Екатерина Попова[ЧКА хэппи-энд]
Пролог«Создание» Единого кольца
Он стоит на самом краю, прикрыв глаза и молча слушая неумолчный гул огненного сердца Арты. Внизу клокочет, ревет. Вверх, почти до нависающей над краем площадки, взлетают ало-золотые раскаленные капли. Горячий воздух бьет в лицо, играет с полами свободной, по-походному простой одежды, треплет несобранные черные волосы. Человеку — да и любому живому существу — было бы неуютно здесь, на самом краю разверстой огненной пасти.
…Для него же это было единственное место, где можно было на миг поверить, что он снова дома. Забыть о потерях, о всеобъемлющем одиночестве, о тоске бесконечных ночей… Обо всех тех, кто остались — там, далеко, за непреодолимой бездной лет. Кто уже никогда не вернется.
Только — куда убежишь от самого себя? Куда спрячешься от смерти, идущей за ним, бессмертным, по пятам, равнодушно забирая тех, кто хоть на миг стал дорог?
Где-то далеко, у подножия широкой лестницы, лежит эльф, которого он называл братом, и навек застывшие глаза удивленно смотрят в равнодушный потолок. Некому больше говорить запоздалое «я не хотел…». Не у кого просить прощения. Какое оправдание может быть убийце? Предателю, нанесшему удар тому, кто считал тебя — другом?
«Я пытался остановить…»
Остановил.
Слишком поздно. Три — неполные, несовершенные крупицы замысла — уже лежат в чьих-то руках. Он чувствовал их пробуждающуюся силу, их слепое стремление к совершенству. Одно…
Губы кривятся в горькой улыбке. Не нужно обманывать себя. Уже поздно. Поздно было еще в тот момент, когда он раскрыл Келебримбору тайну создания колец Силы. Неужели, даже борясь против Замысла, он обречен быть его орудием?..
Он медленно опускает взгляд на стиснутый кулак. Кажется, что между пальцами — не тонкое золотое кольцо без единого украшения, а ядовитый паук. Разожми пальцы — и выскользнет, ужалит, спрячется в потаенных щелях…
Ортхэннер невесело усмехается. И медленно, через силу, размыкает сжатую ладонь.
Стискивает зубы — невольно, словно и впрямь ощущая царапание мохнатых лапок по коже. Иногда видеть истинную суть предметов — не дар, а проклятие. Человек может закрыть глаза. Отвернуться. Что делать тебе, майа Ортхэннэр Таиэрн?
…Тонкий ободок светлого золота мирно лежит на ладони. Прекрасный, безобидный, идеально правильный.
Чудовищный. Сияющее зерно Замысла, таящее в себе ростки безжизненного, пронизанного неугасающим слепящим светом, неизменного и совершенного мира. Мира, в котором не будет войн, болезней и смерти.
И жизни тоже — не будет.
Сам себе он боится признаться, что ему страшно смотреть на этот тусклый ободок белого золота. Не кольцо это — воплощённая, принявшая зримый облик Пустота, равнодушное и прекрасное в своей целостности орудие Замысла. Нельзя хранить при себе. Нельзя выбросить. И использовать — нельзя.
«Тогда уничтожь его…» — отравленной иглой вдруг ударяет в его сознание бесплотный смешок. И он вздрагивает, стискивая зубы. Наверное, так могло бы говорить само Кольцо, будь у него хоть какое-то тело.
…Так мог бы говорить Замысел.
Что же ты сотворил, Келебримбер, брат мой! Что выпустил ты в мир, о, безумный гений…
Он закрывает глаза, через силу, словно в бреду, выстраивая стену аванирэ. Но ядовитый шепоток все равно вливается в уши. Проникает в душу, стремясь подавить волю. Разве можно отсечь от себя то, частью чего являешься ты сам?..
Он стискивает кулак, чувствуя, как тонкий ободок врезаются в кожу. Боль отрезвляет — на мгновение.
И — озарением, вспышкой — он понимает все. На какой-то момент ему кажется, что он видит всю историю Арты, от начала и до конца. Каждый миг, каждое событие…
Видит — и знает, чем все закончится. Новое орудие замысла пришло в мир. Дивное, драгоценное и неумолимое. Кольцо света — прекраснее, чем сам свет.
Идеальное орудие. Идеальная форма.
Воплощенное совершенство.
«Ты боишься», — говорит несуществующий голос в его разуме, — «Ты не в силах подчинить себе Кольцо, не в силах понять величие Замысла. Ты слаб. Прикажи Кольцу, стань его Властелином — и лишь ты будешь решать, какой будет судьба твоего мира. Боишься? Тогда спрячь, скрой Его в самых глубоких пещерах — но и там зерна Предопределения дадут всходы. Однажды — рано или поздно — Вечность придет на эти осквернённые Искажением земли. Ты уже проиграл.»
Он молчит. Ему не нужно объяснять, что происходит. Сильмариллы, откупленные кровью Мелькора, стали всего лишь красивыми безделушками. Надолго ли? Он всегда знал, что рано или поздно Валинор вновь протянет свою руку к смертным землям.
Что ж, ему не привыкать к войне.
Он вновь медленно разжимает ладонь. Поднимающийся снизу жар подсвечивает руку алым, пробивается тусклым светом между пальцами. До края — всего один шаг.
…Всего один шаг — до спасения или всеобщей гибели?..
«Попробуй», — смеется Замысел, — «Уничтожь Его, брось его в пылающие недра Арды, дай пламени земному разорвать цепи, сковавшие Пустоту. Дай Ей — Той, что сумела взять однажды даже жизнь твоего создателя, той, что была прежде Арды и будет после — дай Ей свободу. Это не будет моей победой — но и твоей не станет, и жертва твоего творца, твоего учителя, твоего отца станет напрасной.»
На миг соблазн становится невыносимым. Один шаг — вперед, к самому краю. Короткий замах… Даже если дрогнет рука, поздно будет пытаться что-то изменить. Куда бы не полетела ненавистная драгоценность, огненного зева Ородруина ей не миновать.
«Ты простишь?» — молча спрашивает он, сам не зная, чего ждет — ответа, озарения, предчувствия? Арта не отвечает. Никогда не отвечала — ему.
А он уже понимает, чувствует: даже если Арта простит, не простит — он сам.
Тано не простит.
А ведь так легко… Всего одно движение. Разве кто-нибудь знает, что будет тогда? Ллах’Айни однажды смогли прогнать воплощенную Пустоту — там, на стылом побережье Ламот. Ничего еще не окончено. Есть меч-Сила, есть духи подземного огня, только позвать: в Арте всего лишь станет еще одной мерзкой многолапой тварью больше.
Так просто…
Почему предательство обычно оказывается самым легким из всех путей?
Он знает — этого не будет. С этой силой, сыто свернувшейся внутри тонкого золотого ободка, не справиться ни ему, ни драконам, ни Ллах’айни, даже окажись они здесь все, в зените своей силы, когда мир был юн, а воплощенные Мелькором духи стихий — почти всемогущи.
А тонкий золотой ободок на ладони завораживает, притягивает взгляд, зовет коснуться его… Взять в пальцы… Ощутить холодную гладкость идеально отшлифованного металла… Надеть на палец… Надеть… Надеть… Надеть…
— Нет! — Гортхауэр, словно пробуждаясь от морока, отшатывается. Дрогнувшей рукой проводит по лицу. Это было близко. Слишком. Он опускает взгляд на проклятую драгоценность. Совсем безобидное. Тонкая полоска золота, совершенные, без единой лишней линии, формы, идеально вышлифованная поверхность.
Губы стягивает в злой усмешке. Нет, Единый, ты ошибся… Не будет у твоего творения хозяина, не будет и рабов. Пусть ему не под силу уничтожить Пустоту, заключённую в золотой безупречности Кольца Всевластья; но не позволить ему завладеть душами смертных и бессмертных в его воле.
Показалось? Словно издевательский смех ударил в виски, сдавил, сжал голову раскалённым обручем.
«Попробуй, дерзкий Майа» — казалось, слышалось ему в сиянии заклятого металла. — Ты думаешь, что тебе, песчинке в бесконечности, под силу справиться с Моей волей?
«В этом наше отличие, — с ожесточением понимает Ортхэннер. — В этом наше отличие, Единый. Ты не сомневаешься в своей победе. Для тебя это только игра. Тысячелетием раньше, тысячелетием позже… Я знаю, что не смогу победить. Ты всегда будешь сильнее — ты, Исток, Первопричина. Но у нас — у меня, у Мелькора, у всех, кто погиб у стен Твердыни и кто еще только готовится родиться, чтобы умереть за свою землю — у нас есть то, чего нет и никогда не было у тебя. Чего ты даже не способен понять. Нам есть, за что умирать. Однажды я паду — как пал когда-то Тано. Но вместо меня придет кто-то другой. Кто-то, кто не испугается восстать против твоей воли, кто возьмет на себя очередное твое проклятие, унесет с собой зерно Замысла. Кто не испугается славы „темного властелина“. И — однажды — собственной кровью купит у Судьбы еще год, век или тысячелетие жизни для Арты. Ты сам загнал себя в ловушку, Единый. Ты думал, что сковал нас цепями Предопределения — но на деле, ты сковал себя. Тебе не победить.
Никогда.
А цена… У свободы она всегда есть. Кто сказал, что она может быть слишком высока?»
А кольцо давит, давит так, словно — целую гору пытаешься удержать в горсти. И стягивает, выламывает виски невидимый раскалённый обруч.
«Тебе не обмануть судьбу, дерзкий Майа, творение, возомнившее себя свободным.», — издевается Замысел, — «Ты страшишься подчинить себе Кольцо. Уже поэтому ты — проиграл. Оставь Кольцо бесхозным. Спрячь Его, скрой от чужих глаз, запри в самых глубоких подземельях — даже и тогда не одолеть тебе Его силы. И будет оно отравлять сердца и души смертных и бессмертных, и станет будить в них самые низменные желания, подавляя волю, лишая сочувствия и милосердия, пока не останется лишь пустая, сухая оболочка — идеальное хранилище для чужой силы. Моей силы. Выбрось Единое Кольцо — и, рано или поздно, каждое разумное существо в смертных землях станет проводником Моей воли.»
Так и будет — внезапно болезненной вспышкой понимает Ортхэннер. Зерно судьбы. Вновь, как два тысячелетия назад, Предопределение пришло в мир. Значит, вновь война, смерть, ненависть… Неизбежно.
Сколько их — тех, кто действительно сможет подчинить себе хотя бы крошечную толику заключенной в Кольце силы? Кто из тех, кто живет в Средиземье, сумеет стать проводником воли Единого? Десяток? Сотня? Неважно. Даже попав в руки слабейшего, рано или поздно безупречное орудие Замысла найдет того, кто сможет превратить Арту в подобие Валинора. Прекрасное, идеальное…