Знал уже — не поможет. Дохнула в спину холодом Грань. Обещал — вернуться в Тай-арн Орэ. Ошибся?
Военачальник долго молчал, обдумывая что-то. Наконец, решив, весело хмыкнул.
— Не убедил, прорицатель. Мне и нужен — всего один путь. Тот самый, один-единственный. Который принесет мне успех. Укажи мне его — и весь остаток жизни ты не будешь знать недостатка ни в золоте, ни в доступных женщинах.
Это была ложь. Моро не стал показывать, что понял неосторожную оговорку. А голос военачальника уже похолодел, в нем отчетливо прорезалась сталь.
— Похоже, ты совсем глуп, раз не можешь с первого раза усвоить урок…
Моро стиснул зубы, без всякого Дара зная, что сейчас будет. Сжался, глуша вскрик. Слепящая тупая боль медленно гасла, жесткие руки на плечах единственные удерживали от падения лицом в грязь.
Кто-то, повинуясь кивку «князя», грубо подхватил его под локти, заставил встать на подкашивающиеся ноги. Дернул за волосы, побуждая поднять голову.
— Как я смогу победить, прорицатель? — холодно, очень жестко повторил военачальник, глядя Провидцу прямо в глаза. — Не спеши отвечать, я вижу, ты слишком любишь изображать из себя мудреца. Это последний шанс. Не ответишь или попробуешь хитрить — умрешь.
Да, понял Моро. Умрет. Здесь и сейчас. Или — чуть позже, но все равно очень скоро. Вопрос лишь в том, насколько тяжело.
И — скольких заберет с собой.
Почему решил — больше не боится смерти? Холодная лапа на сердце — давит, мешает дышать. Прости, Повелитель. Ты ошибся во мне.
Он закрыл глаза, позволяя себе соскользнуть в зыбкую темноту предвидения. Мысленно потянулся к мерцавшему на руке лунному камню. Вздохнул, впуская в душу знание, отсекая от себя зримый мир.
Колеблющаяся завеса грядущего. Туман, неустойчивая хмарь еще не свершенного. Светящиеся нити дорог, переплетающихся и ветвящихся, коротких и длинных, прямых, как клинок, и извилистых, подобно змеиному следу в пыли. Путь — один-единственный, ведущий к спасению.
Не для военачальника — для него.
Есть ли он, этот путь? Десятки дорог. Десятки решений. Множество чужих судеб, сплетенных с нитью его жизни.
Всего один возможный выбор.
Туман грядущего послушно расступался, пути один за другим разворачивались перед внутренним взором, обжигали на миг короткими вспышками-озарениями.
Молчание. Повторный вопрос. Нарочито презрительная, через сковывающий страх выдавленная, улыбка, саднящее чувство на разбитых губах. Ответ. Белеющее от бешенства лицо военачальника. Вскинутая для удара ладонь, унизительная тупая боль. Вопрос. Молчание. Недобрый прищур холодных глаз. Кивок кому-то за спиной. Грубый тычок между лопаток. Жидкая грязь под коленями. Равнодушная рука, вцепляющаяся в подбородок, серые низкие тучи перед глазами. Тусклый просверк металла. Боль. Темнота.
Ответ. Настороженные глаза несостоявшегося правителя. Развилка. Ответ. Тройная развилка. Колебание, неуверенность… Ответ. Развилка. Снова развилка. И еще. Узел. Все пути сходятся в одной точке. Ответ. Ярость на перекошенном лице, из-под уродливой маски — гнилыми язвами — страх. Вспышка солнца на падающем клинке. Боль. Темнота.
Молчание. Оглушающий удар по спине, подламывающиеся колени. Колючая жесткость впивающейся в запястья веревки. Вопрос. Холод кольца — печатью на устах. Молчание. Недобрая усмешка на губах военачальника. Холод испещренного странными, уродливыми символами алтаря. Тусклый блеск истертого временем ножа. Боль. Горячие алые капли, щедро падающие на мертвый камень из рассеченных запястий. Голодный, удовлетворенный взгляд из неоткуда. Ледяной бесплотный слизняк, медленно втягивающийся в тело. Слепой оглушающий ужас. Мягкое сияние камня-звезды, сочувственный взгляд светлых глаз, лунный блик на черном клинке. Мучительно-сладостная, несущая освобождение боль. Темнота.
Ответ. Холод сырого сарая. Снова вопрос. Выжидательный взгляд вопрошающего. Ладонь, недвусмысленно поглаживающая рукоять. Развилка. Неустойчивые незримые весы: сотни жизней сегодня или тысячи — завтра. Колебание. Ответ. Атака, бой, бегство… Пустые мертвые глаза прежнего хозяина. Интерес во взгляде победителя, медленно сменяющийся разочарованием. Равнодушный взмах рукой. Тающий в синеве журавлиный клин над запрокинутой головой. Солнечный зайчик на коротком ноже. Боль. Темнота.
Ответ. Снова сарай, сырая солома под затекшим телом. Вопрос. Развилка. Ответ. Сталкивающиеся конные лавы. Вопрос. Развилка. Колебание. Ответ. Горящие деревни. Вопрос. Вопрос. Вопрос. Молчание. Недобрая усмешка на губах уже почти князя. Кивок кому-то за его спиной. Боль. Окровавленный клык даги, высовывающийся из груди. Темнота.
Ответ — ложь сквозь скованные сталью кольца губы. Грубый пинок под ребра, жутковатая из-за свежего шрама, перекошенная яростью гримаса на лице бывшего стражника. Поредевший отряд, с ненавистью сгрудившийся вокруг. Веревка, перекинутая через низкую балку крыши. Удушье, боль. Темнота.
Ответ. Пугливо переступающие перед глазами конские ноги, тупое онемение в связанных за спиной руках. Кровь на мокрой траве. Вопрос. Холодный блеск стали перед глазами. Развилка. Ответ. Холод, крупные снежинки на меховом плаще. Вопрос. Развилка. Молчание. Удар. Соленая боль на губах. Чужие взгляды. Насмешка, ожидание, надежда, страх, еще надежда, равнодушие… Сочувствие в тут же отведенных глазах. Оглушительно громкий в ночи скрип перепиливаемой веревки. Снег. Холод. Тоскливый, почти равнодушный страх. Тепло очага, грубая чаша с горячим питьем у губ. Беззубая сочувственная улыбка. Лязг стали, горящая деревня, кровь на снегу, сухие старческие руки, торопливо толкающие в подсвеченную пожарами темноту. Снег на черном жирном пепле. Безжизненные, выцветшие от возраста глаза — отражением серого зимнего неба. Тупая боль в груди. Дорога. Темноты нет.
…Моро медленно открыл глаза. Внутренне передернулся, встречая терпеливый, сыто-равнодушный взгляд военачальника, который так и не успеет стать князем. Он смотрит в его глаза — и видит всю его душу, до самого дна. Благо неглубоко до этого самого «дна». Военачальник улыбается. Ему некуда спешить. У пленника не такой уж большой выбор. Хочет жить — станет личным прорицателем будущего князя, а потом и короля. Со временем, глядишь, и немного свободы получит, девку какую-никакую ему подобрать можно, если будет послушен… Станет упрямиться — и то не беда. Бог Белого камня дорого берет за помощь, зато никогда не скупится на дары. Жалко отдавать провидца, кто знает, вдруг самому пригодится… Но нет так нет.
Моро казалось, что он слышит эти приземленные, скаредные, до смешного мелочные мысли удачливого местечкового военачальника.
Были бы силы — посмеялся бы человеческой жадности и глупости. Были бы силы…
А их нет. Сердце ледяными когтями сжал страх. Мужества хватает лишь на то, чтобы сдерживать все нарастающую непроизвольную дрожь тела, ощутившего всего в двух шагах холод последней границы.
Выбор, страшный выбор. Опять — решать за других, опять быть судьей и палачом. Должность личного пророка, покорность, терпение — и жизнь. Ложь или неповиновение — и смерть. Молчание — и смерть страшная, окончательная.
Ответь резко, оскорбительно, и будут — серые тучи над запрокинутой головой, короткая, уже почти не пугающая боль… и горящие мирные деревни. Промолчи — и о так и не состоявшемся завоевателе не узнает ни одно из лесных селений. Но тогда равнодушная не-мертвая тварь получит твое тело, твою душу. И будет — сочувствие в древних светлых глазах, стремительная вспышка клинка и ледяной ожог заточенной стали под сердцем.
Решай. Выбор есть всегда.
Выбора нет.
Выбор сделан.
Провидец медленно, устало покачал головой.
И закрыл глаза.
Угроз изрыгающего проклятия «князя» он уже не слушал.
Сил на то, чтобы сдерживать невольную нутряную дрожь, пока что хватало.
Пока что.
Почти полная луна плывет сквозь рваные клочья облаков. Колеблются, пляшут в свете факелов и неверном призрачном серебре зыбкие тени. Ему кажется — он спит. Он так хочет в это поверить! Но сон не может быть настолько страшным. Это всего лишь дурман, ядовитая сладость колдовского зелья — туманит, мутит сознание, путает мысли… Нет сил держать голову. В затылок упирается, поддерживает надежной ладонью выщербленный каменный край.
…Мог бы — отшатнулся бы, как от ядовитого скорпиона.
Ноют жестоко вывернутые, широко растянутые руки. Ноги едва-едва, самыми кончиками босых пальцев, достают до земли, он обвисает всей своей тяжестью на веревках, усиливая муку. Древний алтарь за спиной — холоднее снега. Ему кажется, что почти стертые временем символы обжигают льдом, впиваются отравленными иглами в обнаженное тело. От одежды оставили лишь короткую набедренную повязку. Почему-то от этого еще страшнее. Глупо — разве грубая льняная ткань защитила бы от воплощенного Ничто?
Он знает — тварь не успеет обрести свободу. Все закончится раньше. Не будет нового пришествия Безымянного Ужаса — не здесь и не так.
…Но ему страшно — страшно, как никогда в жизни.
Молча стоят по краю поляны поймавшие его воины. Смотрят. Не вмешиваются. Здесь есть место лишь для троих: честолюбивого военачальника, взывающего к высшим силам о помощи, древнего жестокого божества… и беспомощной жертвы. Ритуал почти завершен. Провидец молчит: кольцо ли, привычная ли, бесполезная гордость не дает кричать, бездумно выть от подступающего всепоглощающего ужаса? Он молчит, только тонкие губы сжимаются так, что почти полностью сливаются с бледным, выцветшим до серого лицом.
…На миг кажется — мелькнул среди испуганных, равнодушных и злорадных лиц знакомый сочувственный взгляд. Запоздало вспоминается: воин из несбывшегося видения, седоусый крепыш с рваным шрамом на виске. Тот, кто помог ему бежать — в том, не свершившемся грядущем. Что ж, спасибо и за эту крупицу жалости…
Будущий князь заканчивает жуткую, выкручивающую внутренности тошнотворным страхом, молитву. Стихают слова шипящего, искаженного, чуждого человеческой гортани языка. Военачальник не испытывает к жертве ненависти. Лишь равнодушная, расчетливая безжалостность. Распятый на камне, напрягшийся в ожидании неизбежного человек — всего лишь ступенька к его грядущ