— Позавчера помеловку подогнали от Мухача, — сообщил Фарисей.
Мухач был его корешем. Перед Новым годом всадил электрод в бочину козлу и заплыл по-новой.
— Где он сейчас?
— На Печоре у комиков. Чиркает, что кича локшовая, блатные масть не держат. Все брушат, вантажа нет и хвостом не бьют.
В переводе на нормальный русский это значит: увидишь своих, передай нашим, что на хуях пашем. Мы повспоминали о других общих знакомых, помянули загнувшихся.
— А ты каким ветром к нам? — встрепенулся вдруг Фарисей.
— Да вот услышал о Деркаче, дай, думаю, схожу познакомлюсь, — сказал я.
Ребята оказались толковые, посидели еще немного и свалили на второй этаж. Барыга пошел во двор, наверное, грядки перемерять.
Деркач вновь закрутил между руками стакан, стирая грани. Вопросов не задавал, ждал, что я скажу. Мое появление ничего хорошего ему не обещало. Все-таки я — вор и в кодле власть автоматом переходит ко мне.
— Твои пацаны наехали на Шлему, — сказал я.
— Он не сказал, что под тобой.
— Он и сам не знал.
Деркачу мой ответ не понравился. Свали я на жида, он бы мне уступил его без базаров и на этом бы разошлись. А получалось, что я буром пру. Вору такое разрешается, но не рекомендуется.
— Что ты хочешь? — спросил напрямую Деркач.
— Не лучше ли каждый месяц брать понемногу? — ответил я вопросом на вопрос. — Кооперативов в городе навалом, обложить всех посильной данью — хорошая капуста будет да и хлопот меньше.
— Завтра их закроют — и что?! — сказал Деркач. — Да и конкуренты есть, берут мало, почти всех под себя подмяли.
— Кто такие?
— Спортсмены. Мы пару раз с ними схлестнулись…
— Ну и?
Деркач поморщился. Хуй, пизда играли в поезда, хуй споткнулся, в пизду воткнулся.
— Скоро нам стволы подгонят и подмога приедет, тогда и потолкуем с ними.
— Кто приедет?
— Слон, Цыган и Вэка. Знаешь таких?
— С Вэкой мы однодельцами были на вторую ходку. Но ему еще год тянуть.
Наши с Вэкой пути давно не пересекались. На свободе мы гуляли в разное время, а гостили у разных хозяев. Он обычно дольше года не кантовался на одной зоне, сказывалась страсть к перемене мест. Передавали друг другу приветы, я как-то послал язушок в его поддержку.
— Горбачев скостил ему, — сообщил Деркач. — Обещали на днях подкатить.
— Пусть меня найдет через Шлему. А где спортсмены кучкуются?
— В спортзале «Тяжмашевском».
— Кто заправляет?
— Они его Сенсеем называют. Фамилия Анохин.
Интересная информация. Я не стал делиться с Деркачом своими догадками, сказал, что постараюсь наладить контакт со спортсменами.
— Ну да, мне говорили, — вспомнил он, — ты тоже каратист. Попробуй, может, и договоришься. Поделим город — всем хватит.
Его интересовало, с кем буду я, отниму ли у него власть над колдлой или сколочу свою?
— В твою кодлу я не полезу. Будете взносить в общак…
— Без проблем, — не дал мне договорить Деркач.
Тогда на этом пока и остановимся. Главное, что он начал сдавать позиции. Значит, при желании отвоюем и все остальное.
Я у мамки сын один
И живу, как господин:
В штанах белых, как мука,
Хуй стоит до потолка!
Пассажир, подкинутый мне Шлемой, оказался мужиком рисковым, приносил все, что я заказывал. Плату он обычно брал деньгами, но иногда просил пистолет-зажигалку, кастет или перстень с мордой черта. Массы проведали, что через меня можно все достать, и потянулись с заказами. Мне, блатному, западло было торговать, поэтому взвалил все на барыгу. Я перестал ходить на помойку, личный конь притаскивал мне мясо, масло и хлеб, а все остальное получал с воли. Я подкармливал блатных из своего отряда, в общак отстегивал щедро. Кое-кому это не нравилось, стучали куда только можно. Время от времени меня приглашали в кум-часть. Кум по кличке Грузчик — скользкий мудило с еблом хитровыебанного крестьянина, который был больше похож на воровского мужика, чем некоторые зеки, — всегда начинал разговор с погоды. Она была плохой, но могла улучшиться, если добивался своего. Меня Грузчик постоянно обвинял в барских замашках, с его легкой руки я и обзавелся кликухой Барин.
— Да, погодка сегодня не того, — произносил он и доставал из пачки папиросу. Разминал ее долго, чтобы я успел угостить сигаретой.
Я так и делал. На встречу с ним брал пачку болгарских — лучшее, что в то время можно было достать в тех краях. Приятно было щелкнуть мусора по носу.
Затянувшись со смаком несколько раз, кум продолжал:
— Недовольны тобой многие: не по чину живешь.
— Разве?!
— На воле ты, может, когда-то и был мажорным, а здесь — просто зек, не больше.
— Не то говоришь, начальник. Сам знаешь, зеки разные. Многие на воле живут хуже, чем кое-кто здесь. Были бы деньги и авторитет.
— Но ты же не вор…
— Вопрос времени.
— Не-ет! — уверенно мотал он головой. — Никогда тебе не быть в законе. Ты не ровня им, не простят такое.
— А забьем?
Спорить — любимое занятие зеков и, следовательно, пастухов. Грузчик не исключение, разве что бздиловатой породы конь, проиграть боится.
— Я бы забил, но ты к нам больше не попадешь. — Он хитровато щурился. — А было бы забавно посмотреть, как ты объявляешь себя сукой и начинаешь работать на меня.
— А мне было бы забавно посмотреть, как ты каждое утро приходишь ко мне с докладом и обращаешься по имени-отчеству.
Кум лыбится еще лукавее и как бы между прочим роняет:
— На зону наркота пришла. Говорят, на две косых, если не больше.
— Мало ли что говорят. Сам знаешь, начальник, сколько здесь дуркогонов. Запустят парашу, а потом сами в нее верят.
— Дыма без огня не бывает, — говорит Грузчик, выпуская клубы дыма от халявной сигареты.
— На две косых — это точно без огня. В чужой жопе хуй всегда толще.
На самом деле товара пришло на две с половиной, но это по ценам зоны, на воле втрое дешевле, от чего и будем плясать.
— Делиться надо, — указывает мне Грузчик.
Каждому указчику по два хуя за щеку! А найду, кто масть кумовская, за яйца повешу.
— Сколько?
— Три сотни.
— Больше одной этот груз не тянет.
— Мне тоже надо поделиться, — намекает кум на хозяина. Действительно ли он делится с начальником колонии или все под себя гребет — не знаю, но не удивлюсь любому из этих вариантов. — Две с половиной.
— Две, — отрезаю я.
Кум тяжело вздыхает, давит сигарету в пепельнице — раззявленной пасти тигра, зековской поделке, — тянется к моей пачке за новой.
— Погодка сегодня ничего, — произносит Грузчик, а закурив, спрашивает: — Когда принесешь?
Я забираю у него пачку, сдвигаю с нее целлофановую и бумажную обертки, открывая две свернутые сторублевки. Ебальник у Грузчика стал четыре на четыре: мог бы обшманать меня и получить эти бабки на халяву, во-первых; а во-вторых, как я точно угадал размер его жадности! Расскажу братве — неделю будут тащиться. Дойдет и до пастухов, постебутся над своим начальником. В следующий раз он даже в очко мне заглянет. И опять окажется на хую. Впрочем, на хуй — не на гвоздь.
— Говорят ты к медсестре подъезжаешь? — мстит кум. — Ничего тебе не обломится, баба строгая.
Какая барыня не будь, все равно ее ебуть! А неверящему Андропу — хуй в жопу.
— Муж у нее — не чета тебе, — продолжает Грузчик.
Муж у нее, действительно, видный. Обычно в геббельсы идут зачуханные образины, а этот даже слишком красив для замполита. Зато внутри — серая мышка, ведь внешность жены — нутро мужа. Она потому и строгая была, что не верила в себя, хотя за такого красавца замуж выскочила, и потому, что страдала хроническим недоебом.
Ни ей, ни мне лишний шум были ни к чему. Зона только затихла после разборки мусоров между собой. Вздумалось жене зама по охранным делам, вкалывавшей бухгалтером на рабочей зоне, влюбиться в зека. Роман получился — на зависть Шекспиру. Нет бы им ебаться потихоньку, пока у него срок не кончится (полтора года оставалось). Пизда — не лужа, хватило б и на мужа. Так нет, бухгалтерша полезла в залупу, всей зоне объявила о своей любви. Что с дуры возьмешь, кроме анализов?! Хотя подозреваю, что шум она подняла, чтобы самой поверить в любовь, ведь на воле на нее никто внимания не обращал. Да и не работают на зоне нормальные бабы, не их это дело. Помню, на малолетке была учительница по биологии, красивая шмара, пацаны ее Актрисой величали. Она ведет урок, а они все сорок пять минут ебут вприглядку — хуи дрочат. Демонстративно, хвастаясь перед ней, у кого длинней и толще, кто сколько раз кончит. Между партами не пройдешь, утонешь. Ей нравилось, пацаны утверждали, что прямо тащилась и, наверное, кончала с каждым. Но у той хватало ума не рассказывать мужу. А бухгалтерша на развод подала. В итоге пастухи перессорились с конвоем, принялись шмонать друг друга, перекрыли кислород на зону. Я правда, не бедствовал, медсестра Валя выручала. У нее ведь все — спиртик, колеса — прямо на зоне было. Пожив месяц на одну зарплату, мусора опомнились и помирились. Джульетту погнали с работы, а Ромео отправили на самую даль дальняка катать баланы. Там за полтора года он из-за цинги выплюнет последние зубы. Вернется с отмороженным хуем, посмотрит на нее, сравнит с другими бабами, которых на воле завались, и останутся от их любви одни воспоминания. Был период, когда медсестра завидовала ей, вынашивала в бестолковой голове мыслишку: а может и мне?! А тебе хуем по губе!
Сначала мы с Валей не пересекались. Чего мне к ней идти?! Здоровья — дохуя и больше, работы — хуй да нихуя, даже на рабочую зону перестал ходить, отмазывался бабками. Это шлоебень всякая глотала вилки-ложки, чтобы попасть на живодерню, отдохнуть от зоны. Некоторые чмуры закатают в хлебный шарик согнутую стальную пластинку (хлеб такой глевкий, что через пятнадцать минут засыхает в камень) и глотают. В желудке хлеб размокает, пластинка выстреливает — получи прободение. Таких оперируют без наркоза.