Он повернулся и вышел из церкви. Я слышала, как он подзывает своего коня. И тут меня разом оставили и весь мой гнев, и все силы. Я повернулась и кинулась в объятия Александра.
– Давай закончим венчание! – Я заплакала. – Заверши все сейчас, любовь моя, и больше не покидай меня никогда-никогда!
Он обнял меня, но я почувствовала, что он словно бы отдалился. Я подняла на него взгляд; лицо его было белее полотна. Стоящий за ним отец Гийом согнулся в три погибели и задыхался, как будто кто-то сильно ударил его в грудь.
– Прости меня, – проговорил Александр. – Я должен был… должен был… – Похоже, он не знал, что должен был сделать.
– Нет! О нет, нет, Александр, любимый! У него было десять солдат. Они бы убили тебя. Только я могла поговорить с ними и перехитрить их – потому что я женщина. Им нужна была я – и они не осмелились поднять на меня руку.
Его бледное лицо немного порозовело.
– Ты женщина, – медленно вымолвил он. – Конечно, они не посмели тебя тронуть. Я обнажил против них свой клинок. Я не виноват, что у меня был только кинжал, а у него – шпага и десять воинов.
Я вдруг осознала, что все еще сжимаю в кулаке кольцо Александра. Я взяла его за руку и вложила кольцо обратно в его ладонь.
– Возьми его, – сказала я. – Отец Гийом?
– Ma fille, – дрожащим голосом промолвил старый священник, – солдаты уехали. Нам больше незачем торопиться. Сначала я хочу выслушать твою исповедь и наложить на тебя епитимью – ибо ты совершила смертный грех, когда наговорила тому человеку такие страшные вещи.
– Но этим я спасла нас! – Я была удивлена и обижена, ведь мне хотелось только одного – стать женою Александра, сейчас и навсегда. – Я же спасла нас всех!
– И все равно, ты не можешь венчаться, покуда не исполнишь епитимью.
– Он прав, Ринетт. – Александр вновь стал самим собой – высоким, прекрасным и исполненным горделивой уверенности в своих силах. – Любовь моя, исповедайся и исполни епитимью, и мы все это забудем. Поверь мне, ты не сможешь стать хорошей супругой, пока… пока в голове у тебя есть такие мысли.
Я в изумлении уставилась на них, на мгновение потеряв дар речи. Разве они могли быть неправы – старый святой отец, который крестил меня и совершил надо мною обряд конфирмации, и прекрасный юноша, которого я всем сердцем любила? Что они сделают, что обо мне подумают, если я откажусь?
– Я согласна, – сказала я, – потому что единственное, чего я хочу в этой жизни, единственное, чего желаю с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, – это стать твоей женой.
Александр поцеловал меня в лоб и снова надел кольцо себе на палец.
– Тогда мы обвенчаемся завтра, – сказал он. – Отец Гийом?
– Да, завтра. Пойдем, дочь моя.
Я набожно сложила руки и, приняв смиренный вид, последовала за священником. Я люблю тебя Александр, думала я. Ради тебя я сделаю все, что угодно. Но все равно – именно я спасла всех нас!
Глава третья
Той ночью, стоя на коленях на холодных каменных плитах церкви святого Ниниана, я исполнила наложенную на меня епитимью, держа перед собою вытянутые, дрожащие от напряжения и усталости руки и сто раз произнося «Отче наш». Старый отец Гийом смягчил бы условия епитимьи, если бы я заплакала и попросила его, но я не желала просить, потому что ни о чем не жалела. Напротив, я была горда тем, что совершила. Именно я заставила наших врагов убраться из Грэнмьюара и теперь была готова за это платить.
И я была вознаграждена, вознаграждена полной мерой, когда назавтра мы с Александром, наконец, обвенчались под доносящий сквозь пролом в дверях церкви нежный шелест морских волн, в присутствии всех обитателей Грэнмьюара, свидетелей нашего брака: конечно же, там была и моя тетушка Мар, и ее двоюродный брат Робине Лури, который приехал вместе с нею из Франции и стал комендантом моего замка, и моя милая Дженет вместе со своим отцом, кастеляном[20] Грэнмьюара Норманом Мором, его женой Бесси и младшим братом Дженет, юным Дэйви; пришел и Уот Кэрни с повязкой на лбу, точно у какого-нибудь пирата. Я представила себе, что среди них, окутанные тенью, стоят и моя бабушка, прямая, как кочерга, и моя любимая двоюродная бабуля Марина с охапкой анемонов в руках, и мой отец, красивый, темноволосый, смеющийся, с глазами цвета моря, глазами Лесли, такими же, как у меня.
Мои роскошные придворные наряды из шелка и кружев остались в Эдинбурге, и на мне было надето закрытое платье из сине-зеленой флорентийской саржи и под ним – всего одна нижняя юбка. Ради тетушки Мар – и только ради нее – ибо по своей матери я нисколько, ни чуточки не скучала, я покрыла голову оставшейся после нее кружевной фатой и вплела в волосы, так, что оно свешивалось на лоб, ее бирюзовое ожерелье. Интересно, почувствует ли она в своем монастыре далеко-далеко в Париже, что рядом со мною незримо присутствует мой отец?
Потом мы устроили пир. В большой зал замка были приглашены все жители расположенной на большом острове деревушки Грэнмьюар, чтобы отведать жаренной на вертеле баранины, пирогов со свининой, жаркого из цыплят и обжаренных в кипящем масле, а затем тушенных на медленном огне щук в пряном и сладком соусе с корицей. Мы весело плясали под звуки арфы и свирелей – не чинные и манерные придворные танцы, а разудалые деревенские: джиги и рилы[21].
А после, когда на небе взошла луна, мой муж – мой муж! – и я поднялись по старой винтовой лестнице в спальню на самом верху Русалочьей башни – северо-восточной башни замка Грэнмьюар. Это было так непохоже на виденные мною придворные свадьбы – ни пышных процессий, ни непристойных шуток и песен, ни гомонящих дам и их кавалеров. Только мы, мы двое. Мы раздели друг друга – медленно, так медленно. Ставни были распахнуты навстречу морю, звездам и благоуханной темноте теплой июньской ночи.
– Александр, – прошептала я, – мой любимый…
Он был прекрасен. Может ли мужчина быть прекрасным? Александр Гордон был именно таков. Он был похож на архангела, в звездном свете его золотистые волосы казались отлитыми из серебра, его плечи были широки и изящны, под гладкой кожей рук и груди переплетались гармонично очерченные мышцы. Но ни один архангел никогда не был таким нагим. И ни один архангел не был таким великолепно мужественным.
– Тебе нравится смотреть на меня? – спросил он.
Я протянула руку и коснулась его левого предплечья, где кость была чуть заметно искривлена – я бы ничего не почувствовала, если бы не знала, что когда-то оно было сломано.
– Да, – ответила я. – Помнишь, как мы впервые увидели друг друга? Бабушка только что закончила накладывать лубок на твою руку. Тогда ты тоже был нагим – во всяком случае, частично. Бабушка сказала мне, чтобы я не входила, но я все равно вошла. Тогда я в тебя и влюбилась, едва лишь увидела.
Он засмеялся.
– Ты была тогда ребенком, маленькой девочкой.
– А вот и нет. Мне уже было двенадцать. Некоторых девочек выдают замуж в двенадцать лет.
– Только если они принцессы.
– О, думаю, во мне есть королевская кровь – немножко. Со стороны моей матери-француженки. Я влюбилась в тебя, а ты меня даже не заметил. Ты тогда думал только о своем коне – боялся, что он себе что-то повредил, когда вы с ним вместе упали.
Он запустил руки в мои волосы, притянул мое лицо к своему и поцеловал меня в губы.
– Это был серый жеребец из конюшен Глентлити, – сказал он. – Я любил его, как ты любишь свои цветы. А ты помнишь, как я впервые поцеловал тебя?
– Разве я могу забыть? Мы с тобою прятались в саду. Бабушка заставила меня поклясться, что я никогда не позволю тебе коснуться или поцеловать меня…
– …и ты, конечно же, пошла прямиком ко мне и попросила коснуться тебя и поцеловать, – закончил он. – Мы тогда решили вместе сбежать и пожениться. Я к тому времени уже достиг совершеннолетия, и мы могли бы уехать в Глентлити. Ты показала мне какие-то желтые цветы, которые ты посадила, и сказала, что можешь выкопать их и увезти с собой.
– Это были ирисы, золотые ирисы. Ирис – это твой цветок, Александр.
Он поднял меня на руки.
– Ты мой цветок, – промолвил он. – Моя прекрасная жена.
Я поцеловала его – и ощутила вкус вина и корицы. Я хотела его так сильно, что боялась от желания лишиться чувств. Я боялась, внезапно меня охватил ужас, и я не знала, почему.
– Где бы мы с тобою были в эту ночь, если бы в тот день граф Хантли со своей свитой не решил поохотиться в окрестностях Грэнмьюара и если бы твой серый жеребец не упал и не придавил тебе руку? О Александр, одна мысль об этом пугает меня. Это была такая мелочь, такой пустяк – и он изменил все в наших судьбах. Какие еще мелочи…
– Тсс, – он приложил палец к моим губам. – Это произошло, и вот мы здесь. – Он медленно провел пальцем по моему подбородку, горлу и добрался до ложбинки между моих грудей. – Теперь мы можем касаться и целовать друг друга сколько хотим.
Я отдалась ему, и мы сделали все, чего давно желали.
Мы прожили в той комнате на верху башни следующие несколько дней, Александр и я. Мы изучили тела друг друга до последней складочки и изгиба. Мы по-турецки сидели на кровати, хихикая, как дети, и поедая пропитанные медом пирожные до тех пор, пока пододеяльник не покрылся крошками, а мы оба больше не могли даже смотреть на мед. Мы пили вино, пока и у меня, и у него не начинала кружиться голова. Мы любовались морем, утренними зорями, звездами, смотрели, как убывает луна, от полукружия с небольшим горбом с левого края до похожего на серп полумесяца. А в последний день я показала ему серебряный ларец королевы.
– Что в нем? – спросил он.
– Не знаю. Она велела мне не открывать его – ибо, что бы в нем ни лежало, это предназначено только для ее дочери, французской королевы, если она когда-нибудь возвратится в Шотландию.
– А у тебя есть ключ?
Я разжала кулак и показала ему серебряный ключ.
– Да, есть. Но он тоже только для французской королевы. Я не должны отпирать ларец – я обещала, милый.