Директор трусливо задергался, как крыса при виде кошки.
— Сиди, без тебя справятся, — пошутил я.
Он догнал что к чему, сразу обмяк и посмотрел на меня изучающе. Прикидывает, легко ли будет меня наебать.
— Все останется по-старому, — сказал я.
— Что именно? — попытался он кинуться шлангом.
Я рассказал, сколько ему отстегивали звери, сколько торговцы, сколько он сам отдавал проверяющим и начальству. Михалевский поработал на славу.
Чем дольше я говорил, тем бледнее становился директор. Мои сведения тянули лет на десять. Это при условии, что судье щедро капнут на жало.
В кабинет влетела секретарша и совсем по-домашнему прокричала:
— Там такое творится! Побоище! Черных бьют!
— Пусть бьют, — сказал я спокойно. — Тебя ведь не трогают?
— Нет, — ответила она. — Пусть дерутся, да?
— Да, — разрешил директор, облегченно вздохнув: значит, я не из легавки.
— Ага, — многозначительно, будто все поняла, произнесла секретарша и вышла.
Уверен, что стоит под дверью, подслушивает. А директор в этом не сомневался, поэтому крикнул:
— Катя, сходи к Грише, принеси чай и пирожки!
Пока она ходила, мы обсудили, как будем строить дальнейшие отношения. Узнав, что с ним буду работать не я, директор искренне произнес:
— Жаль!
В приемной я шлепнул секретаршу по жопе. Она захихикала, позабыв спросить, кто же теперь будет есть принесенное ею. Директор — кто же еще?! После приступов страха нападает жор.
Возле параши и шашлычной было тихо. По рыночным меркам. Кто-то оказывал медицинскую помощь зверю, валявшемуся в луже крови у женского отделения параши. Я прошелся по рядам, остановился перед азером-крестником. Выбрав самое соблазнительное яблоко, надкусил и спросил весело:
— Ну, так что — вернуть сдачу?
Он заулыбался, показав под густыми черными усами прокуренные зубы:
— Какой ты хитрый, да! Я не понял сразу. Это была первая сотня. Куда делась, да?!
Азер пиздоболил, а в уголках глаз пульсировал страх. Работа у него, конечно, блядская, позвоночник надо иметь резиновый. Что ж, за лень и трусость надо платить.
— Это твои люди, да? — кивнув на шашлычную, спросил он вкрадчиво.
— Черт его знает! Может, и мои, — ответил я и подмигнул. — Теперь на десятку меньше будешь платить.
— С сегодняшнего дня?
— Еще не платили? Значит, сегодня день открытых дверей, — сказал я и грызанул яблоко.
— Бери еще, да! — засуетился он. — Давай в пакет положу, да. Чего хочешь?
Азиатчина! У них если заплатил, значит, дело улажено, можно жить спокойно. Поэтому и старается мне что-нибудь всунуть, боится, что помяну прошлое.
— Перебьюсь, — сказал я и пошел к выходу.
Азер поделился новостью с соседями, те передали дальше да так быстро, что слух обогнал меня. Попадавшиеся на пути торговцы заискивающе улыбались: бери, что хочешь, дорогой, да!
Братва собралась на стоянке. Делились впечатлениями. Несколько добровольных помощников скручивали что-то с того, что раньше было звериными машинами, а дедок-сторож снимал колесо.
— По коням! — приказал я. — Едем в «Светку».
Мы вернулись первыми. Вскоре подъехал Деркач со своими. Доложил, что все путем, порезвились на славу. Последним прикатил Вэка. У него были потери: одного бойца легко ранили в плечо.
— Сука, через дверь выстрелил! — рассказал Вэка. — Ну, мы тогда через окна, сразу через три. Он больше не стрелял, попробовал через чердак смыться. Поймали!
— Грохнули? — спросил Деркач.
— Да нет, — Вэка замялся, ведь жалость унижает вора. — Батя его встал на колени, старый, седой…
— Я же говорил: без трупов, — помог я другу детства выпасть из неприятного.
— Объяснил я ему, чтоб убирались, — продолжил Вэка. — Пообещал, что завтра уедут.
Зверье, действительно, убралось из Толстожопинска. Не на следующий день, а постепенно, в течение месяца, по мере выписки из больниц. Отвечаю, что в этот город они больше никогда не приедут.
— Молодец! — похвалил меня Муравка при встрече и посожалел: — Не той дорогой ты пошел!
Каждая блядь свою пизду хвалит. Можно подумать, его дорога чище. Дело ведь не в дороге, а в том, как по ней идешь.
Минометчик, дай мне мину,
Я в пизду ее задвину
И, когда война начнется,
Враг на мине подорвется!
После курорта было по облому втягиваться в дела. Я все еще ощущал океанскую соль на коже, пропеченной почти вертикальными лучами солнца. Загар, правда, быстро слинял. За несколько дней я из почти негра превратился в обычного бледнолицего. По вечерам оттягивался в «Светке». Хоть ребята и не дотягивают в интеллектуальном плане, но соскучился по ним.
Мы с Вэкой и Снегирем сидели во главе стола, перетирали мелкие проблемы. Вэка лущил соленые орешки и кидал ядра в рот, кивая головой на каждое мое или Снегирево предложение. Иногда мы предлагали прямо противоположное, но он все равно кивал и мне, и ему. Нет, мы не ссорились, просто Снегирь пытался доказать, что он уже взрослый. Забыл, что на него еще хуй дрочили, когда на нас бушлаты шили.
Зазвонил телефон, кто-то из братков снял трубку, ответил и передал мне:
— Тебя, Барин.
Звонила Ирка. Поймали они машиной колдоебину, не могут дальше ехать.
— И в чем дело? — не понял я. — Добирайся на такси, а Толя сам справится.
— У него не получается. Приезжай срочно!
Ясно, любым способом вытащить меня из кабака, от корешей, потому что у нее пизда чешется. У нашего Кузьмы хуй возьми!
— В чем дело? — спросил Вэка.
— Да Ирка машину разбила, просит, чтоб приехал помог.
— Может, завтра закончим? — попытался Снегирь перенести разговор.
— Давай я съезжу, — подписался Валет.
Он появился у нас недавно, после исхода зверей. Числился в бригаде Снегиря, который взял его, как бывшего афганца. Трудился на рынке под чутким руководством Фарисея. Все считали, что кодлой заправляет Вэка и не то, чтобы шестерили, но больше уважения оказывали ему, а Валет с первого дня обхаживал меня. Я сразу понял, что это казачок. Да и вел он себя слишком борзо. У остальных братков, как бы ни хорохорились, но где-то в глубине души имелась мыслишка, что когда-нибудь придется отвечать, а Валет мусоров ни в хуй не ставил. Как-то на зоне, по второй ходке, встречал я такого же борзого. Пришел он в наш отряд с приветами от знакомых блатных. Сидим вечером в бараке, хуе-мое ведем за жизнь. Заявляется пастух. Новенький как курил, так и продолжает. Отрядный ему замечание, а тот:
— Ты чо, начальник?! Больше не к чему прицепиться?!
«Чо? Хуй через плечо!» — обычно отвечал в таких случаях пастух, а тут промолчал.
Братва припухла: ну, крутизна! А эта крутизна через несколько дней пошла в кум-часть и сдала все, что успела выведать. Много успела: уважали ведь. Мусора устроили шмон, выгребли столько, сколько раньше и за год не умудрялись. Из-за него и у меня были небольшие напряги. Я выиграл в карты партию дури, отдал барыге на продажу. Обычно делают двести пятьдесят башей. Десятая часть — барыге. Мне срочно нужны были бабки заплатить за подогнанный пассажиром товар, поэтому сказал барыге, чтобы делил партию на двести двадцать пять башей, его доля та же. Заодно и уважали бы меня, потому что знали, чья дурь. Эта блядь решила нажиться на моей щедрости — и погорела, не успела распродать, а мусора выгребли по наводке ссученного босяка. Со мной барыга, конечно, рассчитался, но не сразу. Мне пришлось лезть в долги, чтобы заплатить пассажиру.
Я дал Валету ключи от машины, сказал, где застряла Ирка.
— Я мигом! — пообещал он, достав сигарету и попросив у Вэки огня.
Курец без спичек — что хуй без яичек. Подозреваю, что специально не имел их — удобный повод завести разговор, познакомиться. Для мусоров такие финты слишком сложны. Скорее всего, в КГБ подковывали. Поэтому и не поручал Михалевскому попасти его, подозревал, что не захочет бывший выклюнуть глаз настоящему.
Вэка дал ему прикурить от сигареты. Людям — от спички, блядям — от притычки.
Мы вернулись к прерванному разговору. Вэка в очередной раз кивнул головой — и тут как ебануло! В обоих окнах повылетали стекла, весь зал засыпало осколками. Мне даже показалось, что почувствовал горячий удар взрывной волны.
Сначала подумал… Нет, сначала в голове было пусто. Потом появилась маленькая, с гулькин хуй, мыслишка, что зарядили из гранатомета. Зверье мстит. Позже узнал, что так подумали все.
Снегирь, выхватив пистолет, метнулся к выбитому окну. Выглянув на улицу, произнес:
— Ни хуя себе — уха из петуха!
Взорвался мой «мерс». Ось — в пизду, колеса — на хуй, шофер — к ебени матери. Валету оторвало ноги. Был еще жив, шевелил губами. То ли беззвучно стонал, то ли пытался что-то сказать. В кровавом месиве, которое раньше было ногами Валета, лежал вывалившийся из тайника пистолет. А может быть, казачок нашел оружие, разглядывал перед взрывом. Я подобрал пистолет, отдал Шлеме, чтобы спрятал. Мне ведь придется долго беседовать с мусорами.
Двенадцать лет назад я летел на самолете. Рейс несколько раз откладывали, поэтому от скуки принял триста коньяка. В полете разомлел. Это был ни сон, ни бодрствование. Как и полет в самолете — ни на земле, ни в раю. Сначала у самолета заглох один мотор, потом второй. Визгу было, словно по поросятам бегали. И приятный лоскот в яйцах от резкого снижения. Мне почему-то стало смешно. Один двигатель заработал и мы благополучно приземлились на ближайший аэродром. Загнали нас в самый конец поля, только крыша здания аэровокзала была видна. Часа полтора ремонтировались. За это время подогнали автобус и увезли всех, не желающих больше рисковать. Полет продолжили одиннадцать человек из сорока, вроде бы. Одни мужики. На этом витке жизни не обошлась без жертв.
Валет умер до приезда «скорой помощи». Жалко. А как подумаешь, так и хуй с ним.
А первыми прикатили мусора. Сначала два сержанта на патрульной машине. Один, приготовив автомат, растолкал зевак и с разгону чуть не врезался в труп.