это, говорило выражение ее лица, поставит меня на место. А выражения лиц лорда Джеймса и Никола де Клерака, которые она не могла видеть, поскольку они стояли у нее за спиной, говорили о том, что они знают: пресловутый дар – это ценнейший приз, и каждый готов был сделать все возможное и невозможное, лишь бы заполучить его первым, во что бы то ни стало опередив другого.
Они знают о ларце. Леди Маргарет Эрскин тоже знала. Это было невозможно – и тем не менее это было так. А если и леди Маргарет, и лорд Джеймс, и месье де Клерак знают, что ларец у меня и что в нем спрятано нечто ценное, то кому же еще это известно?
И как они узнали?
Похоже, единственной из них, кто пребывал в неведении, была сама королева.
– У меня нет его с собою, мадам, – сказала я. – Прошу вас, не могли бы вы поговорить со мною наедине?
– У меня нет секретов от моего брата и моего самого доверенного советника, – Она указала на двух стоящих за ее креслом мужчин. – А вы, Битон и Ливингстон, можете идти.
Две придворные дамы сделали реверанс и удалились.
– А теперь, – сказала королева, – расскажите мне об этом столь таинственном даре.
Я колебалась. Я поклялась Марии де Гиз, что не стану отпирать серебряный ларец; должна ли я сказать ее дочери, что я видела внутри? Или лучше притвориться, что я ничего не знаю о его содержимом?
«Старая королева мертва, а королева французская никогда не узнает, – услышала я голос Александра, сладкий от меда и поцелуев. – Открой его. Я хочу посмотреть».
Александр знал. Он видел, что лежало в ларце, и наблюдал, как я прятала его в тайнике под окном Русалочьей башни.
Мне захотелось убежать и спрятаться в каком-нибудь тихом саду, где я смогу остаться наедине с цветами и солнцем и наконец разобраться, что к чему. Но это, разумеется, было невозможно. Самое лучшее – это притвориться, будто я почти ничего не знаю.
– Это запертый серебряный ларец, – медленно проговорила я. – Что находится внутри него, я не знаю, но ваша матушка, да пребудет ее душа у Господа… – я осенила себя крестным знамением, и королева и месье де Клерак последовали моему примеру. Думаю, сотворяя крестное знамение, я не столько просила Бога о покое для души Марии де Гиз, сколько об отпущении моего греха – произнесенной мною лжи. Лорд Джеймс, будучи протестантом, не перекрестился. – Ваша матушка хотела, чтобы он оказался в ваших руках, как только вы вновь ступите на шотландскую землю. Она потребовала, чтобы я обещала отдать его вам немедля. Вот почему я попросила вас об аудиенции в день вашего приезда.
– Comment intrigante[37], – сказала королева и впервые полностью раскрыла глаза. Они сияли, как топазы. – Я хочу увидеть его сейчас же. Он в вашей комнате? У вас есть от него ключ?
– Он в надежном месте. И да, у меня есть ключ. Я…
– Я сей же час пошлю за ним солдат. – Это сказал лорд Джеймс своим безапелляционным тоном некоронованного короля. – Это дело государственной важности, и юная девушка вроде вас не должна в него встревать.
– Возможно, за ним лучше послать личных воинов королевы. – Ведь мы не хотели бы, чтоб его содержимого коснулся кто-либо, кроме самой королевы.
Лорд Джеймс, само собой, возмутился.
– Уж не намекаете ли вы, месье, что я сам возьму что-либо из ларца, прежде чем передать его моей сестре?
– Ах, Джеймс, Джеймс! – Королева рассмеялась. Глаза ее заблестели от удовольствия – она наслаждалась ссорой этих двух мужчин и тем, что в ее власти было погасить конфликт или же, наоборот, дать ему разгореться. – Сьёр Нико, с вашей стороны ужасно невежливо делать подобные намеки. Извинитесь немедля.
Никола де Клерак поклонился; лицо его было непроницаемо.
– Как вам будет угодно, мадам, – сказал он. – Милорд, прошу вас простить меня за мою… невежливость
Королева встала. Она была высокой – даже выше, чем я думала. Она, по меньшей мере, на полголовы возвышалась надо мной и на два-три пальца – над своим братом. Месье де Клерак так и не поднял головы, а он был единственным, кто мог бы посмотреть королеве прямо в глаза. Интересно, он наклонил голову нарочно?
– Давайте пойдем и сей же час посмотрим, что в этом ларце, – сказала Мария Стюарт. – Возможно, матушка положила в него драгоценности. А может быть, письма, в которых говорится, как она меня любила. Мы вместе найдем его и посмотрим, что в нем лежит – это обеспечит нас развлечениями на нынешний день.
– Нет, – вымолвила я.
Они все воззрились на меня. Выражение лица королевы было недоуменно-вопросительным – она явно полагала, что ослышалась, ведь еще никто никогда не отказывался исполнить ее желания. Лорд Джеймс смотрел сердито и обиженно. Месье де Клерак – сьёр Нико, как с очаровательной фамильярностью назвала его королева – взирал на меня с любопытством и в то же время с опаской. Стало быть, только он поверил, что я в самом деле откажусь отдавать ларец королеве.
Если я отдам его, то снова стану никем – Ринетт Лесли, восемнадцати лет от роду, имевшей несчастье остаться вдовой с маленькой дочерью на руках, пленницей графа Хантли или же графа Роутса в зависимости от того, кто из них окажется сильнее. Моя грамота королевской ленницы утратила силу со смертью Марии де Гиз. На меня станут жестоко давить, принуждая выйти замуж за какого-нибудь чужака, чтобы дать либо одному, либо другому графу безраздельную власть над Грэнмьюаром. О Грэнмьюар, мой дом, мой сад у моря! Они заберут и укрепят его, чтобы контролировать морские пути в Нидерланды и идущие поблизости древние скотопрогонные дороги. Может быть, мне позволят там жить, а может быть, и нет. И все оттого, что я буду никем, и не в моих силах будет помешать им.
Но у меня был ларец Марии де Гиз.
И если я сейчас не отдам его, то смогу заключить сделку и поставить свои условия.
Я смогу сказать: «Никакого нового замужества, ни теперь, ни потом».
Я смогу сказать: «Грэнмьюар мой и только мой, королевский лен, как и прежде, как и всегда».
Я смогу сказать: «Когда убийцу Александра Гордона повесят, тогда я и отдам серебряный ларец в ваши руки…»
Я уже отступила от обещания, данного мною Марии де Гиз. Если я сейчас сделаю то, что задумала, то от клятвы, которую я дала на кресте, вовсе ничего не останется. Я совершу грех, на который прежде считала себя, Ринетт Лесли, неспособной. Умышленный смертный грех.
Ну, что ж, я покаюсь и исполню епитимью, которую наложит на меня священник. Я уже это делала после того, как запугала Рэннока Хэмилтона и его солдат и заставила их убраться из церкви Святого Ниниана. Я сделаю это снова, какова бы ни была епитимья, – ради Грэнмьюара и ради того, чтобы свершилось правосудие.
– Нет, – повторила я. Мой голос прозвучал непривычно, как будто он вовсе не был моим, но конечно же, в ту минуту я не была самой собой. Это было странное чувство – ужасающее и в то же время пьянящее. – Я отдам вам ларец, мадам, но только лишь после того, как вы сделаете для меня кое-что взамен.
– Но он же мой! – воскликнула королева. – Моя матушка желала, чтобы я получила его – вы сами так сказали.
– Вы играете в опасную игру, мистрис Ринетт, – сказал лорд Джеймс. Его голос был резким и жестким, он явно едва сдерживался, чтобы не схватить меня за шкирку и не вытрясти из меня мой секрет силой.
– Это не игра, а простой обмен.
– И что же вы хотите от королевы в обмен на ларец? – спросил сьёр Нико тоном, ласковым, как шелк, и вместе с тем жестким, как железный гвоздь.
– Две вещи, – отвечала я. – Во-первых, защиту от графа Хантли и графа Роутса. Я не желаю снова выходить замуж, а только у королевы есть власть сдержать обоих графов и подтвердить, что Грэнмьюар принадлежит мне как лен от короны. Иными словами, я хочу быть хозяйкой своих поместий и прошу королеву пообещать, что меня не станут заставлять повторно выйти замуж
– Это не так уж неразумно, – сказал сьёр Нико. – Как по-вашему, мадам?
– По-моему, Марианетта должна сначала отдать мне ларец и лишь потом испрашивать у меня милостей. – В глазах королевы больше не было веселья, а ее нижняя губа оттопырилась. Это было поразительно – она выглядела сейчас точно так же, как в детстве, во Франции, давным-давно, когда нам обеим было по восемь лет и мы, как это бывает с детьми, по какой-то непонятной причине ненавидели друг друга. – Я не понимаю, почему вы хотите торговаться, как будто мы все – торговки рыбой и находимся на рынке.
Нико и лорд Джеймс искоса посмотрели друг на друга. Королева не заметила, как они переглянулись, это видела только я. Их взгляды стоили целого разговора.
– Этот ларец – не просто семейная реликвия, мадам, – сказал Нико. – У вашей матушки были веские причины приказать этой девушке, чтобы она вручила его вам, лишь только вы ступите на шотландскую землю. Королева сделала все, чтобы ларец не попал в руки лордов Протестантской Конгрегации.
– Королева-регентша была дурой, – ответил на это лорд Джеймс. – И мистрис Ринетт было бы куда лучше сейчас же отдать нам ларец, а потом помалкивать и выйти замуж, как ей велят.