ня рыдала в израненных зрячих руках, и ему казалось — он почти видит эту песнь: горькую, крылатую, пронзительно-светлую. Песнь, способную убить и возродить из пепла.
Песнь, очищающую душу.
Эрион-Целитель
«…Прости меня, Эрион. Я мог бы спасти тебя: отвести глаза страже, подкупить судью — это несложно… В конце концов, просто разрешить остальным Кольценосцам действовать. Но вместо этого я буду равнодушно наблюдать за тем, как тебя подвергают мучительной и позорной казни.
Нет. Не равнодушно. Ты об этом никогда не узнаешь, но твоя боль будет и моей болью. Только вот — что тебе с того?
Если я ошибся, и ты не сможешь пройти по этому тонкому — тоньше лунного света — лезвию, если не сможешь удержаться… А ведь светлым эльфам, таким мудрым, таким могучим, не хватило сил даже краем глаза заглянуть в ту бездну, на самом краю которой балансируете все вы. Или, может, всё дело в том, что для них, бессмертных, этого пути просто не существует?
А времени мало, слишком мало — не больше нескольких ударов сердца — тот краткий миг, когда ты стоишь на самой грани, но ещё не перешагнул её. Когда ты и есть — эта грань.
Тебе будет труднее, чем другим Хранителям, Эрион, друг мой. Ведь тебе, целителю, хранителю жизни, придётся стать одновременно и хранителем смерти. Самая страшная ошибка Эру — а может быть, не ошибка, а умысел?.. — в том, что по его воли было разделено неразделимое, выдернуто, вышвырнуто из песни мира то, что с первых тактов творения должно идти бок о бок с жизнью. Он — вычеркнул из мироздания смерть, выдернул её, как что-то ненужное, лишнее, ущербное… Обесценив, растоптав одновременно и саму жизнь. И страшна была бы судьба этого неполного, застывшего в вечном не-равновесии мира. Нет смерти без жизни, но и жизни — истинной жизни — без неё тоже нет. И смертью, границей, зеркалом, в котором, отражаясь, приобретает истинную цену Жизнь, пришлось стать Мелькору. А потом — мне. Были ли мы злом? Ответишь ли ты мне, Эрион, Целитель, защитник жизни?.. Теперь тебе самому придётся занять это место… Сумеешь ли ты принять это бремя, сумеешь ли — понять?.. Сумею ли я найти другого, если ты — сорвёшься? Эта страшная ноша непосильна ни для элдар, ни для кхазад… ни для всемогущих валар. Только для вас, людей. Смертных. Для вечной границы между тленом и вечной юностью, между миром духов и миром бессмертных.
Тебе придётся стать Ниенной, мой бедный ученик. Тем, кем она — Скорбящая, Милосердная — могла бы быть в иных мирах. Тем, кто исцеляет то, что можно исцелить; тем, кто возвращает в мир то, чему ещё не настал срок уходить; тем, кто иссекает, подобно ножу лекаря, то, чьё время в этом мире истекло.
Прости меня, Эрион. Твой переход через границу будет тяжёл и мучителен. Не знаю, обвинишь ли ты меня, когда узнаешь, что на ужесточении приговора для тебя настоял не судья — нет, я, тот, кого ты зовёшь учителем. Ради тех дополнительных, страшных минут, что будут теперь у тебя на осознание происходящего, на поиск своего пути в серой хмари Запределья. Если ты не сможешь удержаться, не успеешь найти баланс — то уйдёшь, проклиная меня за жестокость. И будешь прав. Нет, я не прошу тебя простить меня, ученик мой. Только — понять. Кому-то нужно быть беспощадным, чтобы этот мир не рухнул окончательно, как перегруженная на один борт телега. Сейчас эта ноша — моя. Если тебе хватит сил принять свой путь, однажды в жестокости обвинят — тебя. Решишься ли ты?..»
Он осторожно опустил ладонь на пылающий лоб. Опустил веки, нащупывая в душной темноте трепещущую горячую нить чужой жизни. Замер, прислушиваясь, позволяя себе соскользнуть чуть глубже, в горчащую муть чужого предсмертного бреда…
— Здравствуй, Эрион, — тихо произнёс он, отвечая на слабый всплеск сознания, толкнувшийся в виски. И лишь затем поднял веки.
Моро
Несильный пинок в бок разорвал зыбкую пелену сна. Он нехотя открыл глаза, щурясь от пробивающихся сквозь щели сарая лучей. Хмурый, чем-то сильно недовольный воин с лицом, не слишком обремененным интеллектом, еще раз толкнул его мыском и кивнул на дверь.
— Выходи.
Ребра глухо ныли, намекая на то, что в третий раз встречаться с солдатским сапогом желания не имеют. Он медленно перекатился на бок.
— Шевелись давай, ты!..
Развязать руки никто даже не подумал. Пришлось неловко, помогая себе локтями, становиться сперва на колени, и лишь потом подниматься на ноги.
Оказавшись на улице, он часто заморгал, пытаясь хоть что-то разглядеть в сером дождливом полусвете. Привыкшие за долгий плен к темноте глаза даже от редких неярких лучей слезились. Сквозь мутную пелену с трудом получалось разглядеть человека, стоящего напротив.
— Этот? — с каким-то разочарованным удивлением протянул незнакомец. Голос был незнакомым.
— Этот, господин!
А вот этот он когда-то слышал. Давно, очень давно… Нет, не вспомнить.
— Больше похож на блаженного.
— Он всегда так выглядел, господин! — в смутно знакомом голосе появился затаенный страх. Неизвестный «господин», верно, скор на расправу. Или слуга просто боится лишиться вознаграждения?
Взгляд наконец удалось сфокусировать. Вот, значит, для кого его схватили три дня назад в придорожном трактире? На правителя не похож. Скорее — удачливый военачальник, решивший на закате лет завоевать себе титул князя. Роскошная одежда, украшенный дорогими самоцветами клинок на поясе, высокомерное скучающее лицо… А осанка и взгляд — цепкие, волчьи. Невысокий, угодливо склонившийся человечек рядом — мелкий сановник. Лицо не знакомо, в отличие от голоса. Неудивительно — когда-то в родных местах он имел славу именно что блаженного. В лучшем случае. И старался не присматриваться особо к людям.
Воин тем временем тоже закончил осмотр пленника и увиденным остался не слишком доволен.
— Ну, допустим… — задумчиво протянул он. — Эй, как тебя там… Моро! Ты действительно умеешь предсказывать будущее или голову морочишь?
Он промолчал.
— Отвечай, когда тебя господин князь спрашивает, — тут же рыкнул стоящий сзади воин. Грубый толчок в спину заставил пошатнуться. Он нехотя разлепил потрескавшиеся от жажды губы.
— Люди… многое болтают, — устало, уже зная, что от него не отстанут, выдохнул, глядя в землю.
Незнакомец со знакомым голосом что-то поспешно забормотал, доказывая князю свою правоту. Тот досадливо отмахнулся. Прищурился; холодный, скучающий, но очень внимательный и цепкий взгляд Моро чувствовал, даже не поднимая на «князя» глаз.
— Ты, наверное, не понял, провидец… — лениво, с показным участием проговорил он, — когда я спрашиваю — ты отвечаешь. Правдиво и без околичностей. Я прощу тебя — на первый раз. Больше переспрашивать не буду. Ты — умеешь предсказывать будущее?
Мелькнули перед глазами зыбкие тени видений. Он до боли стиснул зубы, мысленно моля: не сейчас! Непросто — Видеть. Еще сложнее — скрыть то, что пришло из темноты грядущего, от пытливого взгляда. Кольцо — печать на устах… Оно не спасет, оно — лишь напоминание.
— Ты, я вижу, и так успешен в воинских делах, — сипло проговорил он наконец. — Зачем тебе заглядывать в будущее?
Глаза военачальника сузились. Он кивнул стоящему за спиной солдату, и спустя миг Провидец задохнулся от боли: резкий, безжалостно точный удар погасил зрение в ослепительно-алой вспышке. Колени подломились; сквозь обморочную одурь Моро чувствовал, как его подхватывают под локти, не давая упасть лицом вниз.
Когда сознание немного прояснилось, он понял, что стоит, почти уткнувшись лицом в жидкую грязь. Всего в двух шагах неторопливо притоптывали изукрашенные мелкими самоцветами сапоги.
— …чит почтению, — услышал он окончание фразы. В сердце холодной змеей шевельнулся страх. Два года удавалось избегать и сплетен, и ненужного внимания власть имущих… На этот раз не уйти.
А военачальник продолжал — спокойно, почти без интереса:
— Возможно, ты неправильно меня понял… Лишние пересуды — до срока — мне не нужны. Так что выбирай, Моро: или ты служишь мне… Если, конечно, и впрямь видишь будущее… Или отправляешься кормить ворон.
Не уйти — с тоской окончательно осознал он.
— Я могу видеть будущее, — нехотя проговорил он, не поднимая головы. — Но тебе это не принесет счастья.
— Тебе никто не позволял рассуждать! — тут же рявкнул сзади ретивый охранник, но военачальник, должно быть, остановил его — нетерпеливо притопнули изукрашенные сапоги.
— Объясни, провидец.
Моро помолчал. Что сказать этому недалекому, слепому в своей жажде власти, человеку? Он не хотел смотреть его судьбу. Но Дару не прикажешь: даже не поднимая на воина глаз, он видел, что оставшийся жизненный путь его совсем короток. Несколько месяцев — на одной дороге. Меньше суток — на другой. Без малого неделя — на всех остальных. Он никогда не станет настоящим «князем».
Кольцо мягко сжало палец прохладой. Предостерегая? Ободряя? И он, преодолевая тоскливое предчувствие скорой смерти, тихо пояснил:
— Нет смысла в пути, если заранее знаешь, куда он приведет.
А в памяти вспыхнуло на миг, согрело памятное: «Стоящий на развилке спросит — туда ли я иду? Знающий скажет, да или нет… Но не скажет — почему. И не скажет — как дойти, иначе нет смысла в дороге.»
Вокруг грянул, стирая свет сочувственной улыбки, глумливый хохот.
— Действительно, блаженный, — отсмеявшись, пожурил военачальник. Моро так и не встал на ноги. Знал — не позволят. Даже глаз не поднял. Но и затылком видел широкую, чуть брезгливую усмешку. — Смысл пути — достичь цели. И больше ни в чем. Оставь свои поучения при себе, прорицатель. Мне нужен ответ. Войско моего врага стоит за холмом. Как я смогу добиться более легкой победы? Отвечай!
— Тебе открыты все пути, пока ты решаешь сам… — с тоской, чувствуя уже, что не убедит честолюбивого глупца, прошептал Моро. — И лишь один — если следуешь чужому совету. Ты удачлив и смел — решай свою судьбу сам. Зачем тебе я?