– О, мадемуазель, я знаю лишь то, о чем толкуют сплетники. По слухам, там хранятся волшебные амулеты, талисманы и святые мощи. Секретные бумаги. И целая груда драгоценностей.
И снова я не могла понять, лжет он или нет.
Я знала. В сердце своем я уже тогда знала. Но не хотела этому верить и поэтому притворилась, что озаренный светом тысячи свечей большой зал Крайтона вдруг потемнел лишь из-за моей неприязни к Никола де Клераку.
Глава двенадцатая
Затем мы все начали стекаться к пиршественному столу; я заметила, что несколько парочек тихонько улизнули в темноту, по всей видимости, вдохновленные мыслью о предстоящей новоиспеченным супругам брачной ночи. Я не желала иметь ничего общего с подобными тайными наслаждениями и, уж конечно, мне не хотелось более иметь никаких дел с Никола де Клераком. Протолкавшись сквозь толпу танцующих и слуг с подносами, я прошла в противоположный конец зала, чтобы занять свое место за столом среди фрейлин королевы. Там я увидела Мэри Ливингстон и Мэри Флеминг, которую все называли Фламинией; это был веселый каприз королевы – окружить себя молодыми женщинами, носящими то же имя, что и она. Но одна из окружавших ее сейчас дам не звалась Мэри и была уже далеко не молода. То была леди Маргарет Эрскин. Она посмотрела на меня, недобро прищурившись, и тут же отвернулась. Она источала злобу, такую же мерзкую, как сопровождавший ее запах аронника, но на сей раз ее злоба была направлена не на меня, а на королеву, лорда Босуэла, новобрачных и вообще на всех, кто находился сейчас в центре внимания, затмевая ее любимого сыночка, которому лишь чуточку не хватило, чтобы стать королем.
Мои бедные груди ныли. Я оставила Майри в Холируде, под присмотром тетушки Мар, Дженет и Эннис Кэрни, кормилицы из деревни Грэнмьюар, приходившейся Уоту двоюродной сестрой. Как жаль, что я сейчас не с ними, не сижу, уютно устроившись у огня, и не ем из миски овсяную кашу вместо того, чтобы томиться здесь, на сверкающей огнями свадьбе брата королевы.
Слуги поставили на стол деревянные блюда с нарезанной олениной, фаршированной сыром и каштанами, и кроликами, запеченными во вкуснейших пирогах вместе с яйцами, медом и пряностями. За ними последовали зажаренные целиком куропатки, ржанки и шотландские куропатки, потом утки и огромных размеров гуси, приправленные имбирем, перцем, солью и корицей. Леди Джин почти ничего не ела – мой собственный свадебный пир в Грэнмьюаре был куда скромнее, но я точно знала, что она сейчас чувствует: волнение, предвкушение и уверенность, что она больше никогда в жизни ничего не съест. Лорд Джон, напротив, ел много и с аппетитом и при этом то и дело смеялся. Ближе к концу свадебного пиршества подали кексы, нафаршированные фруктами и вымоченные в коньяке, а под самый конец на стол выставили морское диво – в конце концов, недаром граф Босуэл был лордом главным адмиралом Шотландии – то были три сладких корабля, украшенных сусальным золотом, с раздутыми посеребренными парусами, плывущие по сине-зеленому океану среди сделанной из сахара белой пены.
После того как это яство было съедено, опять последовали музыка и танцы. Молодые мужчины – и кое-кто из наиболее смелых дам – затеяли шумные и открыто непристойные игры. Было сделано множество ставок на исход намеченных на завтра спортивных соревнований и игр. Разразилось несколько драк. Краем глаза я видела, как Рэннок Хэмилтон, один из людей графа Роутса, затеял пьяную свару с каким-то мужчиной, одетым в цвета клана Форбс. Но все это было лишь вступлением к самому ожидаемому увеселению свадебной пирушки – укладыванию новобрачных в постель. Я отыскала в зале темный уголок и села там в одиночестве. Королева наверняка не нуждалась во мне, а для всех этих развлечений время еще не пришло. Слишком мало дней и месяцев прошло после смерти моего мужа. Я не знала, смогу ли я когда-нибудь снова от всей души веселиться на чьей либо свадьбе.
– Пора укладывать новобрачных в постель! – Сидевшая рядом со мною Мэри Ливингстон резво вскочила с места. Она раскраснелась и шумно дышала, и с одной стороны ее изящного французского чепчика свисал обрывок нити дорогого жемчуга. Она обожала танцевать, и ее главным партнером по танцам был сегодня мастер Джон Семпилл, который сыграл Терпсихору в маскарадном представлении про Аполлона и муз.
– Что это ты, Ринетт, стоишь здесь одна и ничего не делаешь? Поди собери несколько кексов – нам понадобится что-нибудь сладкое, испеченное из пшеничной муки, чтобы обсыпать голову леди Джин, после того как она уляжется в постель со своим молодым мужем.
И она снова унеслась в вихре танца. Я нехотя подошла к столу и, собрав несколько кексов, завернула их в полотняную салфетку – Боже, как же трудно будет вычесать их крошки из волос бедной леди Джин! Но зато она станет плодовитой, как зерна пшеницы, из которых были испечены пирожные – во всяком случае, так гласило поверье. Ха, от плодовитости бедных пшеничных зерен наверняка ничего не осталось после того, как их смололи в муку и испекли.
Эти мрачные мысли никак не шли из моей головы. Если бы новобрачная могла их прочесть, разве захотела бы она, чтобы я стояла рядом, когда ее будут раздевать для первой брачной ночи – ведь я с моим горем была чем-то вроде злой феи, которую пригласили на торжество в волшебной сказке. Я потратила массу времени, тщательно заворачивая кексы в салфетку, так что, к счастью, к тому времени, когда я вслед за остальными женщинами поднялась по лестнице в опочивальню новобрачных, леди Джин уже разделась и улеглась в широкую постель с балдахином и занавесями цвета золотистого топаза. Королева сидела рядом с нею на краю кровати, смеясь, как малое дитя. И холод и ее угнетенное настроение, казалось, были полностью забыты.
– Я принесла пирожные, мадам, – сказала я. – Я сейчас…
Вслед за мною в опочивальню ворвались мужчины, и кто-то из них – граф Босуэл? Сам лорд Джон? – схватил меня сильными, большими руками за талию и убрал меня с дороги. Когда мои ноги снова коснулись пола, я споткнулась и уронила салфетку с кексами на пол.
– Э-хе-хе! Осторожнее, моя красавица! – Те же сильные руки не дали мне упасть. Это был лорд Джон, сам новобрачный. Поставив меня на ноги, он фамильярно шлепнул меня по ягодицам. – Что у нас там? Ага, пирожные? Собери их с пола, крошка, и давай закидаем ими леди Джин!
– Стало быть, так вы это называете – «закидать»?
– Нет, я лучше назову это «переспать»!
Мужчины грубо захохотали и принялись выкрикивать новобрачному предложения – чем дальше, тем непристойнее. Женщины взвизгивали и смущались – или делали вид, что смущаются – и тут лорд Джон принялся забрасывать свою молодую жену пирожными. Одно из них леди Джин поймала и бросила его обратно в мужа к вящему веселью остальных дам. Королева, не желая отставать от брата, тоже подняла с пола два или три кекса и, раскрошив их, начала осыпать крошками белокурые волосы и обнаженные груди новобрачной; мед, которыми были пропитаны сладкие кексы, прилип к ее пальцам, и она, смеясь, слизнула его. Трое или четверо мужчин схватили лорда Джона за руки и за ноги, подняли его и, как бревно на огонь в очаге, кинули на кровать.
В последовавшем за этим гвалте я отступила назад, намереваясь незаметно улизнуть наверх, в тишину и уединение королевской опочивальни. К моему изумлению – я-то полагала, что нахожусь на самом дальнем от новобрачных крае толпы – я вдруг натолкнулась на кого-то, стоявшего сзади меня, а когда обернулась, чтобы извиниться, сильные мужские руки грубо схватили меня за талию и рывком вытащили из комнаты на лестничную площадку. От исходящего от мужчины запаха вина и самца в половой охоте у меня к горлу подступила тошнота. Я истошно закричала.
Что, разумеется, было бесполезно, если учесть оглушительный гомон, доносящийся из спальни новобрачных.
– Что, ведьмочка, завидуешь той голой шлюхе в брачной постели?
Это был Рэннок Хэмилтон, и он был до безобразия пьян. Я не стала с ним пререкаться, а вместо этого что есть силы вдавила каблук в его стопу. Он крякнул от боли, но не отпустил меня.
– Мне следовало сделать это еще в той полуразвалившейся церкви в Грэгмьюаре, на глазах у твоего смазливого молодого любовника и старого попа. Я покажу тебе, что не боюсь твоей Зеленой Дамы с ее вьющейся жимолостью!
Он сорвал с меня чепчик и больно схватил меня за волосы. Я снова закричала. Он прижал меня спиной к грубо отесанным камням стены башни и навалился на меня всем своим немалым весом, а свободной рукой разорвал мой кисейный нагрудник. Мне было больно, о, как больно, ведь мои груди набухли от молока и стали такими чувствительными. Из-за своих запутавшихся юбок я не могла поднять колено, чтобы ударить его в пах, как меня учила Дженет. Я стиснула зубы, чтобы его пахнущий тошнотворным перегаром язык не проник мне в рот, и, напрягши два пальца, ткнула их в его правый глаз.
Взревев от боли, он отшатнулся и отпустил меня. Я не могла протиснуться мимо него и взбежать в опочивальню королевы, поэтому я бросилась по ступеням вниз, обратно в большой зал, однако угодила прямо в объятия леди Маргарет Эрскин.
– Это еще что? – вопросила она, и ее пальцы вцепились в мою руку, точно когти коршуна. – Мастер Хэмилтон, что эта женщина делает тут с вами?
– Что я тут делаю с ним? – вскричала я. – Я стараюсь убежать от него, чтобы он не изнасиловал меня прямо здесь, на лестничной площадке! Отпустите меня!
– Замолчи! – И она изо всех сил встряхнула меня. Хотя красота ее и увяла, мать лорда Джеймса сохранила свою силу, и ногти у нее остались твердыми и острыми. Я видела, как в ее темных глазах, один, сменяя другой, отражаются замыслы зреющих в ее мозгу интриг.
– Мастер Хэмилтон, где сейчас граф Роутс?
– Там, наверху, вместе с остальными укладывает в постель брата королевы и его молодую жену.
Одной рукою Рэннок Хэмилтон прикрывал глаз; изумление и боль отрезвили его и сделали в десять раз опасней.
«Если засадишь ему в яйца или ткнешь в глаза, делай это хорошенько, чтобы он тут же свалился, – говорила мне Дженет. – Не то он сделает тебе так же больно, как ты сделала ему».